Еврейская Атлантида: штетл и его цадики

В лесу, оправленном в закат,
Где комары звенят зверея,
Прекрасные московские евреи
О Мандельштаме говорят.

Суть не в минусе и даже не в плюсе,
И не в том, что все могло быть иначе.
«Раби Зуся, был ли ты раби Зусей?» –
Спросит Бог, и раби Зуся заплачет.

Дмитрий Веденяпин
Моему сыну

Московские евреи любили поговорить о Мандельштаме, его стихи всегда были на слуху и помнились наизусть со студенческой скамьи. Мы были далеки от религии, и мало кто из нас обратил тогда, в восьмидесятых, внимание на несколько строк из «Шума времени»: «Как крошка мускуса наполнит весь дом, так малейшее влияние юдаизма переполняет целую жизнь. О, какой это сильный запах!» А между тем поэт происходил из почтенной раввинской семьи Мандельштамов, к которой принадлежали поэтесса Рахель Блувштейн и философ Исайя Берлин. Есть даже гипотеза о том, что одна из ветвей рода Мандельштамов, пересекающаяся с Каценеленбогенами, восходит к Раши, и, соответственно, к царю Давиду.

Много интересного обсуждалось на маевках в Овражках: начиналась перестройка, и в столице вовсю бурлила еврейская культурная жизнь. Народ восторженно аплодировал Войновичу, уже приехал Эфраим Севела, читались лекции в Еврейском историческом обществе, и даже открылся Международный Центр имени Соломона Михоэлса.

В Москве с успехом проходили ежегодные международные книжные выставки-ярмарки, на которых всегда удавалось заполучить интересные тексты на еврейские темы. Читатель, ты будешь смеяться, но самый лучший, беспроигрышный, вариант фаршированной рыбы до сих пор получается по рецепту израильтян. А мясо по-бургундски, цыпленок с фруктами, хументаши для Пурима, харойсес для Пасхи! Хотя эти рецепты и не собраны Джоан Натан с Клаудией Роден, но они работают, и еще как!

Один из буклетов израильского павильона бережно хранится у нас и по сей день. Там есть небольшой текст о Баал Шеме, который поставил передо мной множество вопросов, и ответы на них мне еще предстояло найти.

Впоследствии мой интерес к хасидизму и его истории вызвала замечательная книга Эли Визеля «Рассыпанные искры», а чуть позже блистательные клейзмерские композиции Зисла Слеповича, одна из которых ,“The Learning Play of Rabbi Levi Yitzchok, Son of Sara, of Berditchev” привела к созданию собственного «Семейного альбома».

«Рассыпанные искры» Эли Визеля я прочитала только в Америке, и они стали для меня открытием, даже откровением. Отчего так? Ответ я обнаружила у самого автора: «Их завет взволновал нас до глубины души, и утрата его связана с нашей неспособностью верить и бороться за веру. «Б-г – это молитва», – сказал рабби Пинхас из Кореца. И никогда современный человек не был так близок к молитве».

Бесценным вкладом евреев Украины в еврейскую и мировую культуру стал хасидизм – религиозное течение, совмещавшее мистическую веру, этическое учение и практический образ жизни. Историю восточноевропейского еврейства последних трех столетий невозможно представить без хасидизма. Это движение, возникшее в середине XVIII столетия, быстро завоевало сотни тысяч последователей сначала в Подолии, Волыни, Галиции, а впоследствии по всему миру. Хасидизм и по сей день отличается необыкновенной эмоциональной притягательностью и глубиной.

Карта украинских и польских местечек

Основатель хасидского учения, мистик и чудотворец Исраэль бен Элиэзер (около 1700-1760), более известный как Баал Шем Тов («Обладатель имени Б-га») – акроним Бешт – родился в деревне Окопы в польской провинции Подолия, около Днестра. Исраэль появился на свет, когда отец был стариком, и скоро остался сиротой. Он был необычным ребенком, в двенадцать лет уже помогал учителю, наблюдая за младшими детьми, провожая их в школу и домой. Скрытый праведник, он иногда выполнял работу резника или простого рабочего. Баал Шем ходил из деревни в деревню, казалось, без особой цели. Затем женился на сестре известного ученого рава Гершона Китовера, который вначале стыдился нового родственника.

Баал Шем Тов присоединялся к группам благочестивых людей, а потом несколько лет провел в изоляции в горах, в Карпатах, рядом с Китовым. В итоге он осел в маленьком городе Тлусте в польской Галиции. Там, в возрасте тридцати шести лет он «раскрыл» себя и приобрел широкую известность как целитель и святой человек. Потом он стал посещать еврейские города и местечки Подолии, Волыни и Галиции, привлекая многочисленных последователей.

Бешт начинает проповедовать основные положения, которые подчеркивал хасидизм в еврейском учении: Творец находится везде, величие Его творения; важность и значительность человека во вселенной; влияние, которое человек и его действия оказывают на Самого Творца. В зле всегда есть добро, потому что ничто не может существовать, если нет в нем искры святости; молитва – ключ к Б-гу и первое средство духовного подъема Израиля, главная поддержка еврейской жизни и его первое дело; ежедневное омовение в микве – предпосылка духовного очищения.

Радость – необходимый фон еврейской жизни, а пессимизм и депрессия ведут к греху и духовной апатии. Энтузиазм и сознание присутствия Б-га – главные условия для изучения Торы и исполнения мицвот. Заповеди надо исполнять эмоционально, чувствуя их святость; молиться следует с предельной концентрацией. Изучать Тору и исполнять заповеди – только с чистыми намерениями, без всяких посторонних мотивов, ради исполнения воли Творца.

Исраэль Баал Шем Тов (1700-1760)

И, наконец: цадик (святой человек) соединяет еврейский народ в одно тело Израиля и служит связью между Создателем и массами, которые могут быть неспособны к духовному подъему сами. Ни одна из этих идей не была новой для иудаизма, но их комбинация создала новую, почти революционную программу.

Исходя из мистического взгляда на жизнь и Тору, Бешт изменил ряд обычаев, отдавая предпочтение каббале перед принятым законом. Кроме того, он поменял общий порядок и подбор молитв с традиционного ашкеназского на сефардский. В результате всех этих преобразований движение, которое он основал, навсегда изменило еврейское общество.

Сам Баал Шем не писал ученых трудов. Все его рассказы, поучения и притчи передавались из уст в уста. И все они были далеки от традиционной сдержанности и схоластики. Оптимистический взгляд на мир, смех и слезы, радость и горе, страстные молитвы – все это мы найдем на страницах хасидских книг. Бешт, как и его любимый ученик и преемник, Дов Бер из Межерича (Великий Магид, 1704-1773), говорили со своими приверженцами на понятном им языке, который решительно отличался от ученых трактатов.

Если Баал Шем основал хасидизм, то архитектором, который построил и распространил его, стал рав Дов Бер, Магид из Межерич. Он родился в Лукаче, в молодом возрасте его привлек Баал Шем Тов, и он стал его ближайшим учеником и духовным наследником. Рав Дов Бер был Mагидом, замечательным проповедником и выдающимся лидером хасидизма своего времени.

Современники считали его блестящим талмудистом и знатоком каббалы. Имена его учеников и коллег стали легендой. Среди них были рав Элимелех из Лиженска и его брат, святой и скромный человек, рав Зуся из Аниполи; рав Шнеур Залман из Ляд, рав Исраэль (магид) из Кожница и рав Нахум Тверский из Чернобыля; рав Аарон Перлов из Карлина, основатель хасидизма в Литве, рав Яаков Иосеф из Полонного, рав Леви Ицхак из Бердичева, и рав Шмелке из Никольсбурга.

К 1810 году хасидизм доминировал в еврейской Восточной Европе за исключением Литвы, Латвии и России. Среди первых учителей хасидизма – цадиков были Леви Ицхак Бердичевский (1740-1810), Менахем Нахум Тверский (1730-1797) и Нахман Браславский (1772-1811).

Леви Ицхак бен Меир из Бердичева был одним из самых любимых и почитаемых народом цадиков, признанным лидером своего поколения. Разделяя горести людей, он ставил выше всего любовь к каждому еврею, подчеркивал доброе в нем и, заступаясь за него, утверждал, что никому не дано право говорить о собратьях-евреях дурно. Народное предание сохранило некоторые из его молитв, в том числе «Каддиш рабби Леви Ицхака», в котором он призывает на суд самого Творца за суровое отношение к евреям.

Рабби Леви-Ицхак обладал удивительной способностью замечать в каждом человеке только лучшие его стороны и, соответственно, говорить о людях только хорошее – и перед другими людьми, и перед Б-гом. Духовное наследие рабби Леви-Ицхака из Бердичева отражено в его книге «Кдушат Леви» (Святость Леви), построенной в соответствии с порядком недельных глав Пятикнижия.

Как-то на рассвете рабби Леви Ицхак увидел, что еврей-извозчик, облаченный в талит и тфилин, молится во дворе синагоги, смазывая при этом дегтем колеса своей телеги. Раби Леви Ицхак восхищенно воскликнул: «Владыка Вселенной! Посмотри, как свят Твой народ! Даже когда еврей смазывает колеса своей телеги, он думает о Тебе и служит Тебе!» (Сарей амеа 3:17).

Однажды, в канун праздника Песах, он послал своего шамаша (служку) с поручением приобрести немного хамеца (квасного). После долгих поисков шамаш вернулся ни с чем: ведь хранить хамец в Песах запрещено, и поэтому все бердичевские евреи уже избавились от него. Тогда раби Леви-Ицхак навел справки, можно ли найти в Бердичеве контрабандный табак, запрещенный таможней для ввоза в город. Оказалось, что этот табак продают почти в каждой лавке. Рабби Леви Ицхак поспешил в дом молитвы, подошел к ковчегу со Свитками Торы и произнес: «Б-г Израиля, посмотри, как Твой народ хранит Твои Заповеди! Взгляни, сколько у русского царя солдат, охраняющих границу, сколько у него жандармов и тюрем – и, тем не менее, в городе полно контрабанды. У Тебя же, Царя царей, нет солдат и жандармов – Ты повелел: “Да не будет у тебя хамеца в Песах”, и уже в канун праздника ни в одном еврейском доме нет хамеца (Сарей амеа 3:17; Гдолей Русия)».

Когда рабби Леви Ицхак узнал, что семидесятилетний еврей отступил от веры, он отреагировал так: «Вот доказательство того, что в каждом еврее есть искра святости. Ведь этот выкрест в течение целых семидесяти лет боролся со своим дурным влечением, не желая отрекаться от Б-га Израиля!» (там же).

Заступаясь за свой народ, рабби Леви Ицхак не боялся спорить с самим Творцом Мира, наставляя и даже обличая Его. «Доброе утро, Владыка Вселенной! – обращался он на идиш к Творцу. – Я, Леви Ицхак, сын Сары, из Бердичева, от имени Твоего народа вызываю Тебя на суд! Что Ты имеешь против Своего народа?! Что Ты насел на Свой народ?!…Я, Леви-Ицхак, сын Сары из Бердичева, говорю: “Не сойду с этого места, пока не прекратятся бедствия народа Израиля, пока не придет избавление!”».

Многим единомышленникам Леви Ицхака свойственно резко отрицательное отношение к раввинам и раввинизму. Даже наиболее сдержанный среди них, рабби Менахем Нахум Чернобыльский, сказал однажды, что раввины «с большим казуистическим остроумием разрабатывают Тору, а злой дух крепко сидит в них и не терпит ущерба от их учения». Леви Ицхак, наоборот, признает казуистическую форму нужной для талмудической науки и особо подчеркивает: «Изощрение ума в Талмуде – дело, любезное Б-гу». В этом пункте он сходится с творцом системы Хабад Шнеур-Залманом, сторонником раввинского метода учения.

Рабби Леви Ицхак из Бердичева (1740-1810)

Замечательно пишет о Леви Ицхаке Лея Алон:

«Леви Ицхак из Бердичева не возглавил династию, у него не было последователей, как у других хасидских цадиков, он был раввином Бердичева, и после его смерти община не пригласила другого раввина, оставшись верной его памяти. Да и мог ли кто-то другой наследовать Леви Ицхаку? Так жить бедами общины и радоваться каждому маленькому чуду? Раздавать всё своё жалованье, оставаясь нищим. Бегать из богадельни в сиротский приют, из деревни в деревню, отдавая без остатка тепло своей души?

Время оказалось не властно над его образом… И сегодня Леви Ицхак с нами, чтобы и за нас просить в бесконечных своих молитвах. Бердичевский рабби славился своей учёностью, знанием Талмуда, глубокой религиозностью, у него были ученики, но не потому стал одним из любимейших хасидских цадиков и героем многих поэтических и прозаических произведений. Сутью его личности была любовь к людям».

Его любовь к народу Израиля была столь всеобъемлющей, что даже дискутируя с «просветителями» и отступниками, он избегал категоричных утверждений и менторских интонаций.

Один большой знаток Торы, заплутавшись в лабиринте сомнений и противоречий, изменил вере. С тех пор он скитался по Украине, отравляя своим скепсисом и неверием души других людей. Посетив Бердичев, он явился в дом учения, где занимался раби Леви-Ицхак, и завел с ним дискуссию относительно основ веры: существует ли Б-г, действует ли в мире система награды и наказания? Раби Леви-Ицхак сказал ему: «Сынок, я слышал, что ты уже дискутировал со многими выдающимися раввинами, и, тем не менее, несмотря на все их убеждения и аргументы, ты остался при своем мнении. С твоей точки зрения, в мире нет Судьи и нет Суда, не дай Б-г! И действительно, ни один человек в этом мире не способен показать тебе Б-га, чтобы ты своими органами чувств убедился в его реальном существовании, и никто не сможет показать тебе Ган Эден и Геином. Однако, согласись, что вопрос еще окончательно не решен. А вдруг все же существуют Суд и Судья? А вдруг все же существует Геином и существует Ган Эден? Что ты будешь делать тогда: что ответишь в день Суда, и что скажешь в день Приговора?!» (Сарей амеа 3:17).

Наши родные проживали в те давние времена в Бердичеве, и возможно им посчастливилось видеть и слышать Леви Ицхака, но мои деды и прадеды по отцовской линии происходили из Брацлава, который в современной еврейской культуре связан с именем одного из самых оригинальных учителей хасидизма, рабби Нахмана Брацлавского, правнука Баал Шема.

Рабби Нахман не создал династии и не занял важного положения в какой-либо общине. Проповедуя аскетизм и самоотречение, как подготовку к приходу Машиаха, он собрал вокруг себя небольшую группу преданных учеников. Рабби Нахман видел свое призвание в коренном обновлении иудаизма, его острая критика современных ему хасидских лидеров привела к острейшему конфликту между ним и Шполянским Дедом, который даже пытался предать его херему (отлучению от общины). Только благодаря заступничеству Леви Ицхака из Бердичева херем не состоялся.

Своих последователей рабби Нахман учил искренней и чистой молитве. «Следует молиться подобно ребёнку, упрашивающему отца: “Папа, прости меня!”» – говорил рабби Нахман (Гдолей а-дорот). Он стремился приучить хасидов «к разговору с Творцом на своём обычном языке, идише» (Шивхей а-Ран 27), он учил их «разговаривать с Б-гом, как с близким другом, ничего не утаивая: обсуждать с Ним всё, что происходит в жизни, признаваться в прегрешениях и заблуждениях, рассказывать о своих бедах, тяготах и невзгодах, просить Его о помощи, спорить с Ним и требовать от Него». «Восклицайте, кричите, тяжело вздыхайте и плачьте», – призывал рабби Нахман молящихся» (Ликутей Моаран 11:95-101).

Он убеждал своих учеников, что в любой жизненной ситуации не следует лишаться надежды и «отчаиваться нельзя». Рабби Нахман сравнивал человеческую жизнь с очень узким мостом над бездонной пропастью. «Человек должен пройти по очень узкому мосту, – говорил он, – и самое главное для него совсем не бояться. А чтобы не бояться, человеку следует целиком сосредоточиться на том, что он делает «здесь и сейчас» – так, чтобы в его сознании просто не оставалось места для пустых страхов.

Служение Всевышнему, – учил он, – должно совершаться в радости, подобно танцу» (Гдолей а-Дорот). «Величайшая заповедь – всегда быть радостным», – утверждал рабби Нахман. По его мнению, «каждый человек, живущий на свете, в состоянии достигнуть высочайшей из духовных ступеней – ведь всё зависит только от свободного выбора человека, от того, захочет ли он, исполнившись сострадания к самому себе, рассудить с полной ясностью, что именно для него является истинным добром» (Шивхей а-Ран 26).

Бреславским хасидам довелось слышать от рабби Нахмана красивую притчу о том, почему рассказывает он такое множество удивительных историй, бесед и поучений, несмотря на то, что воздействие их на слушателей пока не так велико, как им подобает. Из воспоминаний современников:

«Рассказал он притчу о царе, единственный сын которого заболел столь опасно, что у всех врачей опустились руки и отчаялись они излечить его. Между тем прибыл ко двору один целитель выдающейся мудрости, и умолял его царь постараться вылечить сына его. И отвечал тот ему, что, действительно, положение его весьма тяжелое и запущенное, но, несмотря на это, если использовать еще одно средство, то, быть может, он сумеет выздороветь. Только, мол, не знает он, стоит ли открывать, что это за средство, поскольку вещь эта сложная и тяжелая. И упрашивал его всячески царь, дабы он открыл ему это средство.

И сказал целитель царю: “Знай, что сын твой болен очень опасно, до такой степени, что уже невозможно дать ему проглотить даже одной капли лечебных снадобий. Разве что есть целебные эликсиры дорогие настолько, что один пузырек стоит тысячи тысяч, и должны взять полные бочки этих драгоценных снадобий и ковшами лить их на больного сына. И хотя, разумеется, все эти драгоценные лекарства пропадут, тем не менее, от этого чуть окрепнет тело его. И, быть может, поскольку выльют на него так много, попадет также и в рот ему какая-нибудь капля. И от этого, возможно, придет к нему исцеление”. И тотчас приказал царь исполнить все, как сказал мудрец, и исцелился сын его».

А смысл понятен тут сам собой. Ибо поскольку мы так удручающе больны недугами души нашей, потому должен праведник – искусный целитель – вылить на нас драгоценные и чудодейственные снадобья. И, несмотря на то, что, как будто бы, все идет в потери, все-таки аромат остается, и за множеством дней может удостоимся мы поймать из этого хоть какую-нибудь каплю драгоценную устами нашими, нутром нашим, и тогда есть надежда удостоиться исцеления полного, духовного и телесного.

Простые и одновременно загадочные и наполненные скрытой каббалистической символикой истории, которые рассказывал своим ученикам хасидский учитель рабби Нахман из Брацлава, не раз сравнивались со сказками Гофмана или притчами Кафки. Критик Арон Цейтлин называл Нахмана «футуристом хасидизма».

Рабби Нахман был, несомненно, исключительной фигурой среди хасидских лидеров. Он заявлял о себе как об «истинном цадике», единственном в своем поколении, и тем самым бросал вызов другим лидерам хасидского движения, которые по большей части мирно сосуществовали друг с другом, не требуя для себя предпочтения.

Высокой самооценкой, подпитывавшейся также мессианскими притязаниями, рабби Нахман навлек на себя гнев нескольких цадиков, и среди них – своего дяди, рабби Баруха из Меджибожа. Однако борьбу против него возглавил вышеупомянутый рав Арье Лейб из Шполы, по прозвищу «Шполянский Дед». Точные мотивы конфликта между двумя цадиками неизвестны. Некоторые считают, что Арье Лейб обвинил рабби Нахмана в саббатианской ереси и даже обнаружил франкистов среди родственников его жены, другие же расценивают конфликт как результат неприятия Шполянским Дедом духовно-элитарного цадикизма Нахмана.

Дело в том, что когда Нахман поселился в Брацлаве, там уже существовала хасидская община, весьма неоднородная по своим идеологическим привязанностям. По слухам, Яков Франк, известный вероотступник, жил когда-то Брацлаве, и в 1759 году обратил в христианство во Львове пять брацлавских евреев. Так или иначе большинство жителей Брацлава было связано с Франком, и эта «нечистота» города требовала особого приложения усилий со стороны цадика.

Кресло рабби Нахмана из Брацлава, хранящееся в синагоге бреславских хасидов в Иерусалиме

Бреславский хасидизм после смерти рабби Нахмана остался без лидера, но не утратил своей жизненной силы. Главенствующую роль в движении занял его ближайший ученик, Натан Штернгарц из Немирова. Беспримерная преданность делу сохранения наследия рабби Нахмана и литературные и организаторские способности сделали рабби Натана своего рода «исполняющим обязанности» цадика.

Он издал еще при жизни своего учителя книгу «Ликутей Мохаран» с изложением главных аспектов учения рабби Нахмана, а после его смерти – остальные его произведения. Его труд определил исторический облик бреславского хасидизма и мифический образ рабби Нахмана, как цадика, чье влияние на «мертвых хасидов» было сильнее, чем влияние любого живого лидера.

Борьба с бреславерами продолжалась внутри хасидского движения также и во времена рабби Натана, в 1835-1838 годах, ее вел реб Моше Цви из Саврани. Корни этого конфликта неясны, по-видимому, он был вызван целой группой причин: подозрениями во франкистской и саббатианской ереси, недоверием к хасидизму, существующему без цадика, а также определенными личными факторами.

Постоянно растущий культ умершего ребе, достигавший апогея в Святые Дни, когда брацлавские хасиды совершали паломничество к его могиле в Умани, привел к третьей волне столкновений – в 60-е годы XIX века. Эта борьба была вдохновлена чернобыльскими цадиками, o которых сейчас и пойдет речь; и ее возглавили хасиды Тального и Сквиры.

Итак, в середине ХIX века движение бреславских хасидов постепенно приходит в упадок, оно становятся маленькой по количеству приверженцев, гонимой и обособленной общиной. Известно, что в Украине того периода самой влиятельной хасидской династией была ружинская, но после переезда ее главы, рабби Исроэля из Ружина, в Австро-Венгрию, пальма первенства переходит к дому Тверских из Чернобыля.

В «Семейном альбоме» я упоминала о том, что в доме моего прадеда, Шмила Красноштейна из Брацлава, гостил цадик. Бабушка всегда тепло вспоминала о нем и говорила, что звали его реб Дoвидл. Цадик не был бреславским хасидом, т.к. после смерти рабби Нахмана у него не осталось наследников, не мог он быть и любавическим, ведь Брацлав находился в Подолии. Кем же он был и где исчезли его следы?

Поиски ребе привели меня к адморам чернобыльской и сквирской династии, и мне удалось установить имя цадика: это был рабби Довид Тверский (1848-1919), известный среди последователей как реб Довидл Сквирэр – потомок основателя хасидизма, Баал Шем Това, и его ученика, реб Менахем Нахума Тверского из Чернобыля.

“Город Чернобыль был когда-то столицей хасидской империи – резиденцией династии Тверских.  Ее основатель, ученик Баал Шема и Магида из Межеричей, Менахем Нахум Тверский (1730-1797) был потомком рабби Натана Нотэ из Межерича.  Рабби Нахум создал чернобыльскую школу хасидизма и занимался распространением учения, разъезжая по городам и местечкам Юго-Западного края. Согласно преданию, предки Менахем Нахума происходили из Тверии, поэтому представители чернобыльской династии носят фамилию Тверских.”

Первый чернобыльский цадик, рабби Нахум, сын рабби Цви Герша Тверского из Норинска, осиротел в раннем детстве; какое-то время он учился в ешиве в Литве, и, женившись, работал меламедом на Волыни. Рабби Нахум стал одним из ближайших учеников Бешта; после смерти Баал Шема он продолжил обучение у Магида из Межерича, из всех учеников которого был особенно близок с Леви Ицхаком из Бердичева. По завершению периода ученичества рабби Нахум избрал призвание странствующего магида (проповедника) и впоследствии стал постоянным магидом в общине города Чернобыля.

Он жил в бедности и значительное время проводил в странствиях, собирая деньги для выкупа евреев-арендаторов, попавших в кабальную зависимость от помещиков из-за неуплаты налогов (это называлось «выкупом пленных»), на устройство бедных невест и другие благотворительные нужды. По свидетельству современников рабби Нахум никогда не принимал даров от своих хасидов, а сразу направлял приносящего дары в одну из нуждающихся семей, говоря ему при этом: ”В заслугу этого дара ты удостоишься избавления».

Духовное наследие рабби Нахума отражено в книгах «Мэор Эйнаим» («Свет очей») и «Исмах Лев» («Да возвеселится сердце») – двухтомнике, изданном в Славуте в 1798 году, в котором приведены многочисленные высказывания наставников рабби Нахума: Бешта и Магида из Межерича. В предисловии к книге «Мэор Эйнаим» рабби Леви Ицхак написал, что «каждое слово в ней – это слово Б-га Живого» (курсив мой – Е.Ц.).

Разбирая мнения авторитетов о происхождении книги «Зоар», Гиллель Цейтлин приводит слова рабби Нахума из «Света очей»: «У того, кто удостоился достичь откровения первозданного света, скрытого Творцом в Торе, и теперь видит весь мир из конца в конец, нет различия между настоящим и будущим. Точно так же говорят учителя наши, благословенной памяти, что Моше рабейну видел рабби Акиву – как он сидит и толкует Тору, – несмотря на то, что он жил на много поколений позже. Дело в том, что все они, изучая Тору, достигли скрытого в ней первозданного света, стирающего различие между происходящим в настоящее мгновение и тем, что будет много поколений спустя».

Спрашивали его: Почему праведник должен заботиться о бренных мирских делах, обо всех людях? «Вообразите себе человека, сидящего на крыше, – объяснял рабби Нахум. – Внизу, в пыли он видит жемчужину. Как он ее поднимет, если не спустится?» И еще говорил рабби Менахем Нахум: «Все, что есть у тебя, – раздай; все, чем гордился, – забудь; все, что суждено, – прими с любовью”.

После смерти рабби Менахем Нахума его сын, рабби Мордехай (Мотл) из Чернобыля (1770-1837) занял место магида в том же местечке и вошел в историю хасидута, как Магид из Чернобыля. Рабби Мордехай Тверский был одним из отцов-основателей хасидизма на Украине и в свое время играл там ту же роль, что рабби Элимелех из Лиженска в Польше и Галиции, то есть был Ребе для других ребе. Он много разъезжал, стараясь попасть в каждое еврейское место, возвращал сердца евреев к тшуве (раскаянию), принимал их, благословлял и лечил.

При рабби Мордехае, авторе «Ликутей Тора», в Чернобыле сложился двор, который посещали тысячи его приверженцев из различных городов и местечек Украины и Польши. Для содержания двора и поддержания роскошного образа жизни реб Мордехай установил ма‘амадот (налог, которым облагались хасиды в пользу двора цадика).

Он был известен тем, что щедро спонсировал скрытых праведников своего поколения за счет цдаки – добровольных денежных пожертвований членов еврейской общины. Рабби Мордехай строго следил за расходованием средств и перед смертью горько сожалел о том, что не успел собрать их еще больше, чтобы 36 скрытых праведников (ламедвав цадиким), на которых держится наш суетный мир, ни в чем не нуждались. Слава о нем вскоре разнеслась по всей Украине; знаменитый Ружинский цадик, рабби Исроэл, назвал в его честь одного из своих сыновей Мордехаем, заявив при этом: «Наш дядя из Чернобыля еще при жизни вознесся над этим миром в своем духовном величии, как будто его душа давно уже покинула земную суету…».

Мавзолей рабби Мордехая Тверского в Анатовке

В числе любимых учеников рабби Мордехая Тверского был юный хасид из Виледника – Исроэл Дов-Бэр (1789-1850), получивший «смиху» – право на духовное правление еврейской общиной родного городка. Постигнув потаенные глубины каббалы, рабби Исроэл вскоре приобрел заслуженную славу искусного врачевателя и чудотворца; его полемический талант в полной мере раскрылся в сборнике комментариев к Торе и Талмуду «Шэйрис Исроэл».

Еще до знакомства с рабби Мордехаем Тверским из Чернобыля он написал поэму «Прелестный цветок Полесья», воспев чудную природу края. В поэме есть строки, посвященные Виледнику:

У подножия скалы, всем на удивление

Расцветает городок – прелестное видение…

Молва приписывает ему также авторство текста песни «А пинтеле», замечательного образца еврейского музыкального фольклора. Она перед тобой, мой читатель, в исполнении несравненного Теодора Бикеля:

Здесь, в Виледниках, время от времени звучат слова на идиш и молитвы на иврите, – хасидские паломники из дальнего зарубежья в лохматых чернобыльских штраймлах и просто туристы приезжают на могилу чудотворца.

Оѓель рабби Израиля Дов-Бера в Виледниках

С семьей цадика из Виледников был в родстве и великий еврейский поэт, Хаим Нахман Бялик. Одно из его стихотворений имеет подзаголовок « Из бесед цадика из Виледника»:

Мама открыла глаза – и я вижу: свет семидневный

Вспыхнул с огнем воедино.

Это вдову, что молилась за нас, за Израиль,

Поцеловала Шехина.

(Перевод Семена Израилевича Липкина).

У рабби Мордехая было восемь сыновей, и каждый стал цадиком: старший, Ахарон, поселился в Чернобыле, второй сын, Моше, в Коростышеве, третий, Яаков Исраэль, – в Черкассах, четвертый, Нахум – в Макарове, пятый, Аврахам, – в Триске, шестой, Давид, – сначала в Василькове, а затем в Тальне (Талнер Ребе), седьмой, Ицхак, – в Сквире, восьмой, Йоханан, – в Ротмистровке.

Портреты хасидских цадиков. Лубок. Бумага, олеография. Германия, конец 1910-х гг. Музей истории евреев в России, Москва.

В верхнем ряду (слева направо) – сыновья р. Мордехая из Чернобыля: р. Авраам из Триска (1806-1889), р. Аарон из Чернобыля (1787-1872), р. Давид из Тального (1808-1882), р. Йоханан из Ротмистровки (1816-1895); в нижнем ряду – р. Яаков Ицхак из Макарова (1842-1916, внук р. Мордехая из Чернобыля), р. Шнеур Залман из Ляд (1745-1812), р. Ицхак из Несухоижей (Несхижа) (1790-1868)

Шестой сын, рабби Давид (1808-1882), был самым популярным из сыновей рабби Мордехая. Он поселился в городе Василькове, а затем переехал в местечко Тальное (известен как Талнер ребе), где жил в роскоши, содержал пышный двор, восседал на серебряном троне, на котором золотом было написано изречение из Талмуда (РхШ. 25а): «Давид, царь Израилев, жив вечно». За такие проявления «царственности» русские власти неоднократно его арестовывали. Рабби Давид любил пение и музыку, его окружали популярные хазаны и клезмеры. Его проповеди и сочинения сдобрены светскими притчами и рассказами, часто далекими от еврейской религиозной жизни, что однако не уменьшало их популярность. Его основные работы: «Маген Давид» («Щит Давида»; 1862), «Биркат Давид» («Благословение Давида»; 1862) и «Кехиллат Давид» («Община Давида»; 1882).

Любопытные детали об этом представителе дома Тверских приводит Элиезер Лесовой:

«В какой-то момент влияние Тверских на еврейскую жизнь в украинской части Российской империи стало таким пугающе огромным, что царь послал спецкомиссию 4-го управления проверять, не готовят ли Тверские государственный переворот. Инспектора вернулись в Петербург и написали впечатляющий документ, где описали двор и обычаи реб Дувидла из Тольно (Тального). Вот короткий эпизод из их рапорта в почти вольном пересказе: “По улицам Кагарлыка скакали на лошадях огромного роста хасиды, многие из них с шашками, и выискивали еврейских жителей города, спрятавшихся по домам и не желавших выходить навстречу цадику Дувидлу. Особо отличался хасид Мошко Кривой, скакавший на коне с трубой. Трубя в нее, он громко кричал: “Давид – царь Израиля, живи вечно! Кагарлык в наших руках!!! Кагарлык наш!!!” Нашли габая местной синагоги, вытащили из избы и поставили перед старшими хасидами. “Принимаешь ли власть цадика ребе Дувидла, царя Израильского?!” – спросили его, и он отвечал, что да…»

Реб Дувидл Тверский из Тального, Подолия, первая половина XIX века

Вывод чиновников был следующий: цадики из дома Тверских – богачи и религиозные самодуры, опасности государственной не представляют, однако экономический вред наносят, ибо узурпируют власть и собирают подати среди иудейского населения, что делает маловозможным сбор налогов чиновниками царскими. Характер тольненского двора отражен у Ан-ского в первой сцене «Дибука», где один из стариков с ностальгией вздыхает: «А у реб Дувидла были сапожки золотые…»

Сообщения о случаях насилия, в которых были замешаны хасиды реб Довида, привели власти к выводу, что следует ограничить движение цадиков вообще и реб Довида (который часто разъезжал по городам и местечкам Украины с целью сбора пожертвований) в частности, что и было сделано в 1865 году.

***

Но вернемся в Чернобыль, колыбель династии Тверских. Из описания города начала 80-х годов XIX века: «…Внешнее благоустройство (Чернобыля – Е.Ц.) выражается лишь прямыми, широкими и регулярными улицами, пересекающимися под прямыми углами. Все дома деревянные, исключая трех евреев: Воскобойника, Магида (еврейского архиерея) Тверского и Рубинштейна… Вообще, дома и постройки отличаются большим простором, а многие неким притязанием на украшения и солиднейшей кровлей. Это придает Чернобылю вид симпатичного заштатного городка. Главная лужа по-видимому, никогда не высыхающая, находится в центре, перед главной еврейской синагогой, вблизи мещанской управы… Само собою разумеется, что об освещении здесь улиц не только газовом, но и сальном еще не скоро наступит время даже помышлять…».

Согласно записям в общинной книге, в 1884 году в Чернобыле проживало 6559 евреев, что в два раза превышало прочее население местечка. Община имела пять синагог, Талмуд Тору и женскую еврейскую частную школу. Приходила в Чернобыль по подписке и еврейская периодика того времени, в том числе журналы «Рассвет» (на идиш) и «Русский Еврей» с ежемесячным литературным приложением «Еврейское обозрение».

По описи, проведенной местными властями, по состоянию на 31 декабря 1921 года, в городе имелись: Большая синагога на Синагогальной площади, ”Кузнечная синагога» на Конной площади; eврейский молитвенный дом Юдко Могилевича на Карагодской улице, 31; eврейский молитвенный дом С.С.Тверского на Завальной улице, 30 и еврейская общественная молельня на Новой улице.

Согласно книге местного историка, Черниговца, на Карагодской улице находились еще две синагоги; кроме того, в городе были Дом кагала и синагога портных.

Дом Кагала, Чернобыль 

В списке «лиц, владеющих в Чорнобыле усадебной и полевой землей на праве собственности», мы находим имя Арона Тверского (старшего сына рабби Мордехая – E.Ц.), магида и купца, которому принадлежало 10 десятин земли. Для сравнения, средняя величина земельного надела на душу населения в то время составляла 2,6 десятин. В 1908 г. мещанин Нэпах-Мовша Шлемов Ковенский получает разрешение на строительство в Чернобыле мыловаренного завода, а в 1913 году купцы Нухим-Мордка Аврумов Дитятковский и Бенцион Шоломов Гальперин выкупают у братьев Мареков чугунолитейный завод.

Экономика Чернобыля того времени строилась на доходах от речной торговли. Три раза в год в городе проходили ярмарки, которые привлекали многих окрестных купцов и крестьян. В магазинах, лавках и будках продавались бакалейные товары, мануфактура, галантерея, рыба, кошерное мясо, вина, мебель, одежда, посуда, скобяные изделия, лесоматериалы, книги. Главными занятиями жителей были судоходство, рыболовство и огородничество (одного лука в год вывозилось до 30 тыс. пудов).

На Чернобыльской пароходной пристани грузились ежегодно в значительном количестве лес, смола, деготь, табак, рыба и огородные продукты; имелась верфь для постройки деревянных грузовых судов. Процветали в городе и разнообразные ремесла, в том числе изготовление традиционных предметов иудаики.

Два года назад во Фрайбурге (Германия) проходила выставка, приуроченная к 25-летию чернобыльской катастрофы, где в рамках экспозиции о культуре Полесья на рубеже XIX-XX веков можно было увидеть и предметы иудаики из Чернобыля, выполненные стиле «еврейского барокко».

Традиционное еврейское искусство Юго-Западного края отличалось большим разнообразием. Все, что можно было взять из европейской геральдики, орнаментов книгопечатания, славянского народного орнамента – заимствовалось, перерабатывалось и переосмысливалось еврейскими ремесленниками в рамках одной композиции. Это и было так называемое “еврейское барокко”, расцвет которого пришелся на конец XVIII-начало XX веков.

Фаянсовый светильник-ханукия второй половины XIX века 

Одно из самых распространенных изделий еврейских мастеров прошлого и настоящего – ханукия, ритуальный светильник, который зажигают на Хануку. Их существует огромное множество – разных размеров и стилей: от дорогих и изысканных до самых простых, изготовленных из жести методом штамповки. Ханукии изготавливали из различных материалов: дерева, глины, бронзы, серебра и даже фаянса.

Ханукия, изготовленная из металла

Мизрах 

Мизрах – на иврите означает «восток». Так называют декоративную табличку, которой украшают и отмечают восточную, обращенную к Иерусалиму, стену синагоги или жилого дома. На мизрахе, сделанном из резной бумаги и аппликаций, обычно начертаны слова «От восхода солнца до захода прославляется имя Господне» (Псалом 113). Мизрах изобилует символами: древо познания с райскими птицами – символ рая, двуглавый орёл с короной – символ Божественной власти, голуби – самосовершенствования, олени – символ праведной веры.

Кетер Тора – коронa для свитка Toры

В интерьерах синагог большая роль отводилась художественному металлу: свитки Торы со времен средневековья принято было украшать коронами (кетер) из ценных металлов, если хватало средств – из серебра и золота. 

Яд – указка для чтения Торы 

Свиток Торы всегда хранился в специальном футляре или чехле, а чтобы при чтении его не касаться Торы рукой, использовалась специальная указка с наконечником в форме кисти руки и вытянутым указательным пальцем, яд. Обычно ее делали из кости, дерева и серебра.

Столик для свитка Торы

Аист – символ истинного праведника, который способен победить зло, представленное в образе змеи. Аист со змеей в клюве символизирует победу праведности над злыми силами.

Рэйзэлэ – прорезная картинка из бумаги

Восточноевропейские евреи позаимствовали мастерство вырезания из бумаги у своих соседей и называли эти произведения прикладного искусства «рэйзэлэ» – на идише «розочка». Как ни странно, по традиции, рэйзэлэ делали, главным образом, мужчины или юноши – учащиеся религиозных школ (ешив), нередко в перерывах между изучением священных книг. Работа над прорезной картиной была одновременно и способом размышления над содержанием сакрального текста. Поэтому в рэйзэлэ, как правило, нет ничего случайного. Каждая деталь глубоко символична.

Пасхальная посуда: блюдо для мацы и пасхальная тарелка

На праздник Песах традиционно использовался специальный комплект посуды, он должен был быть дорогим и богато украшенным. 

Испанская работа – шпанише арбет

Шелковые шапочки («купке»), отделанные испанской парчой. «Шпанише арбет» называли восточноевропейские евреи золотое шитье.

Станок для «испанской работы»

Большая деревянная синагога в Чернобыле, 20-e годы

Эта синагога располагалась на Синагогальной площади и представляла собой крытое железом трехэтажное деревянное здание; ее окна были украшены богатыми витражами. По свидетельству Татьяны Либман, жительницы Чернобыля, синагога была разрушена большевиками, и на ее месте был выстроен общественный туалет…

Интервью с Татьяной Либман и Абрамом Хабенским, старожилами Чернобыля, можно посмотреть в видеоролике Андрея Михайлика «Другой Чернобыль»:

Купчая на иврите 

При старом режиме Чернобыль имел большую еврейскую общину, поэтому многие документы оформлялись на двух языках: иврите и русском. На фото – купчая о продаже дома на иврите из частного музея чернобыльского самосела Михаила Шилана. На обороте документа имеется русский перевод.

Семейные фотографии, Чернобыль, начало ХХ века

Мир еврейских местечек…

Ничего не осталось от них,

Будто Веспасиан

здесь прошел

средь пожаров и гула.

Наум Коржавин

Кто эти милые барышни в викторианских блузках и изящных лодочках? А незнакомка в строгом жакете и изысканной шляпке? Вероятно, некоторые из них уехали за границу и получили европейское образование, а кто-то остался на родине и ушел в революцию; возможно, судьба была к ним благосклонна, и оставила в живых в годину бедствий, и кому-то даже удалось вовремя уехать в Палестину или Америку?

Ушел XIX век – эпоха, в которую они жили, и унес с собой ее неповторимый аромат, тот «особенный, еврейско-русский воздух», которого так не хватало Довиду Кнуту и Исааку Бабелю в Париже. Приближаются война, революция и страшные погромы в бывшей черте оседлости, после которых традиционное еврейское местечко и его обитатели были обречены.

Камень летит…

Еврейская община Чернобыля сильно пострадала в годы гражданской войны. По свидетельству очевидцев, «не выходившее за 5 месяцев из “погромного состояния” еврейское население города 7 апреля (1919 года – Е.Ц.) оказалось во власти Струка. Его сопровождало 500 вооруженных крестьян…» О том, что пережили евреи Чернобыля за эти 25 дней, дают представление следующие факты.

Десять стариков читали рано утром в Синагоге псалмы. Громилы вытащили их из Синагоги и провели по улицам, избивая саблями и заставляя при этом плясать и петь. Их привели к реке и утопили. Гутнику выкололи глаза, прикончили его только через 14 часов после этого. Один юноша умолял утопить его вместо отца – просьбу выполнили, а затем утопили и отца. Зарегистрировано 100 жертв, число утопленных не установлено.

В корреспонденции из Чернобыля (немецкая «Фолксцайтунг», № 61) так изображается состояние еврейского населения после погрома: «Чернобыль теперь производит впечатление города, сплошь населенного сумасшедшими. Люди бродят по улицам голодные, ободранные, с полными тоски лицами, с вытаращенными глазами, и все время к чему-то прислушиваются… Большие толпы людей стоят у отходящих пароходов и умоляют забрать их с собой, но напрасно… Помощи ждать неоткуда.

И Чернобыль действительно ни на что не надеется. Сумасшедший город готов умереть, не сразу, а медленно. И умирает – от голода, тифа, нервного удара. Что ни день – все больше число настоящих сумасшедших, которым ничто уже не поможет…» (Из доклада Эфройкина в Еврейском общественном комитете по оказанию помощи пострадавшим от погромов).

Во время этих бедствий многие евреи бежали из Чернобыля в большие города. Летом 1919 года российский Красный Крест открыл в городе столовую на 550 детей и пункт раздачи питания на 800 взрослых, пострадавших от погромов.

В 1920 году династия Тверских покидает Чернобыль: цадик Шломо Бен Цион Тверский (1870-1939) переезжает в Киев, и город перестает быть центром хасидизма в Полесье. Брата рабби Шломо Бенциона репрессируют, и он погибает лагерях, но его вдова и сын, рабби Мешулам Зуся, уезжают в Эрец Исроэль. Потомки разных ветвей династии переселяются в Польшу, Румынию, США и Израиль.

Экономическая политика советской власти довершила разгром местечка: торговцы становятся дискриминируемой группой, а ремесленники, лишенные источников сырья и сбыта, разоряются. Численность еврейского населения Чернобыля в 1926 году уменьшилась по сравнению с 1884 вдвое (3165 человек), а в 1939 году в городе проживало уже 1783 еврея. Хотя в Чернобыле и окрестностях было восемь артелей, два колхоза и даже одна еврейская школа, социальная и религиозная жизнь Чернобыльского еврейства подходила к концу.

В годы второй мировой войны все евреи, оставшиеся в Чернобыле (400 человек), были уничтожены нацистами, а те, кто вернулся, уже не имели синагоги, и молящихся в домах верующих разгоняла милиция. В конце 40-х и начале 50-х годов сталинская политика по искоренению еврейской культуры и разгрому еврейских религиозных общин была доведена до логического завершения. С горечью писал об этих временах Борис Слуцкий:

Все пропало. / Осталось токмо / Слово «хала» / И слово «хохма»).

По данным Всесоюзной переписи населения 1970 года в Чернобыле оставалось 150 евреев.

***

Mало кто знает, что в Чернобыльской зоне есть еще один город, сначала полностью отселенный, а затем разрушенный и разграбленный. Это – райцентр Полесское, бывшее Хабно ( укр. “Хабне”, EЦ), где евреи жили до самого отселения в начале 1990-х, и где, по словам Шолом Алейхема, “вы найдете все, чему полагается быть в местечке: почту, казенного равина и духовного, реку, телеграф, кладбище, пристава, талмудторы, хасидов, две синагоги, очень много бедняков и очень мало богачей, как это бывает во всех наших маленьких местечках” (“Хабно”).  Густые леса, растянувшиеся на версты, отделяли местечко, эту “Камчатку” Киевской губернии, от центров еврейской жизни. Шло время, и к концу XIX века евреи уже составляли в Хабно большинство, и клезмерская капелла семьи Маконовецких славилась на всю округу.  В 1925 году выходцами из поселка были организованы  две земледельческие колонии в Херсонской области – «Труд» и «Хабне».Одна из бывших жительниц Полесского – Блюма Янкелевна Бренман – еще помнит, как в довоенном Полесском действовали синагоги.

Сейчас на фоне разрушенных домов в это верится с трудом. Еврейское кладбище в Чернобыле, соседствующее с братской могилой жертв гитлеровского геноцида, находится в запущенном состоянии. Ему повезло меньше, чем другим кладбищам в Украине, на которых из года в год работают экспедиции историков и этнографов.

Возможно, что мацевы, густо заросшие кустарником, именно здесь, в районе атомной аварии, лучше всего символизируют упадок еврейской жизни в Восточной Европе. Полесское пока что остается на карте Украины, хотя натиск природы ощутим. Еще 15-20 лет забвения, и трудно будет найти разрушенные природой еврейские могилы.

Еврейское кладбище в Чернобыле, мацева

Бывшая синагога в Чернобыле

Там же, вид изнутри. Изогнутые линии переплетов арочного окна – чернобыльский образец украинского барокко

На синагоге нет замка – в ней разграблено все, даже, как свидетельствует местный сталкер, ободраны стены. Когда-то на месте синагоги стоял дом, в котором жил цадик Менахем Нахум Тверский…

«Прекрасная синагога, какое счастье, что у нас есть хотя бы старые камни», писал Исаак Бабель в “Дневнике писателя”. Подобно Атлантиде, ушедшей под воду, практически исчезла еврейская жизнь в Украине, хотя ее следы еще можно увидеть и отразить. То, что сохранилось от мира штетла сегодня – разрушенные синагоги, забытые кладбища и могилы великих учителей.

Сегодня в Чернобыле можно посетить оѓели Тверских. Они были выстроены на старом еврейском кладбище еще в 1990 году усилиями хасида Лейбла Суркиса из Нью-Сквиры (США). Внутри усыпальниц – бетонные кубы, куда верующие вкладывают записки с просьбами, как в Стену Плача. Ежегодно многие представители зарубежных общин чернобыльских хасидов посещают город, чтобы поклониться могилам рабби Менахема и других цадиков.

На протяжении XIX века династия Тверских занимала господствующее положение в религиозной жизни украинского еврейства. Тверские цадики не создали своего философского учения, но, тем не менее, сыграли огромную роль в жизни еврейского населения Украины. Хасиды внимали каждому их слову и старались не пропустить ни одного их жеста: «Все глаза были вперены в них, все руки тянулись к ним, все сердца бились в унисон с ними, и свет и радость росли в отуманенных глазах хасидов до исступления, до сумасшествия».

Вспоминает А.-З. Бен-Ишай, сын раввина и купца, рабби Янкеля-Шмуля ѓа-Леви Иш Горовица из Звягеля: “Ещё 15-летним юношей отцу выпала честь совершить поездку к цадику р. Аарону из Чернобыля, представителю третьего поколения цадиков, сыну “чернобыльского магида” р. Мотэлэ и внуку р. Нахума Великого, ученика Бешта. И хотя он побывал у р. Аарона лишь незадолго до его смерти (а р. Аарон умер в глубокой старости, в возрасте 85 лет), личность этого столь популярного в то время, особенно в Волынской губернии, цадика произвела на него сильное впечатление.

Рабби Арон из Чернобыля (1787-1872)

М.-З. Фейерберг – литературное сокровище Звягеля – тоже упоминает в своих рассказах «Старика из Чернобыля», т.е. рабби Аарона. Отец оставался всю свою жизнь чернобыльским хасидом, приверженцем покойного ребе, хотя ездил затем и к его братьям-цадикам, сыновьям р. Мотэлэ, а также к ружинско-садигурским цадикам, в зоне влияния которых были приднестровские уезды».

Известно, что в сороковые годы XIX века бреславский хасидизм в силу ряда причин стремительно утрачивает свою популярность и в самом Брацлаве и за его пределами. Из-за «махлойкэса» (спора) бреславеров не признают и представители чернобыльской династии, хотя в Мишне сказано (Трактат Авот, перек 5): махлойкес, если он ведется во имя Небес, дает результат, в противном случае результата не будет.

После смерти рабби Натана Штернгарца, ученика рабби Нахмана, его последователи во главе с реб Нахманом Хазаном перебираются в Умань. Еврейская община в Брацлаве оказывается в сфере влияния чернобыльской династии, и в середине XIX века Брацлав, как и Винница, становится одним из центров чернобыльского (сквирского) хасидизма.

Как известно, у реб Мордехая Тверского, сына рабби Менахем Нахума, было восемь сыновей. Седьмой сын реб Мордехая, Ицхак Тверский (1812-1865), стал цадиком в городе Сквира и основателем Сквирской династии. Рабби Ицхак славился мудростью и рационализмом, он самозабвенно изучал труды еврейских философов, отступая от традиций хасидизма, и был, в частности, прекрасно знаком с работами Махарала (рабби Лева из Праги, крупнейшего раввина, ученого и мыслителя XVI века) и поощрял своих последователей читать раббинистическую литературу.

Ицхак Тверский пользовался широкой популярностью у еврейского населения Киевской губернии и завоевал симпатии даже у митнагдим (противников хасидизма, сторонников Виленского Гаона); люди приезжали к нему издалека, чтобы получить совет в частном порядке, хотя время от времени он и сам выезжал в другие города. Третья жена рабби Ицхака Тверского, Хана Сима, была правнучкой Баал Шема и матерью цадиков Исроэля Тверского (? – 1898) и Довидла Сквирэра.

Хотя к началу 90-х годов XIX века сыновья рабби Мордехая Тверского ушли в мир иной и не оставили сильных наследников, в предвоенный период некоторые представители династии оставались активными; к их числу принадлежал и Довидл Сквирэр.

Рабби Довидл Сквирэр (1848-1919)

Немного о самой Сквире: по переписи 1897 года там насчитывалось 17958 жителей, среди них 8910 евреев (39,5% населения). Имелись в Сквире семь еврейских молитвенных домов, одно частное мужское училище и два женских. В 1898 г. в городе работали 2 пивоваренных завода и 2 табачные фабрики, три водяных мельницы и несколько ветряных. В течение года в Сквире проходило 12 ярмарок; место славилось своими гончарными изделиями и смушковыми шапками. До революции экономика Сквиры процветала: хлеб и лес оттуда вывозили за границу.

Летом 1912 года в рамках Еврейской этнографической экспедиции в Сквире побывала группа ее участников под руководством Семена Акимовича Ан-ского, видного журналиста, писателя и этнографа. Впечатления, полученные за два года странствий по местечкам Волыни и Подолии, вдохновили Ан-ского на создание легендарного «Диббука», описание которого выходит за рамки данной статьи, за исключением одной детали: в тексте пьесы Ан-ский не забыл о реб Дувидле из Тального и его золотых сапожках.

«Семен Акимыч Ан-ский совмещал в себе еврейского фольклориста с Глебом Успенскими Чеховым. В нем одном помещалась тысяча местечковых раввинов – по числу преподанных им советов, утешений, рассказанных в виде притч, анекдотов и т.д. В жизни Семену Акимычу нужен был только ночлег и крепкий чай. Слушатели за ним бегали. Русско-еврейский фольклор Семена Акимыча в неторопливых, чудесных рассказах лился густой медовой струей. Семен Акимыч, еще не старик, дедовски состарился от избытка еврейства и народничества: губернаторы, погромы, человеческие несчастья, встречи, лукавейшие узоры общественной деятельности… Все сохранил, все запомнил Семен Акимыч – Глеб Успенский из талмуд-торы. За скромным чайным столом, с мягкими библейскими движениями, склонив голову на бок, он сидел, как библейский апостол Петр на вечери», – так описывал Ан-ского Мандельштам в “Шуме времени”».

С.А. Ан-ский. Начало 1900-х гг.

Любопытное описание Сквиры, этого «гнезда цадикизма», мы находим у композитора Юлия Энгеля, одного из участников экспедиции Ан-ского:

«Знаменитейшим из династии сквирских цадиков был реб Исроэль (старший брат реб Довидла Сквирэра – Е.Ц.), живший в середине XIX в. Дом его сохранился доселе, но в полуразрушенном виде. В Сквире этот дом и по сию пору называют “Hoif”, т.е. Двор. И когда хотят спросить: “Вы были в доме ребе?” то спрашивают: “Вы были при Дворе? Зал в этом доме огромный, немногим менее малого консерваторского. Прекрасный паркетный пол, но выше [беленный] в ямах. Стены окрашены масляной краской, но всюду облупились и видна известка. Немного лучше сохранился потолок…

О том, как широко жил реб Исроэль, можно судить по тому, что у него были специальные заведующие винными погребами и разными отделами кухни. Он проживал больше 60.000 рублей в год, – не надо забывать, в те времена. Тем не менее, по преданию он был очень прост в обращении. Лет за 6 до смерти он потерял способность двигаться, и остаток жизни провел в кресле за фолиантами, у окна с видом на лес и поле. Здесь давал он советы, творил суд и расправу и не только над евреями, но и, случалось, над христианами, добровольно обращавшимися к нему. (Его кровать, библиотека, фотограф, служка)».

На рубеже XIX-XX вв. лишь немногие из украинских цадиков пользовались популярностью, выходящей за рамки собственного круга. Жизнь большинства из них была скромна, и они довольствовались тем влиянием, которое могли оказать на свою и соседние общины. За исключением представителей Хабада в то время уже не осталось масштабных и влиятельных хасидских лидеров.

В Чернобыльских династиях связь цадиков с общинами фиксировалась посредством соглашений, которые назывались китвей мегидут («соглашения о наставничестве»). Местом встречи с цадиком или его представителями был молитвенный дом, называвшийся миньян, штибл или клойз с добавлением имени двора, к которому причисляли себя молящиеся.

Хасиды слушались указаний своего лидера и считали себя представителями интересов цадика в своей округе. Цадики наведывались время от времени в разные общины, и эти визиты использовались для укрепления связи между ребе и его хасидами и для выполнения религиозных и общественных целей: благотворительности, сбора пожертвований на содержание двора и в пользу хасидов, живших в земле Израиля.

Реб Довидл Сквирэр, как и его отец, Ицхак, был большим знатоком Торы, и много времени проводил в постах и молитвах. Будучи человеком сдержанным и склонным к аскетизму, он вел скромный образ жизни и считал, что для достижения чистоты сердца и ума необходимы изучение Торы, молитва и воздержание от чрезмерных земных удовольствий. Реб Довидл разъезжал по Подолии, беседовал с евреями, помогал им и оказывал покровительство, а хасиды платили ему восторженной любовью и называли реб Дудэлэ. И вот однажды реб Довид Тверский приезжает на Шабэс в Брацлав и останавливается в доме Красноштейнов.

Дом купца и предпринимателя Ш.А. Красноштейна в Брацлаве, сентябрь 2013

Как это было, мы уже не узнаем, но, быть может, воспоминание Азриля Ури о визите чернобыльских гостей в Звягиль приоткроет нам завесу тайны:

«В нашем доме часто останавливались гости, посланцы раввинов. Особенно запомнился мне габай р. Нахман – посланец ребе из Ротмистровки. Это был роскошно одетый еврей с благородным обликом. Каждый раз он привозил с собой новую хасидскую мелодию, которую красиво напевал в хасидских дворах.

В канун субботы в нашем доме собиралось на трапезу множество хасидов, слушавших рассказы р. Нахмана и распевавших вместе с ним до поздней ночи змирес (песни, которые поют в Субботу – Е.Ц.). Он был задушевным другом нашей семьи, и каждый раз привозил от ребе подарки. Дни его пребывания в нашем доме были наполнены нежным пением и хасидской приверженностью. Дух хасидизма вселял также р. Нухимци, внук р. Дувидла из Тального. К нам он заходил в сопровождении большой свиты из уважаемых хасидов города».

Колоритная атмосфера того времени замечательно передана в воспоминаниях ученого-гебраиста Ихила Израилевича Равребе:

«Мы всегда жаждали каких-то необыкновенных событий. Какой же радостью бывала для нас, юнцов, весть о предстоящем приезде к нам на субботу цадика!

Суббота начиналась в таких случаях с четверга, т. е. с появления первого посланца – габая, грузного, сурового старика, который своей особой предвещал приезд ребе. Субботняя трапеза для ребе устраивалась как раз в нашей синагоге. Тут, конечно, уж нам было не до ученья. Надо же нам участвовать в этаком строительстве, таскать доски, рубить, пилить и вообще суетиться и кричать, между тем как прочный и длинный стол уже заполнял собою половину синагоги, и нам оставалось только шагать толпой по столу для испробования его силы.

В пятницу с утра начиналось великое и томительное ожидание появления цадика. Все жители местечка толпятся по той улице, по которой он должен приехать, впиваясь жадными глазами вдаль, не мчится ли уже обратно верховой гонец, высланный навстречу гостю. Среди ожидающей толпы встречаются нередко малороссы с котомками на плечах, пришедшие пешком из деревни лицезреть еврейского святого раввина. Тут же, на улице, размещается и местечковая капелла со своими инструментами, готовая каждую минуту заиграть встречный “добрыдзень”. Все волнуются, все ждут.

И вот гонец летит обратно стрелой. Через несколько минут появляется вдали и колесница цадика, двигающаяся медленно среди приветствующих его хасидов. Вдруг раздается бравый встречный гимн. Все отправляются вслед за каретой в назначенную для цадика и его свиты квартиру.

Наступает, так сказать, суббота суббот. Вот в дверях синагоги показывается ребе со своей свитой. Все рвутся навстречу пожать ему руку и вообще лицезреть его. Получается невероятная сумятица. Но верная его стража задерживает натиск, не стесняясь средствами.

Цадики очень любили, чтобы за столом у них пели отроки хасиды. Бывало, ставят 12-летнего малыша на стол, и он, держась за руку отца, сначала робко, но потом все смелее и громче заливается каким-то молодецким нигуном. И как блажен был тот мальчик, которому выпало на долю счастье петь за столом «Мнухо ве симхо» («Счастье и радость»), а потом получать в вознаграждение из собственных рук цадика рюмку вина и услышать от него лестную похвалу!»…

Можно себе только представить, какое неизгладимое впечатление произвел сквирский цадик на маленьких Красноштейнов, будучи в гостях у их родителей! Дети были страшно заинтригованы, кто-то из младших не удержался и даже попытался заглянуть в замочную скважину комнаты ребе, но ничего сверхъестественного там увидеть не удалось. Реб Дудэлэ хранил молчание и вот почему: сквирские хасиды избегали публичных проповедей и шумных дискуссий.

Считается, что Ицхак Тверский, отец Довидла, положил начало этой традиции. Рабби Ицикл был женат три раза; известно, что его второй женой была Хая Малка, дочь рабби Исроэля из Ружина, одного из самых влиятельных цадиков своего поколения, памятником которому стала синагога Тиферет Исраэль в Старом городе Иерусалима. Замечательную историю о рабби Ицикле и его знаменитом тесте, поведал мне рав Яков Доктор из Бейт-Шемеша:

«Однажды рабби Исроэль, принц из Ружина, пригласил Ицхака на прогулку, и они поехали в карете по окрестностям. Через некоторое время им повстречался путник, с которым рабби Исроэль удалился в лес, где и пробыл некоторое время. По возвращении тестя Ицхак спросил его, кто это был. ”Мошиях”, – ответил рабби Исроэль. – ”Я всегда с ним советуюсь по важным делам”.

С тех пор рабби Ицхак перестал проповедовать, ибо ему не с кем было посоветоваться».

Эту традицию перенял от него и реб Довидл, который высказывался так: «Мы молчим и молчим, затем мы отдыхаем и продолжаем хранить молчание». Очевидно он считал, что праведник должен взвешивать каждое слово, чтобы не навредить, ибо есть время молчать и время говорить. Некоторые объясняли это поведение скромностью цадика и тем, что, находясь на высшем духовном уровне, он не мог втиснуть сокрытый в нем духовный заряд в тесные рамки произнесенного или напечатанного текста.

Рабби Довидл придавал большое значение изучению «Левуш Мальхут» («Королевского одеяния») – свода законов Торы, созданного рабби Мордехаем бар Авраамом Яфе (1530-1612), известным законоучителем. В «Левуш Малхут» в краткой и ясной форме подытоживались галахические установления, указывались аргументы в их пользу и причины, по которым они были приняты. «» Книга пользовалась столь значительной популярностью, что и сам ее автор вошел в историю еврейской мысли под именем Бааль Алевушим.

К сожалению, рабби Довидл не оставил никаких публикаций. После октябрьской революции цадик с семьей переехал из Сквиры в Киев, где и умер в декабре 1919 года. По данным Йоханана Шварцбурда, председателя сквирской еврейской общины, рабби Довидл Тверский похоронен на Берковецком кладбище в Киеве. Семь его сыновей были адморами (адмор – титул цадика), а самый младший, Яков Йосеф Тверский, основал в штате Нью-Йорк поселок Нью-Сквира (New Square). Внучатый племянник рабби Довидла, реб Авраам Иошуа Гешл Тверский, о котором речь впереди, стал Махновским Ребе.

Земляком Довида Тверского был Ахад Гаам – Ашер-Гирш Гинцбург (1856-1927), видный еврейский писатель, публицист и философ, который родился в Сквире, в семье садагорского хасида. Ахад Гаам считался звездой еврейской публицистики, и тот день, когда еврейский читатель получал номер «Га-Шилоах» со статьей Ахад-Гаама, был для него настоящим праздником.

Ахад Гаам. Художник Цвика Мигаэль 

Чудные мемуары, которые доносят до читателя колорит ушедшей эпохи, оставила сестра Ахад-Гаама, д-р Эстер Гинцберг-Шимкин:

Сквирские корни имел и Исаак Бабель, ибо оттуда происходили его отец Манэ, бабушка, Миндля Ароновна, и двоюродный дед, корчмарь Шойл.

В годы гражданской войны экономика Сквиры приходит в упадок. Бедствия военного времени не обходят стороной еврейское население городка: по данным Киевской комиссии Евобщесткома с 1917 по 1919 годы местечко пережило семь погромов, убито было до двухсот евреев, множество детей осталось сиротами, уцелевшие жители бежали в Киев, Одессу, Белую Церковь.

Детский Дом № 2 для детей переживших погромы. Местечко Сквира Киевской Губернии, 1921 год

Когда-то еврейская община Сквиры процветала, но в годы второй мировой войны она была разрушена. Восемьсот пятьдесят евреев Сквиры были расстреляны фашистами в сентябре 1941 года. В настоящее время в городе сохранилась синагога, отреставрированная в 2004 году хасидами из Нью-Сквиры и местными еврейскими активистами. Время от времени сюда прибывают группы американских паломников, чтобы помолиться и посетить могилы цадиков в Чернобыле.

Еврейская молодежь у здания синагоги. Сквира, июль 2006

А теперь вернемся к Махновскому Ребе, Аврааму Иошуа Гешлу Тверскому, цадику, который не склонил головы перед силами зла. Махновка – небольшое еврейское местечко возле Бердичева, где рабби Авраам Тверский стал Ребе в 1917 году после смерти своего отца, Йосефа Меира.

В двадцатые годы Ребе был “лишенцем”: его выгнали из дома, отобрали Бейт Мидраш, он часто вынужден был менять квартиры. В начале тридцатых годов, получив предупреждение о готовившемся аресте, Ребе бежит из Махновки в Москву.

Местом жительства он выбирает Черкизово, небольшой московской пригород, где уже обосновались его хасиды с Украины. С большим трудом, с помощью подставных лиц, он купил маленький, напоминающий сарай, домик с двумя крошечными комнатушками. Там его семья прожила много лет, до самого ареста Ребе.

Официально Махновский Ребе был портным, шил фуфайки, но на самом деле он был лидером общины. К нему обращались с вопросами по Торе и с просьбами о помощи, он собирал деньги и помогал нуждающимся: у него получало поддержку множество людей. В 30-х годах в Черкизове открылся и свой миньян.

После войны, y властей возникла идея создать пост «патриарха евреев», и Махновский Ребе, пользующийся громадным авторитетом среди верующих, и хорошо известный за рубежом, идеально подходил им для этой цели. Он всячески уклонялся от предложения принять пост главного раввина, а когда дело дошло до прямого ответа, категорически отказался.

«Такого раввина, каким я могу быть, вы не захотите, а таким, каким вы хотите, я не буду. Можете даже меня убить, вашим раввином я не стану», – ответил он (курсив мой – E.Ц.). Ночью после этого разговора Махновский Ребе был арестован. Следствие длилось больше месяца и завершилось ссылкой на пять лет в Сибирь, в место под названием Енисейск.

Вернувшись в Москву по амнистии после смерти Сталина, Ребе продолжил свою деятельность открыто. Для верующих евреев Махновский Ребе был не просто раввином, это был цадик, к которому обращались за советом и помощью в беде. К нему приезжали со всех концов страны. Он собирал пожертвования, помогал бедным, вдовам, семьям, где отцы сидели; ставил хупы, был сандаком на обрезаниях. К нему приводили детей, он повязывал им тфиллин в первый раз и благословлял.

Махновский Ребе в Москве, 50-годы

Десятилетия жизни при советской власти не изменили Махновского Ребе. Это был красивый еврей с бородой и пейсами, с идеально прямой спиной, который в длинном хасидском сюртуке и шляпе быстрым шагом ходил по улицам Москвы. По воспоминаниям очевидцев, прохожие останавливались, глядя на него, а старушки просили благословения.

От своих предков Махновский Ребе унаследовал две уникальные реликвии: сефер Тору Баал Шема, написанную его сойфером, равом Цви, и большую ханукию, изготовленную для рабби Ицхака из Сквиры, прадеда Ребе. Местонахождение ханукии неизвестно, она не найдена до сих пор. Сефер Тору Баал Шема удалось перевезти в Израиль, и сегодня Торой пользуются в Бейт Мидраше Ребе, «Махновка», в Бней Браке.

Хрущёвская оттепель быстро закончилась, и началась новая волна преследований. Помимо этого, в Москве закрывалось еврейское кладбище, а новое принципиально отказывались открыть. Очевидно, именно эти соображения привели Ребе к решению уехать из страны, и он подал документы в ОВИР. Махновскому Ребе помогли влиятельные родственники из Америки, в 1963 году он получил разрешение на выезд и уехал в Израиль.

В Эрец Исроэль Ребе оценили, как выдающегося знатока Торы и праведника. К нему быстро начали тянуться евреи, и его Бейт Мидраш в Бней Браке стал очень популярным. Сегодня Махновка – это целый хасидут, возникший заново, с нуля.

Аврaaм Иошуа Гешл Тверский умер в 1987 году в Йом Кипур, который пришёлся на Шабат. Ему было 92 года. Похоронен Ребе на Масличной горе в Иерусалиме.

Рабби Авроѓом Йеѓойшуа Ѓешл Тверский (1895-1987)

Известно, что дом ребе Махновкера был для многих уголком света во тьме. Его синагога в Черкизове находилась по адресу ул. Некрасовская, дом 11. Когда мы жили в Богородском, на Ланинском переулке, к моей бабушке по пятницам приходил старенький шамэс, которому она давала пакетик с едой и цдаку. Это был хасид ребе Махновкера из Черкизовской синагоги, и именно он записал меня в Книгу Жизни.

В конце 60-х наша семья переехала из Богородского в Черкизово, и мы поселились на Знаменской улице, в пяти минутах ходьбы от синагоги. Как-то зимой, в марте, незадолго до Песаха, бабушка попросила меня сходить туда за мацой. Как сейчас помню ветхую синагогу в снегу, догорающий закат в окошке, певучий идиш старого шамэса, едва ощутимый аромат корицы из маленького чуланчика. Вот она, мандельштамовская «крошка мускуса»! Когда-то здесь служил праведник, хранитель свитка Торы, написанного Цви Сойфером и освященного самим Баал Шем Товом. Быть может, его незримое присутствие согревало штибл и его обитателей? Кто знает…

Здание на улице Некрасовской, дом 11. Начало ХХ века

Черкизовскую синагогу снесли в 1970 году, но ее прихожане еще много лет собирались в Московской хоральной синагоге. Вспоминает Яков Шехтер: «В малом зале собирались остатки некогда самых прославленных еврейских общин России. Ученик Хофец Хаима реб Авром Миллер, хабадники: Мотл Лифшиц, Гейче Виленский, Исроэл Пинский. Последователи Ребе из Махновки, других украинских и белорусских хасидских общин: реб Липе Месорер, реб Хаим Торбочка, Григорий Маркович Маневич, габай Борис Григорьевич Синайский. Их рассказы слушали с открытыми ртами, ведь они представляли собой не книжную, а живую, настоящую традицию.

Молодежь условно поделила малый зал на две половины, «хабадскую» и «литовскую». Слева от бимы, за реб Авромом, на молитве стояли миснагеды, справа, за реб Мотлом, – хабадники. Но деление было чисто условным, нередко всё перемешивалось: «идеологические противники» садились рядом друг с другом, дружелюбно беседовали. Старики же вообще не обращали на «деление» никакого внимания: под железной пятой советской власти еврейские противоречия казались им мелкими и не главными. Главным было – выжить и передать Учение дальше».

Как известно, до революции на Украине отношения между Чернобылем и Бресловом были весьма тяжёлыми из-за махлойкеса, у которого не было никаких серьезных причин. Когда Махновкер Ребе спросили, кто из евреев был самым стойким в России во время террора большевиков, он ответил – «Любавич и Бреслов. И Бреслов был стойче всех».

Знающие чернобыльский хасидут говорят, что когда большевики пришли к власти, чернобыльские цадики собрались вместе, чтобы обсудить ситуацию. По ходу дела они договорились, что всякий махлойкес с Бресловом должен быть прекращён раз и навсегда, так как из всех евреев Бреславеры сильнее всех сопротивлялись действиям большевиков по уничтожению Идишкайт.

Центром бреславского хасидизма между двумя мировыми войнами стал город Тульчин (читатель, вероятно, помнит фильм Владимира Машкова «Папа», снятый по мотивам «Матросской тишины» Галича, так это – там).

Одним из руководителей общины был рабби Нахман Штенгарц, потомок знаменитого рабби Натана; раввином оставался и Зеев Тверский (1852-1937), цадик из Рахмистровки.

Времена меняются, все возвращается на круги своя, и это замечательно. Если мой брацлавский прадед принимал у себя чернобыльского цадика (хотя его собственный дед был бреславером), а бабушка поддерживала хасидов Махновского Ребе (тоже чернобыльских), то мой троюродный брат в Земле Израиля стал бреславером. В последние годы наиболее крупные центры бреславского движения сложились именно в Земле Израиля – в Иерусалиме, Бней-Браке и Цфате, а также в США – в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе.

И, напоследок, немного о Бабеле. Хотя о еврейской теме в творчестве писателя написано достаточно, и это выходит за рамки данной статьи, мне хотелось бы обратить внимание читателя на некоторые детали в «Одесских рассказах» и «Конармии», связанные с нашей тематикой. Как мы знаем, Исаак Бабель был русским писателем, то есть он обращался к русской аудитории, у которой почти не было никаких исходных знаний о евреях, их обычаях, языке, истории и культуре.

Бабель не был религиозен, скорее всего он почитал культурные и семейные традиции еврейства, приверженность к которым ярко демонстрирует отрывок из его письма к А. Слоним: «Только что вернулся из еврейского квартала St. Paul возле Place de la Bastille. Ко мне приехали из Брюсселя прощаться мама с сестрой… Я их угостил сегодня еврейским обедом – рыба, печенка, кугель, не хуже, чем в Меджибеже у цадика – и провел по необычайным этим уличкам – удаленным как будто от Парижа на сотни километров и все-таки в Париже, – по грязным извилистым уличкам, где звучит еврейская речь, продаются любителям свитки Торы, где у ворот сидят такие старухи, которых можно увидеть разве только в местечках под Краковом».

Читатель конечно запомнил мудрого Цудечкиса из рассказа «Любка Казак», но возможно не придал значения этимологии его фамилии. Так вот, она образована от имени Цадок, что в переводе с иврита означает «праведный». Цадок упоминается в книге Шмуэля (2 Шмуэль 15:24); это фамилия-титул, фамилия-характеристика. Однако герой Бабеля, чьи предки, по определению, были цадиками, – всего лишь неудачливый маклер, «тертый старик», «аферист». В его присутствии еврейскому младенцу, чья мать сквернословит и пьет водку (см. рассказ «Отец»), читается книга «Чудеса и сердце Баал-Шема», но кем? Сводницей Песей-Миндл…

Разумеется, все это не случайно: заинтересованное и сочувственное отношение Бабеля к еврейству, хорошо заметное по дневникам и письмам, часто не совпадает с отношением автора к его героям, что, несомненно, продиктовано художественными задачами и не только.

В «Конармии» Бабеля, как замечает Йоханан Петровский-Штерн, «сами евреи – словно восставшие мертвецы из гоголевской “Страшной мести”: от их разговоров, их быта, их рассуждений веет кладбищенским холодом. Цадик, как гоголевский Вий, “приподнимает веки”, “опускает веки”. Броды “мертвенные”, отпугивающие “смертельным холодом глазниц”. Та же метафора адресована хасидизму – “с вытекшими глазницами стоит хасидизм на перекрестке ветров истории”».

Как известно, Бабель свободно владел не только русским и французским, но и идишем, а в детстве изучал иврит и священные тексты. Его отец, «сквирский мещанин» Манэ Бабель, безусловно знал, что чернобыльские ребе всегда носили фамилию Тверских, и не состояли в родстве с Брацлавскими. Бабель не мог этого не помнить, поэтому, наделив умирающего «чернобыльского принца» в «Конармии» неправильной фамилией (помните, бреславеров называли «мертвыми» хасидами, поскольку рабби Нахман не оставил наследника), он вынес приговор не только патриархальному миру местечка, но и его цадикам и памяти о них.

И все же великий одессит ошибался: не прервалась династия! Несмотря на вышибленные «окна и двери в страстном здании хасидизма», невзирая на сердитые ветра и свирепые вихри, раскачивающие его лодку, факт остается фактом: хасидское движение просуществововало до самого конца имперского периода российской истории и в значительной степени сохраняет свою жизненную силу и сегодня, в то время как другие движения и течения создавались и разрушались, переживали расцвет и затем навсегда уходили с исторической арены.

«Искра, вспыхнувшая в Карпатских горах, не угасла. Напротив, она питает наше собственное колеблющееся пламя. Укрепившись в Иерусалиме, хасидизм вновь охватывает диаспору». (Эли Визель, «Рассыпанные искры»)

Смотрите свадьбу праправнучки рабби Довидла Тверского (Сквирэра) и внука вижницкого ребе из Монси; это – в наши дни, почти сто лет спустя после смерти «чернобыльского принца»:

Свадебный мицва-танец: еврейская невеста и ее дедушка, рабби Давид Тверский. Нью-Сквира, США, 2012 год

И вместе с тем как никогда актуальными остаются слова профессора Равребе:

«В хранилище хасидизма, куда редко кто заглядывает, валяются в страшном беспорядке драгоценные осколки истории быта, нравов, упований, печалей, мировоззрений, мистерий евреев России и Польши двух последних столетий. Кое-где уже разобрано, кое-что уже составлено, но самое существенное и важное осталось еще нетронутым».

Синагога в Сатанове, август 2011 года 

P.S. Мохнатые штраймлы, столь популярные среди украинских хасидов, были введены в моду в Чернобыле, поэтому их называют чернобыльскими. Кстати, высокие кожаные сапоги – непременный атрибут экипировки сквирских хасидов. Женатые мужчины носят их в Шабэс, а ребе – даже в будни. Со сквирскими сапогами связана история об одном из сыновей реб Ицхака Тверского, который вернулся домой из дальней ешивы в костюме, пошитом почти по парижской моде. Увы, дизайн его явно не вписывался в классические сквирские каноны, поскольку местные хасиды предпочитали носить бриджи, а не брюки в полную длину. Приближался Шабэс, и молодой человек нашел выход из положения: он надел брюки до колен («галб гойзн»), гольфы и к ним – высокие кожаные сапоги («штивл»). Проблема была решена, с тех пор почтенные сквирские хасиды из этих сапог не вылезают.

Есть мнение, что автор «Хавы Нагилы» вовсе не Моше Идельсон, а безвестный хасид из Сквиры (возможно даже не чернобыльский, а садагурский), чей нигун уже никогда не выйдет из моды. Сначала песня исполнялась на идиш, потом ее немножко изменили, и она стала традиционным танцем билуим – пионеров сионистского движения в Эрец Исраэль.

Любопытно, что родом из Чернобыля была мать Лазаря Кагановича, а также первый председатель правительства Дальневосточной республики, а затем и Промбанка СССР, Александр Краснощеков (Абрам Моисеевич Краснощек), видный большевик и незадачливый поклонник Лили Брик.

В Чернобыле родился и замечательный еврейский писатель, Ирмe (Ирмеяѓу) Друкер (1906-1982). Подробнее о нем – у Шуламит Шалит:

ACKNOWLEDGEMENT

Мне бы хотелось выразить свою глубокую признательность раву Якову Доктору из Бейт-Шемеша (Израиль) за ценные консультации, Марине Аграновской из Германии за уникальный материал о культуре Полесья («Выставка “Чернобыль: экспедиция в затерянный мир”») и раву Натану Лехтману из Иерусалима (Израиль) за чудные переводы с иврита текстов рабби Нахмана.

Елена Цвелик
berkovich-zametki.com