Два слова с галерки

По поводу предполагаемой и постепенно готовящейся к осуществлению реформы академических институций хотел бы в качестве частного и очень субъективного мнения добавить нечто из того, имеет к теме непосредственное отношение и прожито на личном опыте.

1979 год, кабинет декана филологического факультета. Я долго добивался встречи с тем, по учебнику которого незадолго до этого сдавал экзамен по русской литературе.

Понимал и не понимал одновременно, и известный ученый развеял мои надежды цинично и прямо. Он, зная, что никуда не пойду жаловаться и вообще ничего не смогу сделать без его участия, однозначно заметил, что о кандидатской диссертации мне не нужно даже и мечтать. И пока он члена ВАКа (тогда — Всесоюзной аттестационной комиссии) он ни при каких обстоятельствах не пропустит мою диссертацию. (Кто тогда мог знать, что через шесть лет в стране произойдет перестройка и многое станет развиваться в ином, чем прежде ключе.)

Заметил спокойно и самоуверенно, что мое место в Вене и там мне надо быть, а не в Московском университете, где он не оставит меня без внимания. Да и диплом мой бы запорол, если бы во время защиты его был в Москве.

Но эмигрировать тогда я не хотел, о чем не жалею до сих пор.

Конечно, можно было потратить годы, защититься в Ташкенте или в Калинине, во Владивостоке или в Воронеже. Как это удавалось тем, кто был настойчив и для кого научный труд казался призванием. Но не захотелось. Возможно, если бы по-настоящему мечтал бы быть ученым, нашел время и силы, чтобы пройти лишние этапы на пути к защите. Тем более, что и рецензент на представлении диплома за университетский курс написал и сказал, что он по сути есть уже готовая диссертация.

Однако, представив возможные мытарства и препоны на пути к заветной «корочке», пожалел время и собственные усилия. И вопрос не в том, потерял ли что-то я или недополучила что-то наука в моем лице — разговор на такую тему бесполезен. Повторю, очень бы захотел, нашел бы возможность пробиться в науку.

Конец девяностых годов. Уже новая Россия и президентство Ельцина. Звоню в журналы, где хотел бы напечатать свои статьи. Открытым текстом говорят: поскольку издания числятся в рекомендованном списке ВАКа (комиссии, ставшей Всероссийской в то время), то за публикацию официально могу заплатить в первом случае 50, во втором — 300 долларов США, если я не являюсь научным сотрудником института. За своего сотрудника платит институт.

Как уж потом соискатель рассчитывался со своей альма-матер — мне неизвестно.

Теперь, спроецируем описанное на нынешнее реформирование науки.

В ней всегда были свои школы, авторитеты и традиции. И не всегда их сосуществование шло на пользу научному прогрессу. Достаточно вспомнить историю становления пилотируемой космонавтики, когда борьба шла между именами и, так сказать, кланами-КБ, что, возможно, и сейчас отдается в неуспехах ракетостроения в России.

Наличие жесткого и ограниченного списка журналов, где обязательно надо опубликовать научные статьи, скорее всего, в нынешних реалиях делает сам факт публикации не совсем чистым. Предположим, что с естественными науками, вроде физики, математики или химии, например, более или менее все ясно и определенно. Но почему-то гениальный математик Перельман опубликовал свое доказательство теоремы века в интернете, а не в специальном издании.

С медициной — уже сложнее, с философией — совсем сложно, а в литературоведении — сложнее всего показать безоговорочно новизну и приоритет научной подготовки соискателя степени. Здесь буквально считанное количество специалистов, которые разбираются в узкой теме и у них также имеются свои симпатии и антипатии, как у того профессора, который к моменту нашего разговора только что вернулся после чтения лекций из Америки и чувствовал себя победителем и выделенным даже из числа других преподавателей факультета.

Я уж не говорю про коррупцию и откаты, которые в ученой среде могут быть, как и везде в Российском обществе, к сожалению, хотя, хочется надеяться, не так и не столько, как, например, в ЖКХ или на строительстве.

Быть ученым всегда было явлением престижным и знаковым. Затрагивало это и ощутимые льготы по наличию дополнительной жилплощади, прибавки к зарплате и многого другого. (Кстати, вот разоблачили недавно некоторых лжеученых и публично лишили их степеней, но не потребовали возвращения государству тех бонусов, которые псевдокандидатами за годы пользования незаслуженным званием были получены.)

Понятно, что настоящие ученые идут в науку не за льготами и не за суетой вокруг престижа. По сути, они оказываются всегда духовной элитой государства, теми, кто своими подлинными знаниями достиг успехов в теории и на практике.

Но при этом, есть и рутина, и консерватизм в научной среде. Поэтому реформировать академии изнутри не то же самое, что менять что-то в армии или в милиции. Но и в академическом сообществе накопилось много наносного, соединяющего в себя издержки первоначальной буржуазности и постсоветское отношение к исследовательской деятельности.

И тут мне почему-то вспоминается трагикомичный заглавный герой романа Анатоля Франса «Преступление Сильвестра Бонара». Вполне заслуженно он входил в Академию, его труды были великолепны и аналитичны. А потом случайно выяснилось, что часть из них основана на фальшивках, которые были настолько искусно сделаны, что корифей в текстологии их принял за раритеты и написал о них, как о библиографических находках.

Ясно, что Сильвестр Бонар всем своим естеством оказался предан науке, ему истинно нравилось заниматься любимым делом, входить в сообщество тех, кто посвятил себя ученым занятиям. Но Анатоль Франс не только показывает своего героя с лучшей стороны (его отрешенность от житейского напоминает образ Иммануила Канта), но и показывает в ироническом ключе, как обеспечиваются выборы нового академика, говорит о тех интригах, которые сопутствуют процедуре избрания очередного кандидата на столь высокое звание, о том, что наряду с самоотречением есть и пошлое, наряду с призванием — рациональный расчет и тому подобные приземленные моменты.

Было бы актуально, если бы какой-то современный российский издатель выпустил за летние месяцы давний и хороший перевод «Преступления Сильвестра Бонара», поскольку то, что можно вычитать из романа конца девятнадцатого века не потеряло своей злободневности и сейчас, что надо иметь в виду.

А что касается реформы науки в России 2013-го года, то здесь можно вспомнить и хрестоматийную пьесу Чехова «Вишневый сад». Пока получается, так сказать, в первом приближении, по-лопахински: срубить старые деревья и построить на их месте дачи. Вроде бы выходит, что Чехов и в таком сугубо сегодняшнем контексте достаточно востребован не только в литературном, классическом смысле слова, а и как публицист.

Менять — надо, ломать — нет, потому что однажды уже это было.

Как-то давно, в конце восьмидесятых, на волне эйфории от перестройки, брал интервью у известного и ныне театрального деятеля. Он процитировал мне русский вариант «Интернационала» и сказал, что вот поется там: «Разрушим до основанья», а студенты спрашивают — «Зачем?».

Вот и в связи с реформой академического сообщества сначала хотелось бы получить ответ на вопрос: «Зачем?». Четкий и ясный. Прежде всего самим ученым. А уж им хватит навыка, опыта и знаний разобраться в том, что предлагается и как будут осуществлять на самом деле продекларированные на высшем уровне новации. В конце концов, им с этим потом жить и в реформированном научном сообществе работать в меру своих достижений и способностей. Так что, ясно, что себе они не сделают хуже, а, значит, и отечественной науке — тоже.

Если, конечно, затеянная правительством России реформа РАН не есть по сути своей отвлекающий маневра, переключение внимания с чего-то другого, например, выборов мэра Москвы или более серьезных перемен в государстве. Что не так уж и невероятно.

Илья Абель

.
.
.