Дружба длиною в жизнь

«Лицом к лицу лица не увидать»… У меня своя причина оспорить известное утверждение поэта.

Нашему «лицом к лицу» много лет. Но неизбежная суетность повседневности не помешала с самого начала осознавать, как повезло мне с подругой по жизни, коллегой, ставшей и моим непосредственным начальником на работе.

А вот что касается «большое видится на расстоянье», то во всей своей значимости эта личность видится мне , к сожалению, лишь теперь — на том расстоянии, которое разделяет навсегда…

У Инны Иосифовны Шофман была типичная биография журналиста – одаренного, яркого, высокопрофессионального. Еще студенткой журфака Ташкентского университета Инна Шофман стала работать в газете. Объездила весь Узбекистан, предпочитая отдаленные и еще неосвоенные точки на карте республики. В одной из таких точек когда-то мы и познакомились.

Какое это было время! Оттепель… Период светлых надежд, ожиданий и уверенности в счастливом будущем… Время масштабных строек, в необходимость и величие которых мы, молодые, искренне верили и почитали за счастье оказаться причастными к такому большому делу.

В республике тогда началось освоение новой зоны орошения Голодной степи – узбекистанской целины. В пустыне строился город Янгиер («Новая земля»). Создавалась новая газета, освещавшая жизнь и труд узбекистанских целинников. В составе её первой редакции оказались мы, только что окончившие университет: однокурсники Инны – ташкентский и я – самаркандский. Инна, спецкор «Комсомольца Узбекистана» по Голодной степи, постоянно приезжала к нам.

…Пыль, беспощадное пекло летом, валящие с ног ветры зимой. О гостиницах еще и речи не было. Нам, троим девчонкам из редакции, выделили маленькую комнату сборно-щитового домика в строящемся совхозе «Дружба», в нескольких километрах от рождающегося Янгиера. Когда приезжала Инна, брали её на ночлег. В нашей комнатенке, да еще при скудости постельных принадлежностей, вчетвером мы могли уместиться лишь постелив на полу и лежа впритирку друг к дружке. «Поляжем костьми» — говорила худенькая Инна. А утром, по степи, на своих двоих, она спешила на городскую стройплощадку. Или ловила попутный грузовик на трассу, где прокладывали Южный Голодностепский канал.

А вскоре в «Комсомольце Узбекистана» появлялась очередная публикация спецкора, как правило, признаваемая «гвоздем номера». Наверное, это выражение тогдашнего сленга газетчиков и нынче не нуждается в расшифровке.

Помимо владения пером журналисту необходимо умение работать с авторами, учить молодых, начинающих. Этим качеством Инна Шофман обладала в высшей степени. И потому естественной оказалась следующая после «Комсомольца» ступенька её биографии – преподавание на журфаке университета, где она читала «Историю советской печати». В те годы я жила на Алтае и не была в курсе её новой работы. Перебравшись в Ташкент, застала Инну снова в газете. Но и её преподавательская работа не осталась в прошлом. Инну Шофман знали и почитали как наставницу представители уже молодого, по сравнению с нами, поколения журналистов. Как она преподавала, как готовилась к лекциям – разговора об этом у нас с ней не было и вспомнить тут мне нечего. И вдруг сейчас, когда её уже нет, а я пишу о ней ( разве когда-нибудь могла подумать, что это выпадет на мою долю!), неожиданная находка, прямо мистика какая-то.

Среди листов бумаги, предназначенных для черновиков, наткнулась на часть тетради: пожелтевшие от времени страницы, исписанные с одной стороны знакомым почерком – четким, крупным, почти каллиграфическим. Читаю: записи её лекций по истории печати. Почерпнула для себя массу и сейчас интересного, неизвестного. Убедилась: готовилась Инна, как во всем, основательно. Сколько проработала, какое владение материалом! И здесь она состоялась. И на своем уровне.

А в газету все же вернулась. И скоро мы встретились, как говорится, на одном поле.

Пригласил Инну Шофман заведовать отделом литературы и искусства редакции республиканской газеты «Правда Востока» её тогдашний редактор Валентин Акимович Архангельский, знавший ее по «Комсомольцу Узбекистана». Должность завотделом главной газеты республики была номенклатурой ЦК Компартии Узбекистана. Только такой авторитетный, ценимый партийным руководством редактор, как В.А.Архангельский мог добиться, чтобы на этой должности оказалась беспартийная, да еще с «пятым пунктом». Через два месяца после Инны он принял на работу меня (помнил по Голодной степи) и направил к ней в отдел.

Друг Инны, бывший сокурсник, ставший ленинградцем, приехав в Ташкент, заходит к нам в отдел и прямо с порога восклицает: «Что такое! В одном отделе две еврейки! У нас в Питере этого бы не потерпели…»

А когда услышал, что за стеной, в другом отделе, тоже два еврея, он (понятное дело, и сам еврей) ошеломленно рухнул на ближайший стул. И ведь к названным следовало бы добавить еще двух из еще одного отдела, и некоторых собкоров в областях.

Да, в Узбекистане тех лет ситуация с «еврейским вопросом» была иной, нежели, скажем, в России или на Украине. В многонациональной республике «титульной» нации тогда не была свойственна воинствующая ксенофобия. Не было в узбекском народе антисемитских традиций. Достаточно напомнить, как принимали узбеки во время войны беженцев. И сами беженцы, и их потомки помнят. Особенно евреи. Здесь, в Израиле, убеждалась в этом не раз.

Ну и, конечно, сказывалась личность редактора — Валентин Акимович, ушедший из жизни в прошлом году, всегда оценивал журналиста по творческому потенциалу, а не по “пятой графе”. Это же могут сказать о нем и те, кто позже работал под руководством Архангельского в “Известиях”, где он был заместителем главного редактора, и во всенародно любимой “Неделе”, которую он возглавлял много лет. Такого же принципа придерживался и пришедший ему на смену в “Правде Востока” Николай Федорович Тимофеев – ему не раз намекали в вышестоящих органах, чтобы он “разогнал свою синагогу”, а однажды даже едко поинтересовались: “Это “Правда Востока” или “Правда Ближнего Востока”? На что он неизменно отвечал: “Вам нужна хорошая газета или газета без лиц определенной национальности?”.

Конечно, государственный антисемитизм существовал и в Убекистане. Как и во всей стране. Мы же работали в партийной (а другой и не было) печати, и, естественно, получали соответствующие указания. Правда, в деликатной по-восточному, дипломатичной форме.

Немного лет прошло с незабываемой нашей поры комсомольско-целинной романтики. Но это было уже другое время — вторая половина 1960-х. Другими стали и газеты. Другой стала и журналист Шофман. Умение, опыт, конечно, умножались и совершенствовались. Но подход к своей работе изменился существенно. Никаких «гвоздей номера» собственного авторства, в основном — подготовка публикаций других авторов. Благо, того требовала специфика отдела. Созданный Инной авторский актив отдела составляли видные деятели культуры Узбекистана, известные критики и специалисты в различных областях искусства. Эрудиция Инны, её знания и глубокое понимание проблем культуры делали процесс создания статей сотрудничеством равных. У отдела были прямые связи с консерваторией и театрально-художественным институтом. Будущие музыковеды, театроведы и искусствоведы проходили у нас газетную практику – учились писать рецензии и творческие портреты. Здесь оказался востребованным педагогический опыт Инны. Ребята считали нас наставницами, связи сохранялись надолго. Мы следили за их творческой судьбой, гордились их успехами, переживали их неудачи.

Ташкент был одним из крупных культурных центров Советского Союза. Мы освещали регулярно проводимые в республике декады и дни культуры союзных республик, гастроли крупнейших театров страны. Ташкент дал жизнь и имя Международному кинофестивалю стран Азии, Африки и Латинской Америки, окрывшему зрителям самобытный кинематограф многих стран.

У нас были возможности общатся с известными в стране, а то и в мире, писателями, артистами, режиссерами. Этим для того, чтобы написать свой выигрышный материал, Инна не пользовалась никогда. Такие интервью (за редким исключением) мы уступали амбициозным ребятам из отдела информации.

Ценили её не только за высокий профессионализм и эрудицию, но и за способность выслушать, понять, дать мудрый совет, разобраться в сложной жизненной ситуации. И – что важно — никогда не выдать никому чужой секрет. В редакции с ней советовались все, в том числе и руководители. В конфликтных ситуациях Шофман никогда не позволяла себе крика, давления, резких обвинений, неизменно оставаясь безупречно вежливой, тактичной и доброжелательной.

Её дипломатичность и осторожность – безусловно, свойство натуры. Но, как известно, и от судьбы никуда не деться. Отец Инны – Иосиф Шофман, ответственный работник Управления Среднеазиатской железной дороги, был расстрелян в 1938 году, мама, как жена «врага народа», оказалась в тюрьме. Маленькую Инну родственники тайком вывезли к себе на Украину. О том, через что пришлось пройти дочери «врага народа», она говорить не любила. Но вот недавно, уже в Израиле, сказала мне, что хоть и была совсем маленькой, но ясно помнит, как их выгоняли из дома.

Мне же помнится такой эпизод. В год 100-летия В.И.Ленина заходит к нам коллега из отдела пропаганды и спрашивает, что у нас есть по этой теме. А у нас запарка с очередной культурной кампанией. Я говорю: «Извините, нам сейчас не до Ленина.» Нечаянно взглянув в сторону Инны, увидела: что она побледнела, изменилась в лице. Едва коллега ушел, выговорила севшим голосом: «Ты хоть чуть-чуть думаешь, что говоришь?!» Страх навсегда остался в людях, прошедших через то же, что пережила она. Но боязливой, тем более трусихой, она не была.

Об этом свидетельствует и одна из памятных мне страничек её жизни – удивительная и необычная. Инна была участницей экспедиции змееловов, работавших в пустыне. Один из её рассказов-воспоминаний меня поразил: Инна спасала змею, погибавшую от духоты в закрытой машине. С искренним состраданием в голосе (ничуть не приукрашиваю!) описывала, как держала змею в руках, приблизив к струйке воздуха из приоткрытого окна.

Пятнадцать лет проработали мы вместе. Еженедельные дежурства по выпуску номера газеты, что означало непомерную нагрузку на зрение, становились все губительнее при её сильной близорукости. И Инна ушла из газеты. В журнале «Экономика и жизнь» тоже оказалась на месте: в экономике разбиралась не хуже, чем в сфере культуры.

В 1990-м, когда все началось, Инна позвала меня к себе и сказала одно слово: «Уезжаю!» Отстояла в бесконечных очередях в ОВИР, летала в Москву и в октябре девяностого они с мамой покинули Ташкент, где прошла вся её жизнь. Я провожала их до Москвы. Простились в аэропорту Шереметьево. И не знали тогда, что впереди еще одна, новая, жизнь.

В Израиле у них не было ни родственников, ни близких друзей-старожилов. Насколько знаю, был единственный хороший знакомый из алии 1970-х – Семен Черток, бывший москвич, киновед, давний автор нашего отдела. Он помог Инне снять квартиру в Иерусалиме, единственном городе, где она хотела жить.

Из первых же её писем стало ясно, что она сразу всей душой приняла страну. Восторженно описывала, что удалось увидеть и узнать. Ни слова о трудностях и проблемах олимовского бытия. Единственная трудность – усвоение лекций по еврейской истории на иврите, которым она тогда недостаточно владела, но усиленно осваивала. Только приехав сама, узнала, каково пришлось первой зимой им, не привыкшим зимовать без отопления – и это вдобавок к другим неизбежным проблемам абсорбции.

Довольно скоро из писем Инны стало ясно, что она обратилась к религии, и это еще крепче привязало её к стране. Приехав, увидела, сколько настоящей веры вкладывала она в соблюдение традиций и установок иудаизма.

Известно, что многое в судьбе человека зависит от случая. Немало свидетельств и того, что случай избирателен. Если счастливый, он выпадает обычно тому, кому словно предназначен. Профессиональная, творческая судьба Инны Шофман в Израиле – как раз именно такой случай.

С первых же дней жизни в стране она посчитала главным для себя овладеть ивритом и использовала все возможности для этого. Одновременно изучала иудаизм, еврейскую историю, историю современного Израиля. Предназначенные для новых репатриантов многочисленные ульпаны, курсы, семинары естественно сводили друг с другом наших дважды сограждан. Одно из знакомств Инны оказалось для нее счастливым случаем. Иосиф Бегун, издававший литературно-общественный журнал «Авив», искал профессионального, опытного журналиста, познакомившись с Инной, предложил ей редактирование. Она практически одна выпускала журнал, делая это на высоком уровне.

В тот же период ей выпал еще один случай, ставший судьбоносным на всю оставшуюся жизнь. Началось с обычного в редакционной работе эпизода: автор принес материал для публикации. Иосиф Бегун заказал для журнала перевод стихов великой израильской поэтессы Рахели и очерк о ней Виктору Радуцкому, опытному переводчику, знатоку ивритской литературы и её истории.

Готовя материал к печати, Инна познакомилась с Виктором лично. Его поразили эрудиция, чувство языка, умение анализировать, словом, все то, что называют профессионализмом, а также доброжелательный интерес Инны к собеседнику. Не могли не поразить. Вот такого бы ему редактора литературных переводов! Это восторженное мнение Виктор Радуцкий сохранил в последующие двадцать с лишним лет. До тех пор, пока Инну не свалила болезнь.

Плоды этого сотрудничества — вышедшие в русском переводе книги «Петух искупления» Эли Амира, «Катерина» и «История одной жизни» Аарона Аппельфельда, «Йом-Кипур» (об Ариэле Шароне) Ури Дана, «Мой Бен-Гурион» Шимона Переса.

Самая же объемная их совместная работа – перевод произведений одного из ведущих писателей современного Израиля Амоса Оза. Восемь его книг, в числе которых «Мой Михаэль», «Черный ящик», «Повесть о любви и тьме», «Познать женщину», «Рифмы любви и смерти»…

Их популярность, интерес к ним русскоязычного и русского (книги выходили и в издательствах России) говорят сами за себя. Как читатель могу сказать: при безупречном русском языке передана неповторимая интонация произведений.

Творческое содружество с Инной приносило Виктору не только ни с чем не сравнимую радость согласной и плодотворной работы, но и роскошь общения с духовно богатым, мудрым и добрым человеком. Конечно, он не мог не рассказать о ней Амосу Озу. Маститый писатель выразил желание познакомиться с Инной лично. Они с Виктором приехали к нему в Арад. Тепло встретивший гостей хозяин проникся к Инне искренней симпатией. Когда её мама слегла, Оз спрашивал Виктора, чем он лично может ей помочь.

Кстати, надо бы сказать хотя бы несколько слов о том, какой она была дочерью. К моменту приезда в Израиль её маме, Виктории Яковлевне, было восемьдесят пять лет. Инна была главой и опорой маленькой семьи. Последние четыре с половиной года Виктория Яковлевна не вставала с постели. Конечно, полагающуюся в Израиле помощь от государства они получали. Но больной требовался круглосуточный уход. О специальном «бейт- аводе» дочь и слышать не хотела. Основная тяжесть легла на её плечи. Четыре с лишним года почти бессонных ночей — и при этом работа по редактированию текстов не прерывалась.

Кроме уже вышедших книг Амоса Оза, Инна продолжала работать над новыми, но последнюю успела лишь начать. После её смерти писатель сказал, что следующая его книга выйдет с посвящением «Светлой благословенной памяти Инны Иосифовны Шофман, изумительного Человека, блистательного Мастера.»

…Когда уходит человек, знавшие его, прежде всего близкие, задумываются над ответом на вечный вопрос: что он оставил людям? Думая об этом, вспомнила давний эпизод . Сидели мы втроем в нашем отделе, ровесницы и коллеги. Было нам немногим за тридцать. Мужским вниманием вроде бы не обделены, комплексами не страдали. Однако, видимо, время такое было и складывалось так у нас, что судьбы свои считали определившимися: нет семьи, детей и едва ли уже будут.

С чего возник и как шел этот разговор, вспомнить не могу. В памяти остались лишь слова Инны: «Не может быть, что мы уйдем и ни в ком не останемся. В ком-то обязательно останемся».

Она осталась…

В тех, чья молодость была отмечена её газетными строками о лучшем в людях. В её бывших студентах и практикантах. В тех, кому помогала сеять искорки разумного, доброго, вечного (насколько позволяли тогдашние возможности). В тех, кто с её помощью открыл для себя целый пласт литературы, а, значит, жизни и истории Израиля. Открыл мир большого еврейского писателя.

И, конечно, в душе и памяти близких друзей и не только их. Вот строки, которые посвятила её памяти Иегудит Браха, знавшая Инну совсем недолго:

Уж целый месяц пролетел.

А нам все кажется: ты с нами.

Твой список нужных добрых дел

Стоит у нас перед глазами.

Тому советом помогла,

Другому книгу подарила,

Беседой умной развлекла

И шуткою приободрила…

Закончить все-таки хотелось бы строками классика. Они, принадлежащие Борису Пастернаку, думается, о таких, как Инна:

Жизнь ведь тоже только миг,

Только растворенье

Нас самих во всех других

Как бы им в даренье…