Духовные скрепы против колбасы

Дискуссии, возмущения и восхищения по поводу санкционной войны России и Запада не утихают. Одна патриотка заявила, что люди готовы ходить в резиновых сапогах, другой патриот – что будет ездить вместо Падуи на Соловки, третий – что и без фуа-гра проживем. Можно рассматривать эти высказывания не только как проявление патриотизма, но и как следствие накопившегося в российских умах раздражения против общества потребления.

Вопрос – по какой причине такое раздражение вдруг появилось? Ладно, молодое поколение, не жившее при социализме. Но мои-то ровесники не могут не помнить пустых прилавков, многочасовых очередей, а также того, что джинсы считались нарядной одеждой не по глупости и не из-за недостатка вкуса, а исключительно по причине малодоступности.

Официально грядущее воздержание трактуется как нравственный подвиг. Но, похоже, мало кто отдает себе отчет, что есть большая разница между аскетизмом навязанным и добровольно избранным. Плюс еще иллюзия, над воспроизводством которой усиленно работает пропаганда, — о том, что пустым советским прилавкам соответствовала великая идея, служение которой вроде бы заставляло забыть о товарном дефиците и прочих невзгодах.

Роман “Дети Арбата” сейчас, кажется, читать перестали. А зря. В нем старый партиец дядя Марк (персонаж, кстати, положительный) тепло вспоминает вверенную ему стройку: “Жили… в палатках, землянках, бараках, семья на одной койке, на одном тюфяке, набитом сеном. Вши, блохи, тараканы, сыпняк. <…> Ударников награждали ордером на брюки, на юбку, на ботинки, а то и просто пакетиком леденцов. И такой наградой гордились. Они понимали, что создают бастион социалистической индустрии, преодолевают вековую отсталость страны… строят новое, социалистическое общество”. И я никак не могу понять – некоторые граждане сейчас действительно видят возрождение духовных основ в надвигающейся перспективе поработать за пакетик леденцов или ордер на юбку? Или им кажется, что до этого не дойдет?

Впрочем, главный вопрос в другом: почему именно товарное изобилие мы сочли главным признаком разврата? У Василия Аксенова в романе “Остров Крым” (куда же без него) есть примечательный диалог двух героев, желающих купить сыр в продуктовом магазине города Фатежа. “Кое-что здесь все-таки было — один сорт конфет, влажные вафли, сорт печенья, рыбные консервы “Завтрак туриста”… В отделе под названием “Гастрономия” имелось нечто страшное – брикет мороженой глубоководной рыбы.

— Сыр? Это у нас в военном городке бывает почти регулярно, — охотно стали объяснять женщины. — Двенадцать километров отсюда военный городок, сразу увидите.

— Ну, как по-твоему, что моральней: супермаркет “Елисеев и Хьюз” или гастрономия в городе Фатеж? — спросил Гангут.

— Не знаю, что моральнее, но “Елисеев и Хьюз” — аморальнее, — мрачно ответил Луч”.

Под этой мыслью подпишутся многие. Именно в этом причина раздражения против изобилия – почему-то мы уверены, что бедность более нравственна. Во всяком случае, нам кажется, что пороки, связанные с бедностью, извинительны.

На самом деле, все, кто читал “Теорию праздного класса” Торстейна Веблена, помнят, что главное занятие праздного класса, смысл и задача его жизни – безудержное и безостановочное демонстративное потребление. И что интересно – пока безудержно потреблять мог только один класс, возможность обеспечить доступ к такому же безудержному потреблению (“по потребностям”) всем остальным понималась как социальный идеал, к которому все стремились. “Всеобщее изобилие” должно было облегчить жизнь человека, предоставить ему возможность оторваться от тяжелого физического труда, оглядеться по сторонам, увидеть себя самого и вдохнуть, наконец, полной грудью воздух свободы — заняться самосовершенствованием, землю попахать, пописать стихи. Достаток, стало быть, понимался не как новое средство грядущего порабощения человека, а, напротив, как освобождение времени его жизни для реализации духовных потребностей. Разве плохо ковать духовные скрепы, закусывая в перерывах сырокопченой колбасой?

Но когда относительное всеобщее благоденствие наступило, никто почему-то не обрадовался. Напротив, нашелся новый повод для недовольства: засилье материальных потребностей в ущерб духовным! Тут можно было бы утешиться мыслью Канта о том, что разум природа нам дала не для того, чтобы быть счастливыми, а для того, чтобы стать достойными счастья, то есть способными совершать моральный выбор, потому что чем больше развит разум, тем меньше возможностей наслаждаться окружающей действительностью он находит. Недовольство нынешней ситуацией “безудержного потребления” можно было бы истолковать как лишнее свидетельство нашей моральности, раз уж мы способны критиковать общество, в котором живем, и удобства, которые оно нам предоставляет.

Но можно привести и контрдоводы – правда, из других философских теорий. Когда Мишель Фуко писал об условиях для эпимелеи (заботы о себе), он отмечал, что не всякий способен к такой заботе, к контролю и совершенствованию собственной личности. Что первая граница, которая отделяет людей, имеющих возможность предаваться эпимелейе, — материальная. Для эпимелейи нужен досуг, а для досуга нужно переложить свои материальные обязанности на кого-то другого (в условиях античного полиса — на рабов). Только обеспеченный человек мог выделить время для заботы о себе. То есть сначала проводилась граница, отделяющая “аристократию денег”, а уже внутри нее могла быть проведена граница, отделяющая “аристократию духа”. Потому что, помимо материальных возможностей, у человека еще должен быть особый склад души, особая одаренность, желание и сила воли.

И вдруг в середине ХХ века материальная граница между богатыми и бедными почти пропала, возникло общество с практически равным доступом примерно к одним и тем же благам. Собственно, все материальные преграды на пути к духовным потребностям были снесены. И вот тут оказалось, что Фуко был абсолютно прав относительно второй границы: одних материальных возможностей для интереса к звездному небу мало, нужны духовные. Нынешнее ворчание по поводу засилья товарных соблазнов – это следствие разочарования в том, что надежды не оправдались, и возможность оторвать взгляд от земли оказалась слишком многим не по плечу. Это и без того было очевидно, но раньше мало кто об этом задумывался.

Однако сейчас никто не смотрит на обвинения обществу потребления как на признание собственной слабости: ведь власть потребления над человеком означает, что внешние условия важнее для определения его сущности через существование, чем внутренние. В действительности мы имеем дело по-прежнему с тезисом “среда заела”, известным еще со времен критического реализма середины XIX века. Только тогда среда заедала тем, что не позволяла из-за тяжелой работы заняться хоть чем-нибудь, а теперь заедает тем, что избавила человека от материальных забот, но так и не заполнила пустоту в душе. Потому что нелепая ситуация, когда за сыром нужно топать 2 километров, а за колбасой ехать в Орел, просто избавляет счастливых обывателей от необходимости искать духовных обязанностей, пока не выполнены материальные. Потому что вместе с неравенством потребительских возможностей существовала и иллюзия, что уж в духовных-то все точно равны, и их реализации мешают только экономические и социальные барьеры.

С установлением общества потребления рухнула и иллюзия духовного равенства. Но ничего особенного не произошло: раньше ответственность за личную “бездуховность” возлагали на чудовищную эксплуатацию человека человеком, теперь она переложена на плечи “общества потребления”. Человек же каким был, таким и остался.

P.S. Писано сие в “Макдональдсе”.

rosbalt.ru