Эдуард Тополь | Мой друг Виталий КАНЕВСКИЙ

Весной 1990 года из Парижа в Москву прилетел директор Каннского кинофестиваля, чтобы, как обычно, найти что-нибудь интересное для конкурсной программы этого самого, пожалуй, престижного в мире фестиваля. А время было – начало горбачевской перестройки, развал социализма, и в кино – полная свобода, никакой цензуры! Любой человек с улицы, без образования, но с деньгами мог получить постановку даже на «Мосфильме»! Это был бум кино-дилетантства! Люди находили деньги на постановку фильма у каких-то банков, авизных аферистов, спекулянтов нефтью, нуворишей. «Мосфильм», который до перестройки производил около 40 художественных фильмов в год, за один 1990 год сделал триста полнометражных фильмов!

Виталий Каневский. Скриншот из интервью. 2023

В «Совэкспортфильме» для именитого Канского гостя собрали огромную программу, он посмотрел первый десяток фильмов, а в начале второго десятка вдруг закричал: «Всё! Нашел! Гениально! Больше ничего не смотрю! Присылайте режиссера в Канны! Гран-приз гарантирую!». Это был дебютный фильм «Замри-умри-воскресни» никому неизвестного пятидесятипятилетнего режиссера Виталия Каневского.

Три недели спустя, утром 9 мая 1990 года, на знаменитый парижский Северный вокзал для торжественной встречи будущего лауреата Каннского кинофестиваля, жюри которого в том году возглавлял сам Бернардо Бертолуччи, приехали представители советского посольства и парижского отделения «Совэкспортфильма». Одетые в строгие дипломатические костюмы, при модных галстуках и сияющих на майском солнце туфлях, они стояли на платформе и с напряженным вниманием смотрели в окна медленно приплывающих вагонов «СВ» скорого поезда Москва-Варшава-Берлин-Париж. Затем, когда поезд остановился, представитель «Совэкспортфильма» достал из своего «дипломата» табличку с крупной надписью «ВИТАЛИЙ КАНЕВСКИЙ» и поднял ее над головой.

Но прибывшие этим поездом советские, польские и немецкие пассажиры, прекрасно одетые мужчины и женщины, равнодушно проходили мимо, ставили свои дорогие кожаные чемоданы и саки на тележки грузчиков и покидали вокзал. А будущего лауреата Канского кинофестиваля все не было. Но вдруг…

Какой-то невысокий бомж, в замызганном пиджаке, потертых брюках и кедах, с заспанным лицом и с тяжелой авоськой в руке остановился перед ними:

– Здрасти. Я Каневский.

– Вы Каневский? – изумились дипломаты. – Кинорежиссер??

– А что? – бомж полез в карман пиджака, достал паспорт. – Вот, читайте.

– Ну-ну… – сказали дипломаты. – Что ж. Нам поручено доставить вас в Канн. Вот ваши суточные – 300 франков. Вы говорите по-французски?

– Нет, конечно…

– Понятно. Идемте с нами.

Они посадили Каневского в «Ситроен» с дипломатическим номером, привезли на вокзал Гар-дю-Нор, купили билет на ближайший поезд «Paris Gare De Lyon – Nice», подвели к вагону и сказали:

– Это ваш поезд. Запомните только три слова: Канн, отель «Карлтон». То есть, выйдете из поезда, когда объявят «Канн», возьмете такси и скажете: «Отель Карлтон». Там вас ждут. Понятно?

– Понятно, – ответил Каневский, сел в поезд и уехал.

А теперь, пока замечательный французский поезд катит из Парижа на юг по весенней Франции, позвольте мне познакомить вас с Виталием Каневским, моим другом по ВГИКу или, еще точнее, по ВГИКовскому студенческому общежитию на Яузе.

Это было уникальное общежитие! Хотя бы потому, что по тем временам (я учился во ВГИКе с 1960 по 1965 год), это была общага лучшего в мире киноинститута, из которого вышли Милош Форман, Матти Гешоннек и еще десяток режиссеров европейского соцлагеря, а про советских вы и без меня знаете. Только одновременно со мной в нашей альма матер учились Элем Климов, Александр Митта, Лариса Шепитько, Эмиль Лотяну, Эдмон Кеосаян, Али Хамраев, Сергей Соловьев, Виктор Трегубович, Николай Губенко, Эдуард Володарский, Валентин Черных, Виктор Мережко, Станислав Говорухин, Родион Нахапетов, Толомуш Океев, Лариса Лужина, Валентина Теличкина, Светлана Дружинина, Елена Соловей, Жанна Прохоренко, Владимир Ивашов и еще десяток, если не сотня будущих кинозвезд. А поскольку ВГИК был в то время единственным киноинститутом на весь соцлагерь от Праги до Улан-Батора и Ханоя, в нашей пятиэтажной общаге на Яузе жили поляки, немцы, вьетнамцы, киргизы, узбеки, украинцы, грузины, армяне, казахи и, конечно, русские и евреи. Впрочем, на 500 студентов института евреев было ровно пять человек: Саша Митта (Рабинович) и Сема Аранович – режиссеры, Боря Бланк – художник, Наум Клейман – киновед и ваш покорный слуга-сценарист. То есть, один процент, хотя даже в царские времена была пятипроцентная норма приема евреев в институты…

Впрочем, в нашей общаге был настоящий интернационал и реальное братство народов. Первый год я жил в одной комнате со Славой Говорухиным, а в компании с нами были наши соседи по четвертому этажу. При этом самым ярким и, возможно, самым талантливым из нас был Витя Каневский. Хотя учился он на режиссера, но буквально с первого курса все видели в нем будущего Леонова, Куравлева и Ролана Быкова в одном флаконе. На весь ВГИК было тогда два таких ярких народно-крестьянских персонажа – Виталий Каневский и Валя Теличкина. Не зря Витю тут же стали снимать в своих студенческих работах, а потом и в больших фильмах Василий Шукшин на «Мосфильме» и Виктор Трегубович на «Ленфильме».

А в общежитии Витя был знаменит своими прибаутками «Мадам, прилягемте у койку!» и уникальной способностью за десять-пятнадцать минут собрать со всей общаги деньги на хаш в ресторане «Арагви».

Да, то было золотое время! Когда в субботу перед стипендией наша компания сидела в 419 комнате за кружками с жидким чаем, дверь неожиданно распахивалась, в проеме возникало круглое, как у Леонова, лицо Каневского и с наивно-простецкой улыбкой Куравлева Витя громко спрашивал:

– Ну, что? Утром едем на хаш?

– Старик, у нас к чаю даже хлеба нет.

– Минуту! – говорил Каневский и исчезал.

А через пятнадцать минут возникал снова, но теперь с тяжеленной кепкой в руках. В этой кепке было килограмма три мелочи – почти все пятикопеечными монетами. Это за пятнадцать минут Витя оббегал шестьдесят комнат на пяти этажах общежития и с немыслимым обаянием Леонова-Куравлева-Быкова просил у каждого ровно пять копеек. Понятно, что зажиточные поляки, чехи и немцы давали ему значительно больше, чуть меньше жертвовали студентки на пятом, женском, этаже, а по пять копеек легко отдавали все остальные.

На следующее утро мы всей компанией шли к открытию станции метро «ВДНХ» и ехали в знаменитый «Арагви» вкушать вкуснейший хаш. Даже когда Лева Репин сломал ногу, он поехал с нами, и Слава Говорухин написал по этому поводу целую поэму, которая начиналась так: «Я вышел в ночь. Стою на костылях. Шумит «Арагви» предо мною!..».

Однако из-за своего неотразимого обаяния Витя и попал в беду. Во ВГИКе все студенты, а особенно режиссеры, значительное время проводят в кинозалах. На занятиях по истории кино мы должны были ежедневно смотреть, как минимум, один советский фильм и один зарубежный. А кроме этого, были лекции по изобразительному искусству, театру, эстетике, марксизму-ленинизму и т. д. Поэтому как проходили наши кинопросмотры? Если они были с утра, то в маленьком кинозале все студенты спали. Потому что, во-первых, сказывалась наша ночная жизнь, а во-вторых, фильмы далеко не всегда были интересные, особенно периода немого черно-белого кино. Поэтому храп стоял поголовный.

А Витя Каневский, как человек живой и верткий, перед сном повернул однажды голову круче других и увидел в окне кинобудки, рядом с лучом кинопроектора, очень симпатичное женское личико. И поскольку вход в кинобудку был прямо из зала, он открыл дверцу, поднялся по лесенке в проекторскую и увидел там девушку-киномеханика с выдающимися женскими формами. С присущим ему не отразимым обаянием он вместо «Сезам, откройся!» сказал свое заветное «Мадам, прилягемте у койку!», и несмотря на то, что никаких коек в кинобудках не бывает, это не помешало им вступить в нежную связь.

С этого момента занятия по истории кино стали для Вити самыми любимыми, потому что, когда все садились за парты и засыпали, он уходил в кинобудку. Одно было плохо – каждые десять минут им приходилось прерываться для смены бобин в кинопроекторе. Что, конечно, не мешало глубокому усвоению Витей истории кино и заодно придавало пикантность их романтической связи.

Короче, у них возник роман – не роман. Потому что, кроме как в кинобудке, они нигде не встречались. Они не назначали свиданий, не гуляли по осенним аллеям и, конечно, не ходили в кино. Они встречались только в этой кинобудке и занимались там только любовью и сменой бобин в кинопроекторе – ничем больше. И это длилось весь осенний семестр, а в конце декабря девушка-киномеханик предложила Вите встретить с ней Новый год. Он сказал: «Конечно!», и пришел к ней с бутылкой «Столичной». А придя, обнаружил, что она не одна, а с подругой. Выпили, закусили, потанцевали, снова выпили. Снова потанцевали и выпили еще раз. В результате – «Мадам, прилягемте у койку!». Прилегли втроем. Первого января гуляли целый день то за столом, то в койке, а утром второго января Витя, счастливый и хмельной от вина и усталости, ушел домой в общежитие.

Когда эти подружки остались наедине, они, как всякие женщины, стали обсуждать все, что было. И эта «киномеханик» говорит подруге:

– Какая же ты, Вероника, сволочь, какая ты гадина! У меня с человеком любовь, и я, как порядочная, приглашаю тебя на Новый год – на наш, можно сказать, семейный праздник. А ты, такая-сякая, соблазняешь моего жениха!

Вероника говорит:

– Извини, какого жениха? Ты что, сдурела? Вы сначала целовались, потом меня подключили к этому делу, и когда он на меня переключился, так это с твоего согласия! Ты же тут рядом лежала!

А та говорит:

– А ты не понимала, что это я его проверяла? Ведь мы должны были пожениться!

Конечно, если бы Витя услышал этот разговор, он бы от изумления заикой стал! Какой пожениться? Он, как только выходил из кинобудки, забывал о ее существовании!

Но у девушек свой кураж, тем более после пьянки. Одна говорит:

– Ты, Вероника, гадина, ты такая-сякая!

А вторая:

– Извини, подруга, мы с тобой с детских лет дружим, я никогда тебе ничего плохого не сделала. А если теперь так получилось, то это потому, что все мужики – подлецы и сволочи. Ты его проверяла, а он на эту проверку, на меня то есть, ты же видела, с радостью накинулся! За это надо ему отомстить!

– А как отомстить? Может, снова его позовем и яйца ему отрежем?

– Нет, за это в тюрьму сядем. А надо не нам сесть, а его посадить!

– Правильно! Давай скажем, что он тебя изнасиловал. А я подтвержу!

– Точно! Ну-ка, пошли в милицию, быстро!

И они пошли в милицию, написали заявление, что Канев­ский эту Веронику изнасиловал. Милиция тут же повезла ее на экспертизу. Экспертиза обнаружила у нее доказательство полового акта. Между тем Каневский, придя второго января в общежитие, попал – куда? Ясное дело – на наш сабантуй. Потому что наша общага после Нового года еще несколько дней гудела так, что жители из соседних домов жалобы в милицию писали. Мы для них и в обычные-то дни бельмо на глазу – творческие, блин, работники! А уж на праздники, когда из каждого окна джаз гремит и пробки летят, – жалоб на нас в райотдел милиции и протоколов о приводах вгиковцев в милицию – тонны были! Там, если порыться в архиве, все звезды советского кино свои студенческие автографы оставили в виде объяснений и показаний. Поэтому заявление этих девушек об изнасиловании студентом ВГИКа было для нашего райотдела милиции просто новогодним подарком! Они прикатили в общежитие на двух машинах, нашли Каневского и забрали его на глазах изумленной хмельной общественности. Привозят в отделение и говорят:

– Вы знаете Веронику Петрову?

– Какую Петрову? – говорит Каневский. – Да я такой в жизни…

Потому что он действительно забыл, как ее даже по имени зовут. Он и у своей киномеханикши никогда фамилии не спрашивал, а тем более у ее подруги!

– Ничего! – говорят в милиции. – Вот мы возьмем у тебя сперму на анализ, сразу вспомнишь ее фамилию!

– Какую сперму? Вы что, ребята?

– Давай, давай! На анализ!

А Витя же такой веселый, обаятельный парень. И добрый, как Леонов и Куравлев вместе взятые. Нужно сперму – пожалуйста! Расстегивает ширинку…

Менты говорят:

– Не здесь, не здесь!

И везут его в поликлинику. Причем все это с Витиными шутками- прибаутками, потому что, во-первых, сама ситуация абсурдная, во-вторых, Новый год, настроение праздничное, а в-третьих, сам Витек такой еще хмельной весельчак, ерник, типичный скоморох, за это его Шукшин и любил. Витя пришел в поликлинику и громко:

– Товарищи, где тут сперму сдают?

Но, в конце концов, его заводят в какой-то кабинет и говорят:

– Вам как? Дать порно журнал?

То есть у них, оказывается, все есть для этих целей.

Но Витя же гордый товарищ, он говорит врачу, причем солидной даме:

– Да какой порно журнал? Зачем? Вы не уходите, я счас!

Она говорит:

– Мерзавец! Негодяй! Как вы смеете?!

Ладно, берут у него анализ и опять тащат в милицию, прессуют: «Лучше сам признавайся, что изнасиловал гражданку Петрову!» Мол, за признание – полнаказания и прочие сказки. Но Витя: «Ребята, какая Петрова? Вы чего?» Тут они берут с него подписку о невыезде из Москвы и отпускают до получения результата сравнительного анализа улик, полученных у него и у Петровой. А Витя приходит в общежитие, ложится спать, и утром идет во ВГИК на занятия. А там первый урок – история кино, как обычно. И с похмелья все студенты на третьей минуте уже храпят, а Витя идет в кинобудку к своей зазнобе. Она ему отдается и по ходу дела говорит со страстью:

– Ну, гад, изнасиловал мою подружку? Она тебя засадит!

Он с изумлением говорит:

– Какую подружку?

Она говорит:

– Ну как же! Помнишь Новый год?

Тут он догадывается, что Петрова – это, наверно, та вторая, что была на новогодней пирушке. Но он же шутник, ерник, он спрашивает, будто с трудом вспоминая:

– Так это я с тобой был на Новый год?

Она говорит:

– Ах ты, гад! Ты даже не помнишь, с кем ты в Новый год был? Ну, смотри, я тебе устрою!

Но поскольку весь этот разговор происходит во время определенного лирического действа, то и ее угрозы звучат как бы в шутку.

А тем временем в милиции процесс уже пошел, там заводится уголовное дело. Которое попадает к следователю – правильной советской женщине, члену КПСС. И когда к ней приходит этот серафим со своими шуточками под рязанского Швейка и говорит: «Здрасьте, вы меня вызывали?» – она ему очень сухо и протокольно отвечает:

– Вы приглашены по делу об изнасиловании…

Но Витя же в своем амплуа, он продолжает Ваньку валять:

– Я, вообще, по этому делу специалист. Если вам тоже надо помочь, то я…

Она говорит:

– Вы себе отдаете отчет, с кем вы разговариваете? Я следователь.

Он говорит на голубом глазу:

– А что, следователи – не женщины?

Она вызывает караул:

– Вот этого типа, чтобы он охолонулся, на три дня в КПЗ. А через три дня я продолжу допрос.

И Витю уводят в камеру предварительного заключения.

А в КПЗ бывают дни, когда там полно задержанных и люди как-то общаются. А бывает, когда там никого нет, пусто. Витя попал в пустой день. А при его общительном характере и темпераменте он походил десять минут туда-сюда по камере – делать нечего. Постучал в дверь. Снаружи сказали: заткнись! Он понял, что дело – тоска. А он так не может, он должен что-то выкинуть, какой-нибудь фортель. Тогда он говорит:

– Сержант, очень важное дело! Государственное! Я знаю военную тайну, но боюсь, что не смогу донести ее до начальства, потому что сюда в любой момент могут привести каких-нибудь убийц или бандитов. Дай мне бумагу и карандаш, я должен записать важнейшую информацию.

Сержант, конечно, смотрит на него с подозрением, но Витя же гениальный актер, он что угодно мог сыграть, хоть самого Баниониса в «Мертвом сезоне». И этот мент достал школьную тетрадку и химический карандаш и бросил их Вите через намордник в двери. Каневский открыл первую страницу и подумал, что бы ему такого бессмертного написать. И пошел по тому же пути, по которому идут многие молодые авторы. Я, например, на первом курсе ВГИКа вместо сценарных этюдов писал мистические сказки, чем очень огорчал своего профессора. Витя, сидя в КПЗ, тоже включил свою фантазию и на первой странице тетради в косую клетку вывел бессмертную фразу: «КАК Я СТАЛ НА ПУТЬ РАЗВРАТА. История моей жизни». И дальше, поскольку его обвиняли в изнасиловании, которого он не помнил, он начал издалека. Про то, как в детском садике, в возрасте трех лет он, сидя на горшке, подглядывал за девочкой на соседнем горшке, и это его страшно возбуждало. Потом, как в возрасте семи лет он на школьном уроке физкультуры шлепнул по попе свою одноклассницу, и это его тоже возбудило. И пошло-поехало. Это было очень вольное сочинение, как на творческих экзаменах во ВГИК. Покончив с детством, Витя перешел на свою учебу в ремесленном училище и на поступление во ВГИК – как, сдавая вступительные экзамены, он оприходовал всех абитуриенток. Короче, все трое суток Витя сочинял в сказочно творческих условиях – полная тишина и уединение, трехразовое, но не утомительное питание и никаких отвлекающих соблазнов в виде бутылки водки или киномеханика с бюстом пятого размера.

К концу трехдневного срока тетрадь была исписана до последней страницы его талантливыми фантазиями, и если бы в архивах прокуратуры я смог ее найти, то по ней можно снять замечательный, не хуже «Анора», фильм для фестиваля комедийных фильмов.

На четвертый день Витю выводят из КПЗ и ведут на допрос к той же следовательнице. Которая уже получила заключение по результатам сравнительной экспертизы улик, полученных у пострадавшей гражданки Вероники Петровой и у Виталия Каневского, студента режиссерского факультета Всесоюзного государственного института кинематографии имени Сергея Эйзенштейна. А поскольку эти результаты идентичны, следователь предъявляет Каневскому обвинение, то есть говорит официальным тоном: я, такая-то и такая-то, предъявляю вам, такому-то и такому-то, обвинение по статье такой-то и такой-то – изнасилование; что вы можете сказать по этому поводу?

Но Витя и тут не врубается, насколько это серьезно, он ведь после творческого процесса, после, можно сказать, своей Болдинской осени. И он отвечает:

– А что тут говорить? Я все написал.

И подает ей тетрадку со своим сочинением, которое в другой ситуации могло бы сойти за такой литературный шедевр, как, скажем, «Лука Мудищев» или известные вольные сочинения Пушкина и Лермонтова на ту же тему. Но когда это ложится в уголовное дело об изнасиловании, то для следствия это уже никакое не сочинение, а вещественное доказательство и неоспоримый документ. К тому же эта следователь совершенно нетворческий человек. Она воспринимает все всерьез и ищет в своих юридических справочниках, как называется это извращение, когда с трех лет подсматривают за соседками на горшке. И на основании этой тетрадки она находит, что Витя педофил, эксгибиционист, извращенец и так далее. То есть она составляет на Витю огромное заключение с цитатами из его сочинения и комментариями из учебников по криминалистике и судебной психиатрии. И это дело идет в суд. И, несмотря на то, что за Витю вступаются Шукшин, Трегубович, все руководство «Ленфильма», «Мосфильма», Союза кинематографистов и еще десяток знаменитых людей, которые пишут, что он талантливый режиссер, замечательный актер и надежда советского кинематографа, что никакого изнасилования не было, а эти две твари просто сводят с ним счеты, Витя Каневский получает восемь лет и отбывает в ГУЛАГ или, как пишут по новому, в ГУИТУ – Государственное управление исправительно-трудовых учреждений.

Тут ради справедливости нужно сказать, что, когда Витю в наручниках вывели из зала суда, посадили в воронок и увезли незнамо куда, весь комсомольский кураж витиных обвинительниц прошел, они отрезвели и через какое-то время пришли в милицию, стали писать, что никакого изнасилования не было, они пошутили и забирают свое обвинение. Но оказалось, что посадить человека в тюрьму нетрудно, а вот вытащить его… Девушкам очень доходчиво объяснили, что, если они действительно оклеветали невинного человека и ввели в заблуждение нашу самую справедливую в мире судебную систему, то за это они обе получат от семи до двенадцати… И они, конечно, немедленно ретировались.

А Каневского исключают из ВГИКа, он сидит в четырех страшных лагерях, работает на лесоповалах, делит шконку с убийцами и бандитами, и через семь лет выходит на свободу уже совершенно седой, без зубов и с какими-то запавшими и трагически-горест­ными глазами. Его узнать было невозможно. Когда пару лет спустя при входе в московский Дом Кино он бросился ко мне: «Старик, здорово!», я его чуть не оттолкнул – бомж какой-то! Потом узнал, пригласил в ресторан, мы вспомнили ВГИКов­скую юность.

Конечно, выйдя на свободу, Витя попытался вернуться в кино и стал работать на «Ленфильме» каким-то пятым помощником шестого ассистента. То есть на мелкой должности и с совершенно ничтожной зарплатой. Пьет и живет, где придется. При этом все к нему относятся с сочувствием: мол, да, жалко парня, эти московские твари сломали человеку жизнь ни за что. Но что поделаешь?

И так бы оно, конечно, докатилось до трагического конца и еще одной загубленной жизни и пропитого таланта, как это бывает в искусстве сплошь и рядом, но в этот момент грянула горбачевская перестройка. А что такое перестройка в кино? Это была какая-то неразбериха и кино лихорадка, никакой цензуры и госконтроля Комитетом по кинематографии. Все киностудии получили творческую свободу на манер советских республик, которые вдруг вышли из СССР. Снимай, что хочешь и в любую сторону твоей души!

Но в отличии от «Мосфильма» киностудия «Ленфильм» не стала заниматься дилетантской халтурой, эта студия даже в хрущевско-брежневские времена была лидером качественного кинематографа и не советского, а настоящего реализма. Достаточно сказать, что именно на «Ленфильме» Алексей Герман снял свои, теперь уже легендарные, фильмы «Проверка на дорогах», «Хрусталев, машину!» и «Двадцать дней без войны», здесь же снимали свои фильмы Глеб Панфилов, Александр Сокуров, Виктор Трегубович, Илья Авербах, Игорь Масленников, Динара Асанова, Семен Аранович. И, извините за нескромность, именно на «Ленфильме» были сняты по моим сценариям фильмы «Любовь с первого взгляда» и «Ошибки юности», оба запрещенные советской цензурой…

А с приходом горбачевской перестройки цензура исчезла, и на «Ленфильме» тут же вспомнили, что есть Каневский – не просто жертва поклепа и советского режима, а друг Шукшина и Трегубовича, про которого эти классики кино писали, что он будущее кинематографа. Каневского позвали в дирекцию студии и сказали: пиши сценарий. Но теперь Каневский, прошедший семилетний курс советского реализма, стал писать вовсе не то, что он сочинил когда-то в КПЗ. На самом-то деле детство Каневского прошло не благополучных детских садах и элитных школах, а где-то под Владивостоком в глухой сибирской дыре по имени Сучан – одно название чего стоит! В этом поселке, забытом и Богом, и советской властью, была одна угольная шахта, одна школа и два магазина – «Продукты» и «Вино-Воды». Даже в лучшие годы советской власти в них не было ничего, кроме кильки в томатном соусе, лечо и водки «Московская». Когда раз в месяц в магазин привозили бидон сгущенки, это был всесучанский детский праздник, весь поселок выстраивался в очередь со стеклянными банками в руках. «Мать что могла? – вспоминал Каневский. – Била меня дубиной. Настоящей дубиной. «Учись, дурак!» – плакала и била. Жрать было нечего, вот мы и лазили в порт, в военные склады, по вагонам искали жратву. А там крупа, урюк вонючий. Охрана по нам стреляла. Но не попадала – может, специально…» 

И Витя, ожесточенный ГУЛАГом и вдохновленный бесцензурной вседозволенностью перестройки, написал о своем детстве сценарий, не уступающий по силе повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И в том же 1989 году снял по этому сценарию гениальный фильм «Замри-умри-воскреси».

Нет, я не стану пересказывать его содержание. В Ютубе вы можете сами посмотреть этот фильм. Но я должен предупредить, что такой безжалостно-пронзительной правды жизни нет ни у Солженицына, ни у Шаламова, хотя бы потому что это повесть не о взрослых людях, проживающих во тюремном лагере социализма, а о детях. «События киноповести происходят в 1947 году в небольшом забытом Богом шахтёрском городке Сучане, напоминающем арестантскую зону», – сказано в Энциклопедии.

Немудрено, что когда директор Каннского кинофестиваля увидел реальную жизнь советских детей в советской глубинке – нищету, воровство, бандитский беспредел, алкоголизм, мат-перемат и трагический финал, снятые с потрясающей достоверностью и с какой-то магической, завораживающей жутью, – он понял, что знаменитые «400 ударов» Франсуа Трюффо просто сладкая каша по сравнению с этой пайкой черствого тюремного хлеба.

Между тем, даже сняв свой замечательный фильм, то есть став режиссером-постановщиком «Ленфильма», Витя не изменил ни свой стиль жизни, ни форму одежды и даже не вставил себе зубы, потерянные в лагере. Каким выглядел бомжем, в таком же виде вышел из поезда ««Париж – Ницца». Правда, не в Каннах вышел, а в Ницце, потому что Канн он проспал.

В принципе, это недалеко, можно вернуться поездом или доехать на такси. Но это же Ницца, снятая в сотнях классических кинофильмов, которые Витя не успел во ВГИКе посмотреть, поскольку был занят в кинобудке. Поэтому, выйдя в Ницце, Витя решил пройтись по этому славному городу. Тем более что Канны от него все равно никуда не денутся, главный приз фестиваля ему гарантирован. Ну, и по ходу своей ознакомительной прогулки Витя попал в морской порт. Но не в тот порт, где стоят красивые яхты миллионеров и нуворишей всего мира, а в ту его часть, где трудится рабочий класс – французские рыбаки и краболовы, которые, на его, Витин, взгляд, выглядят в доску своими парнями. «Короче, так мне хорошо на душе стало, – вспоминал потом Каневский. – Ну вот, думаю, я в раю! А я с собой взял бутылку Смирновской водки. Вышел на набережную, опустил ноги в воду, выпил еще водочки и начал орать: «Я – во Франции!». Вдруг подходит какой-то мужик пинает ногой мою бутылку. Как я мог такое стерпеть?! Я и так-то драчливый, а тут еще пьяный. В общем, подскочил, дал ему под дых. А он стоит, как скала. Здоровенный! Даже не пошевельнулся. Я ему второй раз! Ему хоть бы что. Ну, думаю, все, сейчас он меня убьет. А тут ему на помощь еще один мужик бежит. Я как рванул от них по набережной – босиком!..»

И в таком вот виде босой номинант на главный приз Каннского кинофестиваля взбежал, спасаясь от погони, по сходням на ближайшую шхуну и стал на чистом русском языке просить французских краболовов о защите, потому что он тоже портовый парень, из Владивостока. Потом увидел у них бутылку, налил себе в стакан. Они сказали: «О-о! Рюс?» То есть, поняли, что он из России. И под каким-то предлогом выставили его с этой шхуны. Но – вежливо, по-французски, так, что Витя даже не понял степень их не гостеприимства, а, наоборот, посчитал это за приглашение к продолжению знакомства и дружбы. Поэтому он, ничтоже, как принято говорить, сумняшеся, тут же отправился в магазин. Тем более что у него были суточные – 300 франков, которые ему выдали в Париже. А в магазине Витя обнаружил, что во Франции, оказывается, бутылка вина стоит всего 10–15 франков, то есть 2–3 доллара. Дешевого вина, конечно. И вот Витя взял десять бутылок вина и притащил на шхуну, где только что угостился стаканом. А французы, надо сказать, люди особые. Они на чужого человека лишний сантим не истратят. Зато «на шару» пить или гулять – это их любимое занятие. И тут они были просто потрясены тем, что в ответ на стакан, который Витя у них выпил, он с чисто русской широтой притащил аж десять бутылок! Они закричали: «О! Рюс! Бон! Силь ву пле!» Приютили его на шхуне и уплыли ловить рыбу в Средиземном море. И занимались этим делом ни много ни мало, а пять дней. И все эти пять дней весь оргкомитет Каннского кинофестиваля искал великого русского режиссера, который из Парижа выехал, а на фестиваль почему-то не приехал. Хотя здесь его ждала пресс-конференция, здесь он лидер кинопрограммы и идет на «Золотую пальмовую ветвь». Журналисты атакуют дирекцию фестиваля: «Где мсье Каневски? Этот новый Трюффо, новый Годар!» Кинозвезды блистают бюстами, чтобы с ним познакомиться и сняться в его следующем фильме. Продюсеры и сценаристы мечтают дать ему прочесть свои сценарии. Но мсье Каневски пропал!

Наконец, когда все десять Витиных бутылок были выпиты за русско-французскую дружбу, Горбачева и Миттерана и шхуна вернулась в порт, Витя на чистом русском языке сказал своим новым друзьям:

– Старички, теперь я пустой, так что давайте вы дуйте в магазин и тащите «газон», надо продолжить!

Что французы, проведя с ним пять суток в море, конечно, отлично поняли и сказали:

– Ну-ка, вали с нашей лодки, рюс-алкаш несчастный! – и хотели выкинуть его на пирс.

Но Витя сказал: «Ах вы суки!» – и начал бить своих новых друзей, а они стали бить его.

Франция – это не Россия, – тут же, моментально, с воем сирен приехала полиция, скрутили Витю и потащили, избитого, в кутузку. На первых допросах полицейские вообще не могли понять, что это за человек. Хотя после пятидневного морского курса русско-французской дружбы Витя уже знал несколько французских слов и говорил, что он русский кинорежиссер и вот-вот лауреат Каннского фестиваля, но кто мог поверить этому небритому беззубому бомжу?

Все-таки, в конце концов, они позвонили в русское консульство в Марселе. А там сказали:

– Извините, если какой-то беглый русский матрос и алкаш плохо себя ведет, так вы с ним и поступайте соответственно. Кстати, как его фамилия? Как вы сказали? Каневски? Виталий Каневский?! Держите его! Не выпускайте! Мы сейчас!

Консул прыгнул в машину, двести километров от Марселя до Ниццы пролетел за полтора часа и примчался в этот полицейский участок. Схватил Каневского и говорит:

– Негодяй! Сволочь! Тебя вся Франция ищет! Все на рогах стоим! Из Москвы, из «Госкино», шифровками мозги проели! Где ты был?

Витя говорит:

– Нужно в порт заехать, этих французских пидоров отметелить, потому что они десять моих бутылок выпили, а мне так и не налили!..

Короче, с диким скандалом его притащили в отель «Карл­тон», где за ним уже пять суток стоит номер-люкс с бесплатным коньяком от дирекции фестиваля, где по соседству слева живет Фанни Ардан, справа Шерон Стоун, а по вестибюлю ходят Кристина Янда и Мерил Стрип. То есть это уже последний день фестиваля, закрытие, все звезды в сборе. И в это общество советский консул пытается провести какого-то бомжа. Но портье не пускает его в отель, говорит консулу:

– Пардон, но в таком виде мы этого мсье не можем пустить! У нас тут международный фестиваль, а не сходка клошаров.

Консул вне себя, тащит Витю к переводчицам:

– Срочно приведите его в порядок! Фестиваль закрывается!

Витю моют, бреют, одевают и приводят на сцену, на закрытие Каннского фестиваля. Там ему вручают приз за лучший сценарий и объясняют, что, если бы он не был таким “le ballot”, мудаком, и не провел неделю в кутузках, он бы получил «Золотую пальмовую ветвь». А так – «Пардон, мсье, был бы скандал давать главный приз человеку, который так грубо манкировал наш фестиваль».

Но Витя на них не обиделся. Он получил приз за лучший сценарий и приз «Золотая камера», то есть грант министерства культуры Франции на следующий фильм. Больше того: французы простили Вите и его семилетнюю отсидку в лагере, и даже дебош в Ницце и дали ему право на жительство в своей замечательной стране. Теперь там живут два великих кинематографиста со статьей за изнасилование – Роман Полански и Виталий Каневский. Витя сделал во Франции свою вторую картину, которая, правда, не стала такой знаменитой, как первая, но получила приз жюри Каннского кинофестиваля. Потому что Витя делает правдивое кино про российскую жизнь, а французы кричат: «Какая экзотика!» и смотрят на жизнь в России так, как мы смотрим телепрограммы про дикие африканские племена, которые едят червей.

То есть, французы Витю очень полюбили. А он и в Париже остался таким, как в России, – в помятом пиджаке и с зубами, которые так и не привел в порядок. Когда в дни девяностолетия ВГИКа мы с ним снова сидели в ресторане Дома кино, я сказал:

– Вить, дай твой телефон. Где тебя в Париже искать?

– Понимаешь, старик, – ответил дважды лауреат Каннского кинофестиваля. – Французы дали мне вид на жительство, но у меня еще нет там своей квартиры. Если захочешь мне позвонить, звони Васе Аксенову в Биарриц, он там виллу купил, я у него крышу перестилаю…

—

…4 сентября 2025 года Вите исполняется 90 лет. Но поздравить его звонком в Биарриц я не могу, потому что Василий Аксенов уже ушел от нас, а других координат Витя мне не оставил. Поэтому я заочно поздравляю Витю этим рассказом и желаю ему новых радостных приключений.

Книги Эдуарда Тополя «Сквозной удар» и «Кремль уголовный. От Ленина до Путина. 57 кремлевских убийств» можно заказать во всех книжных магазинах и книжных клубах Европы, на BAbook, bukinist.de, Amazon (европейский), в США и в др. странах на eBay. а также по ссылкам https://t.me/TopolEdward  Книги на русском языке в Германии – bukinist.de  Кремль уголовный̆. От Ленина до Путина (электронная и бумажная книга) купить fb2, epub, pdf – BAbook.