Европа — сон, что снился нам

Сейчас, под давлением финансового кризиса, страны уверены лишь в одном: что их собственные границы и их собственные интересы важнее коллективного блага

Евросоюз — как странный сон, приснившийся нам; речь шла о том, чтобы выковать и оформить некую совокупность политических ценностей, дабы внедрить ее в сложную систему, которая должна была сделать нашей основной заботой человеческие ценности, культурное богатство и идею равенства. Выясняется, что Евросоюз как система может противостоять всему, кроме кризиса. Когда началась война в бывшей Югославии, мы пассивно смотрели, как эти страны вновь образуют альянсы, имевшие место в начале века.

Сейчас, под давлением финансового кризиса, страны уверены лишь в одном: что их собственные границы и их собственные интересы важнее коллективного блага. Здравый смысл заставил вспомнить о старых валютах и о торговых барьерах. Когда мы находимся под давлением, наши предпочтения склоняются к государствам-нациям, в то время как наши банки работают по новой мировой схеме. Деньги движутся свободно, как воздух, подгоняемые ветром, неподконтрольным, нестабильным, переменчивым. Идеи остались без движения. А соответственно и идентичности.

Важно напомнить значение этого сна. Важно сегодня, на периферии Европы, где я живу, снова начать использовать язык политического и культурного идеализма, пересмотреть язык, искорененный нашими политическими учителями, чтобы понять, означают ли что-нибудь определенные (или неопределенные) слова или понятия или хотя бы найти утешение в поэзии, языке, употребляемом громко и серьезно в период личных трудностей.

В Европе смертная казнь не применяется. Сегодня нас приводит в ужас мысль о том, чтобы расстрелять, повесить, отравить или убить электрическим током нашего соотечественника. Где-то в истоках Евросоюза есть также старая идея (звучащая грустным эхом в час, когда слышны в основном голоса тех, кто громче и крикливее) о том, что люди рождаются равными. В основе любого планирования и политического законодательства лежит или лежала идея равенства — равные права на здравоохранение и социальную защиту, на образование и счастье, — имеющие оттенок неизбежной меланхолии, потому что мы льстим или льстили себя надеждой, что мы не дураки.

В Европе есть идея общей для всех гуманистической культуры, родившейся из свободы писать и думать, как заблагорассудится, выражать новые идеи и создавать новые образы. Было время, когда Евросоюз, казалось, был воплощением этого, имел, казалось, светское влияние на Европу, ставя во главу угла гуманистические идеи, толерантность, равенство возможностей и возможность прогресса.

Европа была синонимом прогресса, особенно в таких странах, как Греция, Португалия, Испания и Ирландия, у которых были плохие дороги и отсталая политика. Она была синонимом мира в странах, прошедших через войну. Мы улучшили нашу инфраструктуру благодаря Европе, и мало-помалу наша культурная политика тоже изменилась. Но иногда Европа означала лишь деньги и власть.

К этому добавилась непрозрачность, которую предпочитают те, кто любит власть. Евросоюз основывался скорее на дипломатической, чем на парламентской системе. Так, то, что было решено за закрытыми дверями и зафиксировано в секретных инструкциях, больше повлияло на нашу жизнь, чем то, что происходило в наших парламентах. Все, что мы знали от Еврокомиссии, это были ее решения, в принятии которых мы нисколько не участвовали. Когда члены советов министров Европы собирались, они делали расплывчатые заявления и позировали перед фотографами. Никто не знал, что и как они на самом деле решили. Европарламент – всего лишь обширное и дорогостоящее алиби для создания видимости прозрачности.

Евросоюз, казалось, расположен давать себе все больше и больше власти. Было впечатление, что он не хочет ни реформироваться, ни пересматривать собственные процедуры. Прибегая к тем же методам, что и дипломаты, он создал себе странного врага под названием народ. Так возникло два блока: европейские граждане, у которых было все меньше власти, и европейские руководители, у которых ее становилось с каждым годом все больше. Руководители часто обманывали народ; руководители, казалось, знали, что лучше для народа.

При этом они привнесли в нашу жизнь ряд потрясающих изменений. Мы могли пересекать внутренние границы, не проставляя штампы в паспортах, и нас никогда не проверяли на дорогах. Мы могли обмениваться товарами, не платя таможенные пошлины в большинстве случаев. Мы могли жить и работать в Европе там, где нам захочется. Я был счастлив о того, что Западная Европа после 1989 года включила в себя страны Восточной. Я был в восторге от мысли, что Европа станет скорее совокупностью городов, чем государств, потому что наши города с их идеями и их образами были нашим великим творением. Я был в восторге от мысли, что концепции национальности и национализма останутся в категории сна XIX века и кошмара века XX, который уже закончился. Я даже был в восторге от евро в момент его рождения, я был горд тем, что Ирландия сразу же его ввела. Я был в восторге от новых европейских декретов об окружающей среде, я был в восторге от ослабления регулирования авиатранспорта. Я даже верил, что вскоре Европа обретет вес в мире, что наша концепция прав человека будет признана так же, как был признан евро, и подчеркнет наше отличие от того, что практикуется в Китае или на Ближнем Востоке.

А пока Германия явно считает себя источником всей мудрости в Европе и – что, вероятно, еще серьезнее — источником всей власти. Идея Евросоюза дрогнула под давлением. Отныне есть только государства-нации, заботящиеся о своих интересах. Мы очнулись от прекрасного сна. В Европе рассвело. Наша единственная поддержка — это наша способность смеяться над нашей и их глупостью; нам остается лишь воспоминание о том, что когда-то было возможно. И еще картины, книги, мысли, песни, симфонии, большие музеи и галереи, библиотеки и общественные здания, сохраняющие нашу культуру. Мы можем в одиночестве ходить ночью по улицам Лиссабона и Риги, Парижа и Дублина, Констанца и Копенгагена, думая, что стремление к социальной солидарности и политическому идеализму может вернуться, и, возможно, с большей интенсивностью (ведь сейчас оно весьма хрупко). Но не сразу.

Колм Тойбин (Colm Tóibín) (“Libération”, Франция)
Колм Тойбин – ирландский журналист и писатель.
rus.ruvr.ru