Этап

От редакции.
Интернет-газета «Континент» начинает публикации серии статей российского правозащитника, публициста Леонида Агафонова. Ждем читательских отзывов

Был конец ноября и в Новосибирске уже стояли 30-градусные морозы. Если б я знал заранее, что предстоит перевод в другое место в связи с изменением режима содержания, то сибирские морозы лишь легким поскрипыванием и потрескиванием коснулись бы этой истории…

Все теплые вещи остались в старой колонии и на продол я вышел в спортивном костюме и кроссовках «Адидас Торшин» (АdidasTorsion) – все, что осталось от моей прежней жизни по ту сторону проволоки. Прикупил я их в одну из поездок в Петербург на Большом проспекте родной Петроградки. Я прошел в них десятки обысков и этапов, хотя в СИЗО и запрещалось носить шнурки и супинаторы. На каждом обыске шнурки выдергивались, супинаторы вырывались из обуви, но мои были как заговоренные! Единственный раз, по прибытии в СИЗО, сотрудник осмотрел мои вещи, взял в руки кроссовки и о чем-то задумался, глядя на активный процесс ликвидации шнурков и супинаторов на других столах.

«Аdidas Torsion», – сказал я.

Знаю, – ответил он. Обернулся, удостоверился, что никто не видит, и аккуратно положил в мою сумку…

На продоле[1] выводной скептически осмотрел меня. Спросил:

Это вся твоя одежда?

Да, – ответил я.

Принесите ему что-нибудь, – крикнул он хозобслуге и добавил – конвой не примет без верхней одежды.

Мне принесли видавшую и лучшие времена вязаную шапочку и фуфайку, через которую можно подглядывать за соседями, но, как говорится, какая ни есть – на базар не несть…

Нас собирали по этажам и сводили в транзитные боксы. По сути, это была обычная восьмиместная камера со сварными шконками[2], ножками, забетонированными в пол, и обдуваемым всеми ветрами очком. Раньше запрещалось ставить перегородки и завешивать его простынями – все это беспощадно срывалось и изымалось. Через много-много лет я узнал, что сие «очко» помпезно кличут «Чашей Генуя»[3], лишь косвенно указующей на непреложные ценности в истории. На окнах стояли «реснички» – железные жалюзи из полос металла, стекла на рамах отсутствовали, и в холода их затягивали полиэтиленом. В бокс набили около двадцати человек, и проблема отопления была решена естественным способом. Прозванный «Столыпиным» состав должны были подать только следующим вечером, поэтому транзитные боксы – это единственное, на что я мог с чувством и смирением положиться.

Ночь в тюрьме – самое активное время суток: начинает работать трасса и почта. Небольшие передачи идут непрекращающимся потоком. Открываются «кабуры» – дырки в стене, которые днем тщательно камуфлируются, а ночью славливаются по воздуху, т.е. через окна, или по воде – через туалет. Трасса охватывала все уголки тюрьмы, кроме БС[4] и красных хат[5]. Около десяти вечера началось шевеление. В потолке открылась «кабура» и голос сверху протрубил:

Пацаны, куда этап?

Горный, Тогучин, – ответил парень в дырку, залезая наверх.

После ритуального знакомства бойко приступили к деловой части.

Чай, сигареты на транзит есть с общака?

Плохо, – ответили сверху, – но сейчас чего-нибудь придумаем.

В камере витало оживление, кому надо взялись писать малявы. Написал и я. Ответ пришел часа через три, к нему прилагались небольшие свертки с чаем и конфетами. Тот, кому я писал, знал, что я не курю – мы вместе сидели в камере в Бердском ИВС[6]. Его по-человечески было жаль: был снайпером в Бердской бригаде спецназа ГРУ, прошел Чеченскую войну, на свободе осталась жена и ребёнок, появившийся на свет без него. И так вот судьба распорядилась – получил семнадцать лет за убийство бывшего прокурора, а за своих система крестила не по-божески. С тех пор наша связь оборвалась.

Когда забрезжил рассвет, наверху опять зашевелились:

Пацаны, почту возьмите в Тогучин!

Маляв было много, народу на этап – мало. Пришлось согласиться взять. По опыту знал, что это не очень приятная процедура: идти к туалету, раздвигать ягодицы и засовывать пачку «маляв», плотно обернутых и запаенных в полиэтилен, в два пальца толщиной… Минут за пять и несколько попыток с трудом справился и с этим. Ощущение при ходьбе с инородным телом – не из приятных, но «спалить» почту было нельзя. При досмотрах заставляли раздвигать ягодицы и приседать. При обнаружении последствия могли быть карательными. С обеда начали перекидывать с одного боксика в другой, пока в районе пяти вечера не погрузили в автозак, очередной раз перевернув все вещи.

Мороз на улице крепчал. В автозаке продержали несколько часов и ноги в кроссовках перестали реагировать. Хотелось кричать, чтобы прекратили издеваться, но ледяной спазм сковал гортань. Пытался двигать пальцами на ногах, снимал кроссовки и массировал пальцы по очереди на обеих ногах… Когда, наконец, начали выводить на погрузку, ноги не слушались, стали деревянными. На улице опять: «статья, срок, бегом в вагон». Столыпинский вагон изнутри напоминал обычный плацкарт, только с зашитыми железом окнами и толстыми решетками на каждом купе. Купе загрузили под крышку, человек двенадцать, но было тепло и даже казалось немножечко уютно, но ноги еще долго не реагировали, не могли отогреться. Опять сдергивал носки и массировал. Через пару часов появилась новая проблема – народ начал проситься в туалет. Конвойный ответил, что в туалет выводят только на долинных расстояниях и всего два раза в день. Больше на нас никто не обращал внимания. Словно мановением волшебной палочки отменили естественную потребность справлять нужду… Легко сказать – не положено!.. Чтобы отвлечься, травили анекдоты. На ум пришел про разносчика пищи, когда зэк наивно возмущался: «В супе ведь мясо положено»… «Ну, положено, так положено!». «Так тут не положено!». «Ну, не положено, значит не положено!». Точка. У кого были пластиковые бутылки, начали мочиться в них. Мне было очень неудобно просить помочиться в чужую бутылку, наполовину заполненную мочой, да и ходить в туалет при людях не привык. Терпел…

Наконец-то доехали до Горного. В купе осталось всего несколько человек. От воздержания уже тряслись руки и ноги. Судорожно, подавив неловкости, схватил оставленную кем-то пластиковую бутылку с мочой, встал на колени… Струя была такой сильной, что испражняемое лилось на меня, на пол, на бутылку… Недавно, читая «Блокадную этику» великолепного человека и талантливого историка Сергея Ярова, был потрясен доподлинной наготой описываемых событий и моральных деструкций в сознании людей, подвергшихся чудовищным испытаниям. Слова Шекспира «Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть», взятые эпиграфом к «Блокадной этике», вскрывают беспомощность перед рядом от нас не зависящих обстоятельств…

По ряду причин, демагогия о равенстве и братстве для отдельных особ становится символом и смыслом жизни – это и понятно. Иногда думаю: как хорошо бы этих господ судей, прокуроров, следователей – тех, кто не только над судьбой – над чужой физиологией возвысился, прогнать по этапам, дать возможность вдохнуть жизни в общих камерах во всех ракурсах, и только после этого назначать на должности! Может быть, на опыте у них разовьется сознание здравомыслящих существ, понимание самых простых естественных вещей. А может хоть страх появится, что в случае чего, они могут там оказаться уже непонарошке. Мечты воображения, но греет!..

На станции прибытия – люди с автоматами и привычное: «фамилия, статья, срок, бегом!», но это уже лагерный конвой. У них другое отношение к зэкам – им с нами вместе отбывать срок…

Продолжение следует.

Об авторе. Агафонов Леонид Викторович, правозащитник, заместитель председателя общественно-наблюдательной комиссии г. Санкт-Петербурга по соблюдению прав человека в местах принудительного содержания. Эксперт в области содержания женщин с детьми в местах принудительного содержания. Ведущий эксперт проекта «Российское ОНК Новое поколение».

Контактные данные: Тел.: +7 (905) 212 09 67 E-mail: abbaat@gmail.com

[1] Продол – тюремный коридор, по обоим сторонам которого располагаются камеры.

[2] Шконка – кровать

[3] Чаша Генуя или турецкий унитаз – унитаз, монтируемый в пол и обеспечивающий высокий уровень вандалозащищённости в общественных санузлах.

[4] БС – бывшие сотрудники

[5] Красные хаты – камеры, сотрудничающие с администрацией

[6] ИВС – изолятор временного содержания