Артур Кангин | Девушка по вызову

1.

Сижу я как-то вечерком на съемной квартире напротив театра «Сатирикон», чувствую с оторопью — скука смертная.

За окном валит снег.

Береза меланхолично под метелью раскачивается.

Ворона на подоконнике нагло таращится агатовым глазом, мол, чего ты, Юрий Козлов, красавец и бонвиван, вулканолог и путешественник, дома-то торчишь, зря штаны протираешь?

Молодой еще!

Открыл я желтую газету с объявлениями частного характера, читаю: «Молодая актриса Ида Розова, интеллигентная и чувственная, познакомится с мужчиной средних лет, духовно состоятельным, без комплексов».

Срочно набираю номер:

— Алло!

— Алло, — мелодично так, с кокетливым девичьим придыханием. — Приезжайте. Жду.

— Что взять? Икорочки? Буженинки? «Советского шампанского»? А, может быть, виски «Белая лошадь»?

— Ах, что хотите. Я не голодна.

Сердце мое ёкнуло в дурном предчувствии. Молодая актриса и не голодна?!

Но голосок девчушки был так нежен, так юн!

Я безжалостно раздавил змею сомнения.

Еду!

Закупился по полной программе.

Весь в хрустящих кульках. Как Дед Мороз.

Хватаю зеленоглазое такси.

— Ты — Дед Мороз, что ли? — таксист дружественно передернул волосатым кадыком.

— Типа того…

— Куда едем?

— К Снегурочке.

— А поточнее?

— Сухаревка, Костянский, 10.

Каких-то пятнадцать минут, и я уже поднимаюсь по чистой лестнице с лаковыми перилами, с раскидистыми фикусами в горшках.

Буржуазный особнячок!

С домофоном.

И зоркие старушки день и ночь у подъезда бдят.

Чужого вставными золотыми челюстями в клочья разорвут.

Давлю пуговку звонка.

Нажимаю смело, мускулисто, только левый глаз, собака, что-то подергивается.

Это так, от предвкушения встречи.

Открыла сама.

Не девица, конфетка фабрики «Большевичка».

— Здравствуйте, — говорю.

— Проходите, — слегка потупилась.

Заходим в залу, а там стол накрыт скатертью с золотыми цацками, а на скатерти такое, что мои кулечки с провизией — хохот куриный.

Осьминоги в собственном соку, камбала в свежайшем томате, осетр, подлецом развалился на фаянсе, заправленный нежно натертым хреном, акульи хрящики, вымоченные в мускатном уксусе…

Так сказать, дары морской пучины.

В царском изобилии!

Я распрямился, помолодел на глазах.

Полногрудая куколка, изысканная еда, привлекательный интерьер с плюшевыми гардинами, можжевеловая настойка темным янтарем переливается в хрустале графина.

Чего же еще?

А это еще что такое?

В углу комнаты, в кресле-каталке, закутанный в полосатый шотландский плед, сидел какой-то незнакомый мне дедушка с зеленоватыми от ветхости волосами и с надтреснутым моноклем в застылом глазу.

— Мой прадед… — подводит меня Ида к старичку. — Василий Степанович.

— Очень приятно, — интеллигентно проблеял я.

— Вы в каком полку служили? — заорал старикан. — Не из гусар?

— Какой там гусар?! Я человек сугубо штатский. Пацифист. Вулканолог. Плейбой. Молодежная лига защиты пингвинов.

— Жаль, — дед обиженно поджал губы.

Я повернулся к Иде:

— Условимся. Сколько берут начинающие артистки?

— Ничего.

— Так нельзя! Мы — цивилизованные люди. 21-й век, все-таки…

— Я, верно, не так выразилась. Денег я с вас не возьму. Только…

— Только?

— Пусть дедушка на нас полюбуется.

— В каком это смысле — полюбуется?

— В прямом.

Шайка визионеров?!

Этого мне только недоставало!

Я повернулся к выходу:

— Прощайте, леди.

— Постой, Юрий! — раненой лебедкой вскрикнула Ида и единым движением скинула с себя японский драконистый халатик.

Видели вы Венеру Милосскую?

Хотя бы на фото?

Ну, так она — тля, по сравнению с Идой.

Брови коромыслом, а ниже — точеный торс.

Ноги!..

Тут я немею…

Еще великий Пушкин заметил, мол, женские ноги превыше всего.

Вот и я такой же.

Ногопоклонник.

2.

Я кинулся в пламя страсти, позабыв обо всем. И страсть наша трещала шутихами и взрывалась золотом фейерверка.

Я упивался, как мохнатый шмель, ненароком угодивший в душистый хмель.

Или, точнее, как мохнатый медведь, обнаруживший дупло полное гречишного духовитого меда.

Или…

Впрочем, довольно!

Упивался и всё.

А когда оглянулся на кресло-каталку, то увидел в нем крохотного младенчика с моноклем в своем еще глупом глазу.

— Уа! Уа! — истошно верещал крохотун.

Ида дикой кошкой выскочила из-под меня:

— Переусердствовали!

— Милая, да объясни же, наконец, в чем дело?

Ида схватила малютку и принялась ее укачивать:

— Вот так-так! Вот так-так! Подожди, дедушка! Подожди, Василий Степанович!

Тут признаться, дорогие друзья, паркетный пол, как палуба брига, качнулся у меня из-под ног.

— Какой еще Василь Степаныч? — застонал я в недоумении. — Это же ребенок! А Степаныч куда-то вышел. Может быть, покурить. Может быть, по малой нужде. Все мы люди. Тем более, в таком предгибельном возрасте.

— Ты что, Юрий Козлов, — Ида щелкнула зубками, — так до сих пор и не понял куда попал?

— А куда я попал? Костянский, 10. Старушки у подъезда. Лаковые перила. Фикусы в горшках. Приличный дом, ничего не скажу.

Из ноздрей Иды вылетели клубочки фиолетового дыма.

В комнате отчетливо запахло болотной тиной, пнями-гнилушками.

Это мне не понравилось.

— Ну, я пошел, — сказал я, натягивая брюки с люрексом.

— Так просто от нас не уходят, — сверкнула малороссийскими очами Ида. — От ведьмы и её дедушки.

— Мне надо в Казань срочно. У меня там жена. Много жен. Детей мал-мала. Любимая теща.

— Ты останешься здесь, пока дедушка не повзрослеет. Иначе он может сгинуть.

— Помилуй, краля! Если так хочешь… Тогда займемся любовью.

— Никаких секс-контактов. Мне не нужен дедушка-эмбрион.

— Да, я от воздержания с ума сойду.

— Это, Юрик Козлов, твои проблемы.

3.

Три месяца и три дня пришлось мне прожить в этой лихой квартирке.

Василий Степанович у меня на руках мужал ни по дням, а по часам.

Несколько раз я пытался овладеть красавицей Идой, но она пригрозила превратить меня в бородавчатую жабу, тем самым, начисто погасив мое игровое либидо.

От скуки я принялся раскладывать мудреные пасьянсы, гадать на бобах.

Взял несколько уроков целебной магии у своей пассии.

Я-то человек на редкость здоровый. Кровь с молоком! Точнее, солнце в крови. Ан от радикулита и геморроя никто не застрахован. Стоит подстраховаться.

И вот Ида мне говорит:

— Ты свободен, Юрий!

Действительно, дедушка вырос.

У него уже стали пробиваться юношеские усики, а ля Петр Первый.

— О’кей! А право последней ночи?

— Забудь!

— Как это забудь? Что за шутки?

— Тогда с одним условием.

— Каким же?

— Я буду потом к тебе являться.

— Что за проблемы? Когда жена в командировке, или я где, всегда буду рад.

— Вот и отлично.

О моей последней вакхической ночи с Идой Розовой я могу рассказать лишь мимикой.

Жаль, вы ее не видите!

И не старайтесь!

А как же дедушка, спросите вы?

Дедушку мы спровадили в смежную комнату.

Тинэйджер поколение «Next» принялся с удовольствием глядеть крутой французский эротический боевик, кажется, «Эммануэль в турецких банях» или «Турки в сетях Эммануэль»…

Что-то вроде.

Видеоэротика взбадривала Василия Степановича, не давая побочного эффекта омоложения.

Чего же лучше?

А в полночь, хрустально чистый от удовлетворенной страсти, я покинул гостеприимную квартиру, Костянский переулок, дом 10.

4.

В Казань я приехал ранним утром.

В пояс поклонился минаретам, хотел даже поцеловать землю, однако на перроне было наплевано, и я раздумал.

Жена, ребятишки, моложавая теща встретили меня с восторгом.

Их можно понять.

Пару-тройку лет я не появлялся на отчизне, отдавая всего себя беззаветному служению некстати оживающим вулканам.

И вот, уложили мы с женой детишек, мал-мала, идем, как голубки, в спальню.

Поцелуи, нежные словечки, намеки, объятия.

Все как полагается.

Соскучились друг по другу яростно.

Вдруг, что такое?

В уголке спальни стоит красавица Ида, а из кресла-качалки сверкает моноклем дряхлый дедушка, достопочтенный Степаныч.

— Вот мы и пришли, Юрочка, по договору, — нежно говорит Ида. — Омолаживаться.

Жена:

— Милый, или у меня в ушах гудит? Шум какой-то?

Я:

— Ничего. Это так. Ветер в поле.

А сам думаю, и ведь не шуганешь ведьму-то.

Она в силе.

Пупырчатой жабой мне быть не с руки… И не с ноги, тем более.

Да и привык я к ним.

Не к жабам!

А к Иде и к дедушке. Они, как родные. Чего стесняться?

Может быть, некоторые бойкие сексологи поймут меня превратно.

Пусть понимают как угодно.

Главное, я честен перед собой, женой, и перед красавицей Идой с ее, текучим, как ртуть, это я о возрасте, дедушкой.

Артур Кангин