Единая и неделимая

Холокост – это НАША И ТОЛЬКО НАША боль. Нельзя пятнать ее злобой янеков и иванов, опошлять политкорректным враньем гансов, жанов и джонов.

Оба блондины – высокие, красивые, широкоплечие. Оба родились в первые годы этого века; один в Бремене (Германия), другой – в Кракове (Польша). Оба лишь понаслышке знают о тоталитарных диктатурах любого типа – как классово-, так и национал-социалистического. Оба – рьяные футбольные фанаты; один «топит» за «Вердер», другой – за «Вислу»; при этом в обеих командах примерно схожий интернациональный состав.

Оба в некотором роде мои земляки. В полусотне километров от первого находятся остатки лагеря Берген-Бельзен, где погибли родственники моей мамы, сбежавшие в свое время во Францию из Крыма от российских погромов начала 1900-х годов. В полусотне километров от второго – поля Аушвиц-Биркенау, удобренные, в том числе, и пеплом родственников моего отца, привезенных сюда с Украины в товарных вагонах.

Оба ненавидят, презирают и побаиваются евреев – не потому, что те навредили лично им или их семьям, а потому, что евреев ненавидели, презирали и побаивались их родители, деды, прадеды и прапрадеды прадедов испокон веков. Если кому-то еще нужно доказывать существование групповой (исторической) памяти помимо памяти индивидуальной (генетической), то антисемитизм – лучшее тому свидетельство.

Оба хорошо знают, что такое наследство и фамильные драгоценности. В обеих семьях они хранятся в комоде, где, среди прочего, есть шкатулка со старинными украшениями, брошками и колечками. Вот эти серьги вырваны из ушей тетки моего деда на аушвицкой обработке трупов, а затем присланы на дешевую распродажу в германский тыл, где их и купила прабабушка бременского блондина. Купила честно, на свои, заработанные. А вот это ожерелье сняла с себя бежавшая от акции из родного местечка двоюродная сестра отца моей жены – сняла, чтобы купить себе еще один день жизни у встреченного в лесу польского партизана, прадеда юного блондина из Кракова. От ожерелья прадед не отказался, но и жизни не подарил: доблестные бойцы Армии Крайовой расстреливали евреев без лишних разговоров.

Короче говоря, сходство налицо, и даже имена заимствованы из одного источника – того же самого, что и серьги с ожерельем: Ян и Иоганн – или, для своих, Янек и Ганс. Но есть и существенные различия.

Гансу с раннего детства втолковывают, что он принадлежит к народу, виновному в истреблении евреев. Его заставляют писать школьные сочинения на эту тему, от него требуют заучивать правильные фразы и декламировать стандартные ответы на экзаменах. И он пишет, заучивает, декламирует. Ганс – законопослушный юноша, как и все его сограждане. Неподчинение опасно: оно карается двойкой, провалом, осуждением, а то и тюрьмой. Неподчинение аморально: порядочный немец обязан соблюдать общественный порядок, а иначе он теряет право называться порядочным человеком.

Но при этом в глубине души Ганс точно знает, что ни в чем не виноват. Не виноват ни он, ни родители, ни купившая серьги прабабушка, ни прадед, погибший в русском плену. Ибо все они честно соблюдали общественный порядок, то есть были в высшей степени порядочными людьми. То есть налицо парадокс: РЕАЛЬНО они не виноваты, а ПО ЗАКОНУ – виноваты. И от этого кричащего диссонанса наследственная ненависть Ганса к евреям становится еще яростней, еще сильней. Евреев он винит примерно во всем: в падении евро, в непомерном расходе государственных денег, в мировом заговоре против Германии, в наплыве исламских беженцев. Ведь принимать этих беженцев заставляет что? Чувство вины. А чувство вины из-за кого? Из-за евреев. Ну как их после этого не возненавидеть?

К несчастью, общественный порядок пока запрещает выражать эту ненависть публично. Не будь таинственного народа, именуемого «палестинцы», Гансу и вовсе негде было бы разрядиться. А так хотя бы можно с наслаждением перечеркнуть ненавистный магендавид, растоптать и сжечь ненавистный бело-голубой флаг, от души плюнуть в портрет с ненавистной еврейской мордой еврейского премьер-министра. Почему можно? Потому, что на пропалестинских демонстрациях ты бузишь как бы не «против», а «за». Не против евреев, а за угнетаемых ими… как их там?.. полосатиков?.. простатинцев?.. – ну, неважно кого.

Зато Янека учат совсем-совсем другому. Ему объясняют, что он не только на стороне победителей, но и на стороне жертв. Ему сообщают, что во время войны погибли миллионы поляков. Ему говорят, что закон запрещает возводить напраслину на свой народ, который, в конечном счете, ни в чем не виноват. И Янек пишет, заучивает и декламирует именно эту простую истину. И все бы хорошо, когда бы не то ожерелье в семейном комоде. Когда бы не те дома, квартиры, мастерские, лавчонки, фермы, некогда принадлежавшие еврейским соседям, загубленным – вот ведь незадача! – вовсе не немцами. Когда бы не хлеб из колосьев, которые взошли на польских полях, удобренных тем самым пеплом… Вроде и легко он жуется, этот хлеб, но такое впечатление, будто вместе с ним попадает внутрь здорового молодого организма еще что-то – неприятное, мертвящее, похожее на чувство вины.

Иначе говоря, для краковского блондина Янека все обстоит ровно наоборот: ПО ЗАКОНУ ему запрещено чувствовать себя виноватым, а вот РЕАЛЬНО… реально-то он чувствует именно вину, да еще какую! И от этого кричащего диссонанса наследственная ненависть Янека к евреям становится еще яростней, еще сильней.

К счастью, общественный порядок в Польше не запрещает выражать эту ненависть публично, и даже вне всякой связи с таинственным народом, именуемым «палестинцами». Жаль только, что евреев в Польше практически не осталось, так что и морду набить некому. Надгробья на кладбищах давным-давно повалены, восстановлены и повалены снова; стены бывших синагог многократно исписаны свастиками… – скучно, панове. Поэтому бедному Янеку остается лишь ждать, когда футбольные судьбы занесут в Краков какую-нибудь израильскую команду. Тут уже можно вволю порезвиться на трибуне, покидать «зиги» и поорать соответствующий «хайль» – короче, отвести душу.

Ну и скажите теперь, которая из двух этих холер лучше? Или хуже – не знаю даже, как и спросить. Которая? Ганс или Янек? Хронически виноватый или заведомо невиновный? Ядерный взрывной потенциал ненависти, накапливающийся под обманчиво крепкой оболочкой политкорректности болельщика «Вердера» или привычно-откровенная злоба болельщика «Вислы»? Как хотите, но второе, на мой вкус, менее страшно, ибо находится на виду. Поэтому я совершенно не разделяю возмущения израильского МИДа в связи с соответствующими законами, которые принимаются в эти дни польским сеймом.

Чего нам никак нельзя ждать и, тем более, выпрашивать, так это сочувствия. Надо раз навсегда запомнить: Катастрофа – это НАША И ТОЛЬКО НАША боль. Нельзя пятнать ее злобой янеков и иванов, опошлять политкорректным враньем гансов, жанов и джонов. Неужели нам нужны их лицемерные речи, футболки с надписью «We remember», лживые «Дни памяти», помпезные мемориалы под небом, все еще полным отчаянием наших идущих на бойню детей? Если кукловодам гансов и янеков угодно разыгрывать эту дешевую комедию – пускай разыгрывают. Никто не может отнять у них право выкобениваться в своих балаганчиках сколько черт на душу положит. Но без нас! Без нас! Потому что сам факт нашего участия в этом постыдном лицедействе означает ПРОЩЕНИЕ: наше прощение – им, виновным.

Вот только нет его, прощения, нет и не будет. Ни у кого из живущих, а точнее, уцелевших евреев нет права прощать: ни у премьера, ни у кнессета, ни у царя, ни у Санхедрина. Единственно достойный ответ на пляски чужих людей вокруг нашего Несчастья, ответ на отрицание и отмечание, на хулу и хвалу, на воздвигнутые памятники и поруганные могилы – молчание. Не протесты МИДа, не аплодисменты раввина местной общины, не дежурное возмущение газетного обозревателя – молчание. Потому что это наша и только наша боль, единая и неделимая. Единая для нас всех и не делимая ни с кем другим.

Алекс Тарн