ДЕРЖИСЬ, АНЮТА!

Разгар июля. Семь утра. Соседка Аня звонит мне на домашний. Мы встречаемся у лифта и идем к Ocean Parkway. Еще не жарко, солнечные лучи приятно согревают тело, утренний ветерок вентилирует полусонные головы. Аня в шортах и в фирменной майке. Моя майка — обычный ширпотреб made in China, а шорты я уже отбросила лет десять назад и резко и бесповоротно перешла на бриджи. У Ани пока еще стройные ноги, и она не прочь их показать аж с утра пораньше. Хотя, между нами девочками, кому их здесь на Ocean Parkway показывать? Пузатым мужикам с одышкой, которые бегут от инфаркта? Или, может, молодым мускулистым юношам, которые на таких «старушек», как мы, даже не смотрят?

У нас с Аней абсолютно разные фигуры. У меня еще сохранилась талия, а у Ани ее нет, как и не было вовсе. Зато у нее выдающийся бюст (гордость всякой женщины), а мой бюст — увы и ах! Аня всегда ухожена, наманикюрена и напедикюрена, ее волосы, накрученные на крупные бигуди, модно подстрижены, налачены и не торчат в разные стороны на ветру. Она каждую неделю, строго по календарю, ходит в салон красоты на Брайтоне, чтобы радовало отражение в зеркале. А я — сама себе салон. Ну, может, раз в месяц сбегаю в парикмахерскую, когда уж совсем приспичит.

Я работаю free lance на компьютере, делаю людям веб сайты. Аня — домашняя хозяйка с советским музыкальным образованием. Но все эти различия не создают между нами неразрешимых противоречий. Что Бог дает, то и хорошо. Как мудро рассуждал мой первый муж: «Какая ни есть жена, ее на базар не нести!» Эта фраза, однако, не помешала нам развестись. Вскоре после развода мой первый муж заболел и умер, но я не растерялась и нашла второго. Со вторым я прожила десять лет. В итоге, он тоже заболел и тоже умер. В общем, я дважды вдова. Правда, у меня появился дистанционный бойфренд, проживающий в соседнем штате Нью-Джерси. Иногда он преодолевает эту дистанцию и осуществляет свои прямые бойфрендовские обязанности. Впрочем, когда его нет рядом, мне совсем не одиноко. Так что я не знаю, что лучше, когда он есть или когда его нет. Аня — другое дело. Она прочно, уже тридцать лет, замужем за Веней — со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Обязанностей, однако, значительно больше, чем прав.

Но я немного отвлеклась от темы. Итак, мы выходим на оздоровительную прямую.

— Люсик! — говорит мне Аня на ходу. — Ты как-то подозрительно быстро сегодня передвигаешься. Что случилось? Неужели ты, наконец-то, выспалась?

— Ни Боже мой! Полночи ворочалась с боку на бок. Переставляю ноги на чистом энтузиазме.

— А я — на злости. Как мне надоел наш раздолбленный кооператив! Слышимость — как будто стены из фанеры. У соседей наверху звонит телефон, а я думаю, что это мой и бегу снимать трубку. Только встанешь ночью в туалет, как этот старый маразматик, сосед снизу, пробуждается и начинает каким-то тяжелым орудием долбать в свой потолок, то есть, мне в пол. Сегодня совсем озверел — стучал пятнадцать минут. Я засекла по часам.

— Господи! Сколько раз я тебе говорила: вызови полицию. Как только наденут на него наручники, заберут в обезьянник, вмиг успокоится.

— Нет, я так не могу. Мне его жалко. Он же, китаеза, только по-китайски понимает. Придут копы, а старик по-английски — ни бельмеса. Вдруг его инфаркт хватит или, не дай Бог, инсульт. Меня же совесть замучает.

— Ну, терпи тогда и не жалуйся, раз ты такая сердобольная. Слушай, давай сбавим ходу, а то я на тыщу рванула, как на пятьсот… Что-то под левой лопаткой колет, и правая коленка дергается. Ты же в курсе: у меня невралгия, депрессия, гастрит, артрит и проблемы с мениском. До какой авеню мы дошли? Солнце слепит глаза. Не вижу сайна.

— Пока только до авеню «T». Давай дотянем хоть до Kings Highway. Блин! С тобой мировой рекорд не поставишь. Как в том анекдоте о еврейской жене, которая, если не самая красивая, то непременно самая больная.

— Одна маленькая поправка. Еврейская жена — это ты, а я — еврейская вдова. Если еврейская вдова пережила двух мужей, значит, она, скорее всего, не самая больная.

— Ну, извини, подруга. Наверное, есть вдовы больнее тебя. Беру свои слова назад. А теперь догадайся с трех раз, куда я сегодня иду после ланча.

— И гадать нечего. В nursing home к своему дорогому мамулику. (Это вариант обращения к мамочке из русского сериала, который тянется уже два года и всем порядком надоел, но мы с Аней его иногда все же смотрим, хоть и чертыхаемся.) Ты же туда через день таскаешься, как на работу.

— Нет. Это раньше было через день. А теперь только раз в неделю. Мамулик наказан.

— Что так? Чем твой бедный мамулик провинился? Сколько лет старушке? Девяносто?

— Бери круче. Моему мамулику через месяц девяносто пять стукнет. Долгожительница наша! Двух своих сыновей уже похоронила и нас с младшим братом переживет, как пить дать. А вредная — жуть. О покойных сыновьях говорит: «Они уже в земле. Им хорошо». Чем старше, тем вреднее делается. Когда ее вредность накладывается на склероз, мне хочется повеситься.

— Да не бери ты в голову. Старый — что малый. Тебе в одно ухо вошло, из другого вышло. Ты пришла, покормила мамулика фруктами, напоила соком, принесла чистое белье, русскую газету для просвещения, поговорила с персоналом, поцеловала старушку в лобик и закрыла дверь с другой стороны. Вот и все дела.

— Ха! Не все так просто. Она же, как меня видит, сразу заводится и кричит на весь nursing home: “Упекла меня сюда, сволочь! Верни мне мою квартиру, SSI и восьмую программу с хоуматтендой. Слава Богу, ты еще жива, собака такая! Если ты умрешь, кто ко мне приходить будет?» — Мне же перед людьми стыдно, ведь некоторые по-русски понимают. Что они подумают?

— О Господи! Они подумают, что твой мамулик выжил из ума. У них таких мамуликов — полный nursing home. Им не привыкать.

— Им-то не привыкать, а я до сих пор привыкнуть не могу. Она кричит, ругается и меня не отпускает. Ей нужны мои уши, чтобы туда слить всю злость, как в унитаз. А как я могла ее не отдать в nursing home, если у нее ни один хоуматтендант больше двух дней не продержался! Она же бедных женщин доводила до гипертонического криза и сердечного приступа. Только они на улицу выйдут погулять, хоуматендша чуть зазевается, а мамулик со своим вокером шасть — и за угол покатила, как на велосипеде. Потом мы ее с полицией разыскивали.

— Да… ситуация! Это, пожалуй, похуже китайца, который тебе в пол барабанит. Прямо не знаю, что посоветовать. Очень тебе сочувствую. А что говорит Веня?

— А что Веня, Веня добренький. Ему хорошо! Отработал смену, взял сверхурочные, пришел домой измочаленный, поел вкусный обед, который я приготовила (первое, второе и непременно третье), уткнулся в телевизор, отыграл этот time и уснул богатырским сном. Ему что мой мамулик, что китаец, что комар прожужжит, что муха пролетит… Нервы, блин, — канаты.

— Все, кончай причитать и материться, подруга. Уже Kings Highway. Пошли назад.

— Может, дойдем сегодня до авеню «Р» — в виде исключения? Надо мышцы укреплять и кости, ну и с весом бороться… мне.

— Согласна. Начнешь бороться с завтрашнего дня. Уже восемь часов. Солнышко стало припекать.

— Вот, с тобой всегда так. Сплошные экскьюзы. То тебе солнышко мешает, то дождик. Спешишь домой к своему компьютеру? Или, может, твой бойфренд сегодня должен приехать? Будешь марафет на фейсе наводить?

— Мой бойфренд улетел отдыхать в Доминиканскую республику. Летом же туда дешевый тариф, а он лишнего доллара не потратит. А поработать мне и, правда, немного надо. У тебя, вроде, тоже дела есть: постирать, например, квартиру убрать, полноценный обед Венечке своему приготовить, дочке дать пару ценных указаний по телефону.

Аня вспоминает о своих обязанностях, мрачнеет и молча кивает. Мы дружно разворачиваемся, как солдаты, и тем же манером, но в более медленном темпе возвращаемся домой.

— Господи! Как все надоело! — продолжает ворчать Аня. — Квартира надраена так, что с пола уже можно пить. Сколько нужно ее еще драить! Холодильник вот-вот лопнет от запаса продуктов. Веня скупил все, что было на базе. Как будто завтра настанет конец света. Уж и не знаю, что на обед сготовить. Отбивные были на прошлой неделе, бефстроганов — три дня назад, рыба под маринадом — позавчера, вчера — пирожки с мясом… Селедку под шубой мне нельзя. Об цыплят табака коронки ломаются и пломбы выпадают. От тефтелей Веню тошнит…

— Ну, так испеки сегодня пирожки с капустой и с яйцами. У тебя они здорово получаются, — вношу я свое рацпредложение. У меня чисто корыстный интерес. Аня готовит, как настоящий шеф повар. Я же готовлю примитивно, под настроение или просто беру take out из русского, турецкого или китайского ресторана. Да и для кого мне разводить эти гастрономические изыски? Мужья преставились, дети разбрелись по городам и штатам. Так что, если Аня испечет пирожки, мне, соответственно, тоже кое-что перепадет. Я смотрю на Аню и многозначительно так улыбаюсь. Она меня понимает и тоже улыбается в ответ:

— Ладно. Уговорила. Будут вам с Веней пирожки с капустой и с яйцами. Еще и мамулику принесу. Только этого мало, надо суп какой-нибудь сварганить, ну, хотя бы холодный борщ. С моим Веней одними пирожками не отделаешься. Избаловала я его на свою голову.

— Ты же образцовая жена. Надо держать марку.

Мы приближаемся к нашему дому, вспотевшие, изрядно уставшие, но удовлетворенные от сознания выполненной задачи по укреплению здоровья. Расстаемся у лифта до завтрашнего утра.

На следующий день я напрасно жду звонка от Ани. Начинаю нервничать. Звоню ей на домашний. Телефон не отвечает. Звоню на мобильный.

— Аня, где ты? Что случилось? Мы сегодня не идем на Ocean Parkway? А как же борьба с твоим весом?

— Борьба закончилась. Сегодня все отменяется. Мне ночью позвонили из nursing hom’а. Нет больше моего мамулика. Мамочка упала с кровати и скоропостижно скончалась. — Аня заплакала, голос ее задрожал. — Господи! Зачем я ее отдала в этот проклятый nursing home? Не углядели они за мамуликом. Никогда себе этого не прощу. Ну, вредная была старушка, ну, сумасшедшая… Так ведь, как говорил твой первый муж, «на базар не нести». Бедный мой мамулик! Как же я теперь без нее?

Мне хотелось сказать Ане: «Что ты так убиваешься? Успокойся, отдохни! Твой мамулик — чудовище. Свершилось то, что рано или поздно должно было свершиться. Наконец-то наступит облегчение». — Но я прикусила язык и ничего не сказала. Опасное и неблагодарное дело давать бесплатные советы и копаться в чужой душе.

Хоронили мы Анину маму, как и полагается по еврейскому обычаю, на второй день. Раввин произнес речь о том, какая она была добрая женщина, отличная мать и примерная бабушка и как ее все любили: и дети, и внуки, и соседи, и хоуматтенданты и работники nursing hom’а. Мы всплакнули.

Прошло несколько недель после похорон. Я пыталась вытащить подругу на Ocean Parkway. Аня долго сопротивлялась, но, в конце концов, поддалась моим уговорам, и мы пошли по нашему прежнему маршруту. На Ане были старые шорты и вылинявшая футболка. Маникюр давно облез, в непрокрашенных, повисших сосульками волосах серебрилась седина. Мы шли почти молча. Я пыталась начать хоть какой-нибудь разговор, чтобы отвлечь подругу от грустных мыслей и укоров совести.

— Ань, а ты здорово похудела. Живота почти нет.

Аня на мою болтовню не реагировала. Она вышагивала по Ocean Parkway без эмоций, по привычке, словно заводная кукла. Одиноко и страшно было ей в образовавшейся пустоте.

— Держись, Анюта! — сказала я. — Все проходит…

Новую книгу Елены Литинской “От Спиридоновки до Шипсхед-Бея”, изданную чикагским издательством InSignificant Books, можно приобрести на сайте Аmazon.com (поиск по английскому названию книги “From Spiridonovka To Sheepshead Bay” или по фамилии автора “Litinskaya”).

Публикация подготовлена Семёном Каминским

.
.
.