Это ещё надо доказать…

Особенности национального брака

В отличие от старшей дочери, которая оформила свой брак на Кипре, без особых проблем, младшая, подловив меня на кухне, глядя прямо в глаза, спросила:

– Мама, я еврейка?

– Да, – насторожилась я.

– Я – еврейка и ты – еврейка.

– Но это ещё надо доказать в раввинате…

– Что доказать?..

– Что я еврейка по Галахе.

– Зачем?

– Я собираюсь выйти замуж за Сёму, а их семья хочет, чтобы у нас была хупа (Свадебный обряд в иудаизме).

– О-па! Приехали!.. – Меня обдало жаром.

И началось… Идти в суд, в раввинатский суд, по такому вопросу, нам ещё не доводилось, но об этом рассказывали всякие байки, вплоть до смешных или страшных, от унизительных представлений для раввинов, до анекдотов о самих же раввинах.

Я решила, что не только докажу, что моя дочь еврейка, но и что они не…

Муж, имеющий неопровержимое доказательство своего еврейства, очень сожалел, что – не у дел:

– Идиш знаю, внешность у меня еврейская, имя тоже…

Но что тут поделаешь? Еврейство определяется – по матери!!! По какой матери? По маминой матери. И мы созвонились с бабушкой невесты, которая жила в Хадере. С большой неохотой, с нескрываемым раздражением она восприняла то обстоятельство, что ей придётся доказывать неизвестно кому, что она, Циля Ароновна, таки да, еврейка.

И всё-таки это произошло… И мы, три еврейки “неизвестного” происхождения прибыли в тель-авивский раввинат. Отсидев очередь, вошли в кабинет. Три (как ни странно) человека в черном встретили очень любезно, пошутив, что фамилия наша совсем не еврейская. Документы и фотографии, принесённые нами, рассматривали с особым пристрастием. Вот мама молодая, вот я у неё на руках.

– А внучка очень похожа на бабушку.

Идя по пути наименьшего сопротивления, следователи допрашивали маму.

– Циля! Предъявите документ, что это ваше настоящее имя, датированный не позже 1950 года.

Маме при рождении дали три имени, и она пользовалась всеми тремя.

– Есть у меня такой документ: диплом об окончании института, полученный в Сталинграде, когда немец готовился взять город. Враги точно знали, кто еврей, а кто нет. А если не знали, то верили своим осведомителям. Нам не давали забыть – кто мы…

– Присваиваем вам наивысшую категорию еврейства, – наконец произнёс служащий, – но вы ещё должны явиться в суд с двумя свидетелями и там будет решаться вопрос окончательно.

– Боже мой, оказывается – это было только предварительное собеседование.

Дочь посмотрела на меня понимающе…

После жгучих сомнений, я решила все остальное взять на себя и не таскать маму по судам, в её очень почтенном возрасте. Лихорадочно стала учить песни на идише: “Ло мир але ИНЙНЕМ инейнем…” (“Давайте все вместе…”), приготовление еды по кашруту и другие радости, положенные знать любой еврейской женщине.

А со свидетелями, которые тоже должны быть евреями, и уметь поручиться за нас, дело обстояло так. Мой бывший сослуживец, Марк Исаакович, он же бывший начальник, с женой и её подругой, согласились помочь. Три свидетеля – явная перестраховка… Но – ничего…

В урочный зимний день, небо сеяло дождём, а в раввинатском суде было тепло и людно. Мамы, уверенные в своем правильном происхождении, с сыновьями и дочерями сидели надутые и важные, не уверенные, жались к стене, будто хотели проникнуть в тайну за ней. Потому что, всё было по-настоящему.

– Мы взяли свои теудат зеуты (паспорта), – сказали свидетели, – чтобы не было недоразумений.

Они явно волновались.

Очередь заняли за женщиной, смахивающей чертами лица на монголку, её дочь, очень похожая на мать нервно теребила косичку. Через неопределённое время их поглотила, открывшаяся, дверь. Мы захихикали:

– Скоро наша очередь…

Дородная “аидише мамэ” презрительно обвела нас взглядом…

– Яхвэневичи, заходите, – вызвал нас служащий от религии.

Мы задержались в дверях, пропуская монголовидную женщину с дочкой. Они плакали, не пытаясь сдержаться…

– Пролетели, как… – мелькнуло в моей голове.

Большой зал. Маленькие столики, деревянные лавки… впереди возвышение – сцена. На ней огромный, длинный стол, покрытый синей скатертью. Кафедра.

– Президиум, – подумала я, присев на скамейку внизу.

Моя дочь, тоненькая, как балеринка, с распущенными светлыми, вьющимися волосами и огромными голубыми глазами, направилась к сцене, неотрывно глядя на раввина, в одиночестве, сидящего, за всё тем же, внушительных размеров, столом. На голове судьи возвышалась чёрная шляпа. Чёрный лапсердак, белая рубашка, оттеняющая лицо, были участниками торжественного момента.

Разговор шёл на иврите. Дочка бойко отвечала на все вопросы.

– Пригласите свидетелей…

Дверь отворилась и в зал шеренгой вошли три человека, две женщины и один мужчина. Все с теудат зеутами в руках и страхом в глазах. Можно было подумать, что их будут линчевать. Взрыв дикого смеха потряс стены. Смеялась – я.

– Мама, мама успокойся, – услышала умоляющий голос дочери.

Свидетели сели у стенки, робко поджав ноги, чтобы не тряслись коленки, выдающиеся, как нельзя некстати…

Раввин стал задавать несчастным каверзные вопросы:

– Ми зот? (кто это?) – спросил он, послав руку в пространство.

Свидетели вопросительно посмотрели на меня. Я – на дочку. Они сказали вразнобой:

– Ида… Ида… Ида…

– Вы знали её первого мужа? – последовал очередной вопрос.

Свидетели вопросительно посмотрели на меня.

– Нет, не моего… – рассмеялась я, так как была единожды замужем.

– Хи лё хайта несуа (она не была замужем), – сообразил Марк Исаакович, спасая тем самым репутацию моей дочери.

И тут раввин обратился к ней:

– А где твоя бабушка?

– Она не здорова и не могла приехать…

– А где живёт твоя бабушка?..

– В лесу за мельницей, – хотела встрять я.

– А не могла ли ты дать номер её телефона?

Я стала лихорадочно листать блокнот (некогда безупречная память не сработала). На нужной странице маминого номера не оказалось, а оказался номер моего младшего брата.

– Звони Диме… – схватилась я за соломинку.

Дочка набрала номер:

– Дима, мы в раввинате, – сказала она по-русски, – нам нужен бабушкин номер телефона… Это я – Зина.

Тщательно скрываемое греческое имя, было озвучено и услышано, не кем-нибудь, а служащим, стоявшим за ширмой и явно понимающим русит…

– Вот – телефон… – гордо заявила подсудимая. Она держалась молодцом…

Рав сосредоточился и стал набирать указанный номер. Все напряглись. Судья казался серьёзным и неприступным, он был при исполнении и вдруг… заулыбался, потом засмеялся и стал вытирать платком навернувшиеся слёзы.

– Что? Что такое? – спросила дочь на иврите.

– Она поёт, – выдохнул раввин.

Притихшие слушатели, в недоумении, широко открыли глаза. У них было туго с ивритом. Я, зная, что у мамы замечательный голос, и она не раз выступала в клубе ветеранов войны, опять громко рассмеялась.

– Она поёт на идише, – пояснил рав.

– Вы свободны, ждите заключительное письмо. Всё в порядке…

Гурьбой вылетев из дверного проёма, свидетели не помнили себя от счастья. Они представить себе не могли, что все так хорошо закончится.

Тепло попрощавшись с лучшими друзьями, мы с дочкой обнялись…

– Вот вам и Галаха-ха-ха-ха, – не могла успокоиться я…

А впереди маячила еврейская свадьба.

Рая ЯНКЕЛЕВИЧ, Тель-Авив
Еженедельник “Секрет” (velelens.livejournal.com)