Евгений Вильк | «Страшная месть» Гоголь, Пушкин, повесть и современность»

Есть одно произведение, написанное почти двести лет назад, которое, думаю, станет главным текстом о войне Украины с Россией. Речь о повести Н.В. Гоголя «Страшная месть». Возможно, это утверждение покажется, надуманным и странным, ведь в повести нет ни слова о России. Да, представления о борьбе Украины с Россией кажутся далекими от мира Гоголя. Но, как писал сам Гоголь: «Все не то, чем кажется!»

«Страшная месть» – одна из повестей «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1829–1832). Первый цикл молодого украинского писателя, принесший ему известность и славу. Мир безмятежных деревенских водевилей с нечистой силой, иногда приправленных щекочущим романтическим ужасом. «Страшная месть» или даже, к примеру, «Вечер накануне Ивана Купала». Наивный, очаровательный в своем веселье и в своих «страшилках» мир. Провинциальный, бесконечно далекий от политических страстей. Именно так была воспринята тогдашним российским читателем гоголевская Украина. Таким это восприятие осталось во многом и по сей день. Попробуем взглянуть на это со стороны и пристальней.

За «Страшной местью» тянется большая литературная история. А за ее вымышленными персонажами проступают неузнанные тени реальных исторических героев. Украину открыл для европейского читателя Байрон поэмой «Мазепа» (1819). Она оказала гигантское влияние на европейскую литературу, театр, музыку, живопись. Напомню некоторые – поэма Виктора Гюго, десять поэм, романов, драм о Мазепе немецких авторов 19 века, польские, шведские, чешские пьесы, симфоническая поэма Ференца Листа, гравюры и картины Эжена Делакруа, Ораса Верне, Луи Буланже, произведения многих других. Благодаря Байрону в центре внимания оказался Иван Мазепа, лидер последнего по времени восстания за украинскую свободу. Впрочем, Байрон не писал эпических картин и не выдвигал политических идей, его интересовал свободный и страстный человек, прошедший через невероятные физические и моральные испытания.

В юности Мазепа был наказан за «незаконную любовь». Его привязали обнаженным к хребту дикого коня, отпущенного в безлюдную степь. Русская литература подхватила байроновскую тему страсти. Возникла поэма декабриста К.Рылеева «Войнаровский» (1824). В ней конфликт «Мазепа – Петр I» впервые был отображен в российском произведении. Герой – племянник и наследник Ивана Мазепы Андрей Войнаровский реально был похищен агентами Петра I в Гамбурге, доставлен в Россию и сослан в Сибирь. Очевидно, будущий декабрист не только сочувствует идеям свободы, вложенным в уста Войнаровского, но и естественно испытывает с ними полную солидарность. Однако Поэт испытывает восторг и перед величием Петра и его Империи. Именно эта двойственность проявится в событиях на Сенатской площади в Петербурге. Рылеев и его соратники так и не решатся двинуть свои войска на царский дворец. «Войнаровский» Рылеева отвечает актуальному тогда литературному стремлению: возродить или, правильнее будет сказать, создать национальный эпос. Да, русский народный эпос в центральной России к этому времени практически не сохранился. Былины о Киевской Руси, Муромских богатырях будут обнаружены этнографами на русском Севере и впервые опубликованы десятилетиями позже. В то же время на просторах Украины народные песни-думы, баллады сохранялись и пелись повсеместно. Именно к этому наследию, получив импульс от суперпопулярного Байрона потянулась русская литература. Одновременно с «Войнаровским» Рылеев пишет «думу» «Наливайко», еще об одном герое украинских восстаний. Он посвящает ее Николаю Гнедичу. Уроженцу Полтавы, земляку Гоголя. К этому времени Гнедич уже давно в Петербурге, но поддерживает связи со своей родиной. В 1813 году Гнедич начинает работу над переводом гекзаметром великой гомеровской поэмы «Илиада». Издание выйдет только в 1829-м. Считалось тогда аутентичным возрождением образцового древнего эпоса в формах русского языка. Так что можно с уверенностью констатировать, темы эпоса, будоражившие воображение просвещенных людей Российской империи, подпитывались эпосом Украины.

Гоголь оказался в Петербурге в 1828 году, когда «Полтава» как раз является оглушительной новинкой. Конечно, Гоголь не мог не обратить внимание на то, что действие «Полтавы» начинается и завершается в имении Кочубеев – Диканьке знакомой Гоголю, с рождения. Он долго жил именно в этих местах. Возвысившийся род Кочубеев на долгое время фактическим стал символом подчинения Украины Имперской России. В это время Виктор Павлович Кочубей – Председателем Государственного совета и комитета министров России. В его имении Диканьке выстроен огромный дворец с парком. Туда в 1817 году заезжает Император Александр I. Так что Диканька совсем не простое украинское село! Она находится «в тени» величественного дворца, как в тени Пушкинского поэтического «памятника Петру». В финале «Полтавы» после упоминания Диканьки следуют строки о «слепом украинском певце», который поет простому народу «песни гетмана». Это песни Мазепы, который реально писал стихи. Его «Дума» о свободе Украины, даже фигурирует в доносе Василия Кочубея Петру. По Пушкину получается, что та политическая эпоха ушла навсегда. Рядом с кочубеевской Диканькой живут «безвредные и милые» только поэтические отголоски той эпохи.

Как раз от этой политической топографии отталкивается молодой Гоголь и создает свой иронический образ «хутора близ Диканьки». Там рассказываются и записываются были и предания украинской старины. При этом аполитичность гоголевских «Вечеров» кажущаяся. Достаточно обратить внимание на ключевые для понимания слова Потемкина к казакам из Запорожской Сечи в «Ночи перед Рождеством». Потемкин напоминает казакам о том, что и как он учил их говорить царице. Т.е. речи казаков перед Екатериной II – являются очередной «потемкинской деревней»! Народ должен говорить то, что хочет слышать власть! Гоголь понимает противоречие «потемкинского фасада» и реалий. В данном случае речь идет о ликвидации Запорожской Сечи в 1775 году, память о которых жива в народе незаживающей раной! Гоголь «все понимает», – но не прочь подыграть в этом спектакле власти и «почтенной публике», – что заводит его в сложную психологическую ситуацию преодоления внутренних барьеров. Слишком многое, важное – не может быть сказано прямо и должно скрываться от цензуры, а отчасти, – и от самого себя! От этой поэтической игры в «потемкинскую деревню» Гоголь отказывается в своем цикле «Вечеров» только один единственный раз! – «Страшная месть», повесть, ставшая сердцем «Вечеров на хуторе». Единственный раз в цикле тут исчезает всякий налет иронии и юмора.

Напомню историю казака Данилы Бурульбаша, его жены Катерины, ее безымянного отца-колдуна, желающего похитить душу дочери. Этому предшествует таинственная, жуткая история о древних казаках Иване и Петре «при короле Степане» (Штефане Батории). Петр из зависти сбрасывает в пропасть Ивана и его малолетнего сына. По божьему суду все потомки Петра теперь страшные злодеи и каждое преступление потомков корежит и мучит мертвых предков. Иван вечным стражем ждет на своем коне на вершине горы Криван в Карпатах, где случилось преступление. Ждет, когда придет к нему потомок Петра, самый великий злодей…

Вся повесть построена «по модели» пушкинской Полтавы. Героиня, точно как пушкинская Мария, в тисках «долга» между мужем и отцом. Муж держит ее в заточении и хочет казнить ее отца, обвиненного в измене Украйне. Дочь пытается освободить (в «Полтаве») или освобождает (в «Страшной мести») отца, навлекая негодование мужа. Обе героини с разбитой душой сходят с ума. Характерный образ слепого певца перед простым народом завершает оба повествования.

Герои Гоголя, судя по упоминаемым в повести историческим именам, действуют в середине 17 века. Значит, близко по времени, либо непосредственно в период восстания Богдана Хмельницкого. При этом о Богдане Хмельницком нет прямых упоминаний. Тем не менее, у гоголевского главного героя, страшного колдуна, есть исторический прототип, – это никто иной как Богдан Хмельницкий, отдавший Украину в руки московских царей.

Таинственная судьба гоголевского «колдуна», проведшего много лет в плену у «бусурман», практически калька с судьбы Хмельницкого, проведшего в юности два года в плену у турок. Там он выучил турецкий, а по некоторым данным и татарский языки. Благодаря чему легко вступал в союзы с крымскими татарами.

Еще одна точная историческая параллель повести – как ни странно, таинственный замок колдуна на правом берегу Днепра. По сюжету «фамильный замок» колдуна, но Данила Бурульбаш вспоминает о какой-то крепости, которую хотят построить поляки, чтобы не пускать казаков в Сечь. В его сознании это тот же самый замок, который он грозится сжечь… Исторический прообраз – это крепость Кодак на берегу Днепра, в районе нынешнего города Днепр. Построенная поляками для контроля над путем в Сечь и сожженная казаками в 1635 году. Именно на торжественном открытии восстановленной крепости происходит конфликт тогда еще только войскового писаря Хмельницкого с Чаплинским. Последний подозревает в нем дерзкого бунтовщика, собирающегося вновь разрушить крепость. Кстати, и литературное имя Данила Бурульбаш скорее всего не случайно напоминает имя противника Хмельницкого – Ивана Барабаша.

Богдан Хмельницкий на долгие годы становится главным символом имперского мифа о добровольном воссоединении «братских народов», а у Гоголя в «Страшной мести» прототипом предателя – последнего в роду древнего Петра. Именно с образом Петра и его потомством связан самый таинственный мифологический слой «Страшной мести». Он тоже восходит, по крайней мере, с одной своей стороны к пушкинской «Полтаве».

Огромный памятник Петру I тут не только литературная фигура, но и отсылка к памятнику Петра на Гром-камне (камню горе), воздвигнутому в Петербурге. Через шесть лет после «Полтавы» Пушкин посвятит ему поэму «Медный всадник». Однако у современников создания «Медного всадника» восприятие памятника сильно отличалось от привычного нам. Вот что, к примеру, писал Василий Рубан, чьи строки были популярны у современников:

Се целая гора, с богатствами природы,

Из недр земли исшед, прешла глубоки воды,

В подножие Петру склонила свой хребет, –

Да видит зрак сего монарха целый свет

Гром-камень представлялся огромной горой, стоящей посреди Петербурга, а на вершине Император, видный «всему свету». Этот образ явная ассоциация Гоголевского гигантского всаднике на карпатской вершине Криван.

Именно так заканчивается чистая литература и начинается мир мифа, творимый Гоголем.

Гоголевский миф об Иване и Петре – строится по сюжету библейского предания о Каине и Авеле. О первом убийстве и предательстве Петра – он новый Каин, убийца своего брата Авеля. Как сложится судьба потомства Каина – по Библии остается не до конца ясно. Гоголь берет на себя смелость продолжить эту историческую логику в судьбе Петра и его наследников. Они совершают преступления один тяжелее другого, но в финале последний потомок, – страшный злодей, – придет на место первого преступления и будет сброшен мстителем Иваном в пропасть, где корчатся в муках и грызут друг друга все злодеи из рода Петра.

Можем мы предположить, что за образом Петра и его потомков – стоит олицетворение императора Петра и его империи? А может быть и последующих периодов развития в том числе и по желанию автора введен и Богдан Хмельницкий в фигуре Колдуна? Можем. Тогда точно можем утверждать в след за Гоголем что демонстрируется отношение автора к покорителям его страны и к предателям внутри самой Украины. Они тоже повинны, толкнули ее в руки чужого тирана. Вспоминая образы пушкинской «Полтавы», лежащие в основе, понимаем, что и пушкинский Петр и его сторонник Кочубей находятся в длинном ряде подобных лиц. Враг многолик, он постоянно мимикрирует. Как колдун меняет обличия и постоянно пытается прикинуться «своим». Последнее и самое большое стремление этого врага – украсть душу Катерины, иносказательно – похитить, подчинить душу Украины. В образах Ивана и Петра у Гоголя предстают именно Украина и Россия. Гоголевский Петр в строго отграниченном смысле символ «Российской петровской империи» и всех, кто служит ее целям. Всех, кто возводил и возводит петербургский «памятник на горе», перед которым – человек ничтожная песчинка.

Гоголевская «Страшная месть» не была в свое время прочтена и понята в ее мифологической глубине и пророческой силе. Смыслы были укрыты от читателя. Связь с пушкинской «Полтавой» не была прямо декларирована Гоголем и ускользнула от внимания и читателей, и литературоведов, и филологов. Намеки, ассоциации заглушались наслоениями критики, псевдообъяснениями в учебных программах извращавшими саму суть произведения. А еще большее количество делало вид, что такой повести в цикле Гоголя вообще нет

Гоголь – молодой писатель, только входивший в большую литературу, тоже не был еще готов бросить такой вызов обществу, да возможно и сам себе признаться в какую открывшуюся перед ним черную «бездну под горой» он заглянул. Приехавшему в столичный имперский Петербург, оглушенному его контрастом с привычным ему укладом украинского мира, Гоголю скорее всего было жутко вглядываться в прошлое, а тем более пытаться заглянуть в будущее.

Петербургским читателям и критикам того времени привлекательными явились литературные обороты фольклорного сюжета и языка, народной мистики. Глубинные исторические параллели пропускались мимо глаз и ушей. Произведение Гоголя было воспринято своим соответствующим модным увлечением «готической романтикой средневековья». Воспринималось как прекрасная развлекательная литература. Эпические размышлений об истории, казались ненужными, лишними среди сиятельной жизни имперской столицы.

Сегодня в хаосе и буре событий нам важно, услышать, понять и по-новому оценить великого художника слова, сумевшего заглянуть в прошлое и в будущее. Сегодня невольно возникает впечатление, что автор «Страшной мести» Н.В.Гоголь сумел в своем прошлом увидеть нашу современную историю. Во многом предсказал ее. Описал сокрушительный, неминуемый конец предателя, вместе со всем злом порожденным им. С древним, историческим злом, породившим зло современное. «Страшная месть» сквозь пелену темноты и серости пробивается очень суровым светом, но пробивается и поблескивает надеждой и добром.

Евгений Вильк, кандидат филологических наук.

Бывший сотрудник Музея Пушкина в Петербурге на Мойке.