Елена Цвелик | Человек-невидимка

Даже по прошествии двадцати пяти лет советской власти Одесса с ее особым духом, традицией юмора и предпринимательства, полным пре­небрежением к правилам, граничащим с преступностью, представ­ляла собой уникальный феномен. В Одессе всегда жили по-другому, не так, как в остальной Российской Империи или в Советской Республике. По меткому замечанию американского историка Александра Даллина, в этом у нее было больше сходства с Марселем и Неаполем, чем с Ленинградом или Свердловском.

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Немецко-румынская оккупация города началась 16 октября 1941 года, и румынам, вернувшим свободу частной инициативе, удалось создать в Одессе нечто вроде нео-нэпа с процветающим Привозом, бодегами, публичными домами, Оперным театром и Академией изящных искусств. Многие одесситы помнят, что в то время на рынке были любые продукты, что люди въезжали в новые квартиры, а потом переселялись в лучшие, да и вообще с румынами можно было договориться! Это была эпоха тотальной коррупции, когда продажная румынская администрация закрывала глаза на многое. Тем не менее ”договориться” с ней удавалось далеко не всем. Из ста тысяч евреев, оставшихся в оккупированной Одессе, до ее освобождения дожило только около шестисот человек.

Глава еврейского партизанского отряда одессит Григорий Фурман был одним из немногих, кому удалось пережить оккупацию и после освобождения Одессы вернуться домой. Я писала об его деятельности в очерках об одесском сопротивлении*, но послевоенная судьба Фурмана оставалась неизвестной. И вот мне повезло, – в один прекрасный день со мной связались родственники Фурмана, от которых я получила много новых сведений, позволивших увидеть еврейского партизана в несколько ином свете.

Григорий Михайлович Фурман (1883–1959). Фото из архива семьи Фурман.

Фурман предстал передо мной как часть теневого мира Одессы, реальности, само существование которой советский официоз признавал с трудом.

Григорий Фурман умел быть нужным влиятельным людям на практическом, житейском уровне, что позволяло ему на протяжении многих лет, совершенно не скрываясь, вести привилегированный образ жизни, оставаясь при этом вне поля зрения советской власти. При невысоком социальном статусе, но при максимальном уровне востребованности, он оставался для органов безопасности человеком-невидимкой; ”всевидящее око органов” смотрело сквозь него, как сквозь прозрачное стекло. Никакие репрессии двадцатых и тридцатых годов, в ходе которых пали многие из тех, кто его прикрывал, Фурмана не коснулись, и положение его в эти годы оставалось стабильным.

Лист из материалов дела о деятельности партизанского отряда Молодцова-Бадаева (справа). Вверху против имени Фурмана следователь поставил прочерк, в то время как практически всех остальных, включая сотрудницу органов безопасности Галину Марцышек, офицера НКВД Морозовского и заместителей Бадаева Клименко и Васина проверяли более чем тщательно. 1945 год, Одесса.

Восстановить полную биографию Фурмана не представляется возможным, однако у нас есть надежные сведения относительно нескольких ее ключевых моментов, позволяющих судить о многом. Точно известно, что с 1933 года Фурман работал рубщиком (мясником) на Привозе, что до войны он жил в особняке на Люстдорфской дороге, а после переезда из Одессы в Харьков в 1947 году купил там частный дом по соседству с директором ликеро-водочного завода.

Перейдем теперь к последовательному изложению и более полному анализу.

Что такое рубщик на Привозе? Одесситы помнят, что в советское время это была ключевая фигура рынка, ”герцог Привоза”. Клиентурой хорошего рубщика были артисты, профессора, футболисты. У райкомовских, обкомовских работников и прочих влиятельных людей были родственники, которые тоже питались с рынка. Хотя, по словам моего друга-одессита, в Одессе ”все крутились”, но крутились с разной скоростью, и герцоги могли позволить себе многое из того, что не дозволялось простому смертному. Понятно, что на вершину пирамиды мог забраться не каждый; чтобы стать мясником на Привозе, да еще в голодном 1933 году, надо было обладать огромными связями и влиянием, которые нарабатывались годами. Откуда они взялись у Григория Фурмана? Тут мы вступаем в область догадок.

Герш Мойше-Берович (Григорий Михайлович) Фурман родился в 1883 году в селе Куяльник Одесского уезда Херсонской губернии. Образование он получил низшее. Партийная принадлежность Фурмана до 1917 года не известна, но его дочь Женя на допросе в Сигуранце утверждала, что за антиправительственную деятельность отец был приговорен царским судом к четырем годам тюремного заключения, из которых отсидел только три: началась февральская революция, а затем последовала амнистия заключенным. Конечно, всех перипетий и коллизий этой истории Женя знать не могла, поскольку родилась в 1923 году, а отец в подробности своей биографии ее не особенно посвящал.

В очерке московского журналиста Шмуэля Персова, члена Еврейского антифашистского комитета, который приезжал в Одессу в середине сороковых годов и интервьюировал выживших партизан из отряда Молодцова-Бадаева, написано, что Фурман был старым солдатом, участником Первой мировой войны. Может быть, выйдя из тюрьмы в 1917 году по амнистии, данной заключенным Временным правительством (их было две: шестого марта политическая, a семнадцатого уголовная), Герш Фурман успел повоевать на Румынском фронте, однако долго он там не задержался. Уже в мае 1918 года он женился на Хаве Хаим-Шаевне Фукс, а в конце октября у них родился первенец – сын Мойше (Миша), которого родители зарегистрировали в одесском раввинате.

Хава и Герш Фурманы. 1918 год, Одесса. Фото из архива семьи Фурман.

Из показаний Жени мы знаем, что Фурман воевал в Красной Армии, был ранен и лечился в Петрограде. И здесь стоит вспомнить о малоизвестных фактах из биографии Герша Мойше-Беровича: семейная легенда гласит, что до революции он сидел в одной камере с Григорием Котовским и был политкаторжанином. Хотя Котовский позже и утверждал, что с первого момента своей сознательной жизни он уже был стихийным коммунистом, даже не имея еще никакого понятия о большевиках, меньшевиках и вообще революционерах, при старом режиме сей прославленный красный командир считался уголовником. Чаще всего члены шаек, грабившие во имя социальной справедливости, называли себя ”анархистами-коммунистами”, хотя многие ”анархисты” были заурядными преступниками, прикрывавшимися хлесткой политической фразой. Банда Григория Котовского, которая в 1915–1916 годах перенесла свои действия в Одессу, была интернациональной по составу, не менее половины шайки (8 человек) составляли евреи. Некоторые из них до вступления в банду побывали в тюрьме как, например, 28-летний кишиневский мещанин Арон Кацис или в армии, как Самуил и Иосиф Гехтманы, или Нухим Авербух. Последний, между прочим, по данным полиции ”состоял на военной службе, участвовал в сражениях, был ранен в руку, и, как получивший увечье, уволен вовсе со службы”.

Забегая вперед, отметим, что одесские ”анархисты” были в неплохих отношениях с большевиками: знаменитый налетчик Мишка Япончик активно сотрудничал с большевистским подпольем, в том числе и через Котовского. После провозглашения в январе 1918 года Одесской Советской республики эти робин гуды чувствовали себя победителями и хозяевами города. Вооруженные революционными мандатами, они врывались в частные дома и магазины, банки и конторы, где требовали денег и ценностей.

Поскольку при царском режиме политических и уголовных преступников содержали отдельно, возникает вопрос, каким образом политкаторжанин Фурман оказался в одной камере с уголовником Котовским. Но все-таки семейная легенда может содержать в себе долю истины. Пути Герша Фурмана и Котовского могли пересекаться, о чем свидетельствует тот факт, что именно конная группа Котовского была переброшена осенью 1919 года в составе частей Южного фронта в Петроград для борьбы с Юденичем. Когда котовцы прибыли к месту назначения, Юденич был уже разгромлен. Состояние войска Котовского было к тому моменту плачевным: не хватало зимнего обмундирования, многие бойцы были больны, попал в госпиталь и сам командир. После выздоровления Котовский вернулся в часть. По словам его дочери Фурмана Жени, отец воевал в рядах Красной армии, был ранен и лечился в Петрограде. Вполне возможно, что он оказался там в составе группы Котовского. Пройдя курс лечения в госпитале, Фурман возвращается в Одессу, где в 1920 году у него рождается второй сын Яков, а в 1923 году дочь Женя. После третьих родов Хава умирает, и Герш Мойше-Берович остается вдовцом.

За годы войн и революций Одесса изменилась. Коренные жители Центра сгинули в подвалах ЧК и на фронтах, были вытеснены в эмиграцию, а жители одесских окраин, ближайших хуторов и местечек поселились на Дерибасовской — ”кто был ничем, тот станет всем!”. За всю Одессу стала говорить Молдаванка и Пересыпь. После массового бегства буржуазии и дворянства в начале февраля 1920 года в опустевшие шикарные квартиры Центра стала переселяться ”новая знать”: красные ”комиссары”, а также новые теневые дельцы, которые быстро нашли общий язык с большевиками. С лета 1920 года в огромных буржуазных квартирах ”бывших” началось уплотнение — переселение сюда советских служащих, рабочих и люмпенов. Квартиры разбивалась не только на комнаты, но и на углы, в которых поселялись осчастливленные новой властью жители коммуналок.

К середине двадцатых в СССР расцветает НЭП: появляются бизнесмены-нэпманы, капиталы многих из них создаются ”из воздуха”. Вполне вероятно, что и Фурман, сохранив старые связи, пошел в ногу со временем; тогда же он становится обладателем удостоверения члена Общества бывших политкаторжан, которое давало своему владельцу существенные льготы. Возможно, здесь не обошлось без помощи Котовского, который мог помнить своего сокамерника. Общество бывших политкаторжан открылось в Москве в Доме Союзов в марте 1921 года. Его членом мог стать че­ло­век, на­хо­див­ший­ся в про­шлом на ка­тор­ге и в ссыл­ке за ре­во­люционную дея­тель­ность и не по­да­вав­ший про­ше­ние о по­ми­ло­ва­нии, а так­же не вы­сту­пав­ший про­тив советской вла­сти по­сле 1917 года. Владельцы членских удостоверений имели пер­со­наль­ные пен­сии, льго­ты по кварт­пла­те, про­ез­ду в транс­пор­те, поль­зо­ва­лись за­кры­ты­ми про­до­вольственными и пром­то­вар­ны­ми рас­пре­де­ли­те­ля­ми, ле­чи­лись и от­ды­ха­ли в специальных са­на­то­ри­ях и до­мах от­ды­ха. В Одессе Обществу принадлежал санаторий ”Черноморка” в Люстдорфе. Помимо солнца, моря и процедур представители местной советской и партийной элиты обеспечивались питанием по высшей категории: отдыхающим полагались шоколад, масло, какао, коньяк, свежие яйца, сливки, козье молоко и другие дефицитные продукты. В начале тридцатых годов в печать стала публиковать обвинения в адрес Общества в фаль­си­фи­ка­ции ис­то­рии боль­ше­виз­ма и ли­бе­раль­ном от­но­ше­нии к мень­ше­ви­кам и троц­ки­стам. По­сле убий­ст­ва Кирова не­ко­то­рые бывшие политкаторжане бы­ли аре­сто­ва­ны, а в июне 1935 года Oбщество самоликвидировалось. С тех пор Герш Фурман более не афишировал свою принадлежность к этой опальной организации и перестал пользоваться положенными ему льготами. В 1933 году он устроился работать мясником (рубальщиком) на Привоз, где чудесным образом оставался незамеченным органами безопасности.

В середине тридцатых Герш встретил одесситку Феню Мейлахс; 8 мая 1936 года у них родился сын Саша. Родственники помнят, что Саша был способным ребенком, который развивался быстро и даже говорил немного по-немецки и по-румынски. О его судьбе чуть позже. В доме, кроме Яши, Жени и Саши, подрастала дочь Фени Лида, которая была на шесть лет старше маленького Сашеньки. Миша давно жил отдельно и редко бывал в Одессе; он работал в цирке, с которым гастролировал по стране.

Саша Фурман. Около 1940 года, Одесса. Фото из архива семьи Фурман.

Феня Яковлевна Фурман сыном Сашей. 30 октября 1940 года, Одесса.

Фото из архива семьи Фурман.

Во время Второй мировой войны после того, как румынские войска заняли Одессу, положение еврейского населения города резко изменилось. Устрашающие акции карателей в Дальнике и на пороховых складах по Люстдорфской дороге, где заживо сгорели десятки тысяч евреев, не оставляли у оставшихся в живых никаких иллюзий.

Точно не известно, где находились Фурманы до того момента, как они спустились в катакомбы; считается, что они бежали из гетто, во всяком случае, об этом говорил партизан-бадаевец Владимир Красноштейн и его товарищи. Согласно показаниям Жени Фурман, она входила в катакомбы вместе с отцом, Феней, братом Яшей, Левой Быковым, братьями Бобровскими и их родными. По свидетельству Раи Бобровской, Иванов, будучи председателем колхоза в Куяльнике, раскулачивал ее отца – работавшего, не покладая рук, зажиточного хозяина, который был сослан в Сибирь, но по дороге бежал и спасся. Иванов чувствовал свою вину за содеянное и предложил спасти жизнь Бобровскому и его семье. Григорий Бобровский попросил у него разрешение взять в катакомбы родственников, а также друга (Фурмана) с семьей, и Иванов согласился.

О довоенной жизни Фурмана известно из показаний его дочери Жени. Вот что она сообщила следователю Сигуранцы: ”Мы имели свой особняк по Люстдорфской дороге, 31… В нашем особняке находились драгоценные вещи и золото… Часть забрали румыны… Остались два ковра, один персидский с красными цветами размером 12/ 7 м и другой из шерсти, белье, платья, сапоги, хорошая мебель, два пианино, шкафы с зеркалами, кровати из красного дерева”. Партизан-бадаевец Элик Засовский тоже слышал рассказы про особняк, где Фурман хранил золото, намереваясь с его помощью открыть колбасную фабрику. Конечно, слухи о фабрике могли быть выдумкой, но с такой специальностью, как рубальщик, и не где-нибудь, а на Привозе, Фурман, безусловно, не бедствовал. Рая Бобровская рассказывала, что отец ее Григорий (Эрш), мясник из Куяльника, обеспечивал семью полностью, и в доме ни в чем не было недостатка. Когда началась война, Григорий Бобровский закопал в колодце возле дома золото, которое потом нашла соседка, выдавшая его мать румынам. Много лет спустя Рая случайно столкнулась с внучкой этой женщины, руки которой были унизаны кольцами, принадлежавшими прежде ее семье. Рая утверждала, что на ценности, закопанные Боборовским в сухом колодце, можно было купить десять таких домов, как тот, который они имели до войны. Сбережения у Фурмана, конечно, тоже имелись, а вот слухи о том, что они зарыты на Люстдорфской дороге, были, наверное, блефом, отвлекающим маневром.

Но вернемся к Одессе времен оккупации. И в показаниях Жени, и в документах Одесского обкома партии отмечено, что семьи Фурмана и братьев Бобровских оказались в катакомбах в январе 1942-го. Братья Бобровские, как и Герш Фурман, были уроженцами Куяльника, а Герш Бобровский, скрывавшийся в поселке с начала оккупации, хорошо знал, к кому из односельчан можно наведаться за провиантом. Положение партизан Молодцова-Бадаева было тяжелым, они питались латурой – похлебкой из разведенной на воде муки, и помочь продуктами еврейской группе они не могли. Благодаря совместным рейдам бадаевцев с людьми из группы Фурмана, партизаны спасались от голода, но после гибели в одном из рейдов Герша Бобровского иссяк и этот источник.

В город за продуктами выходили Женя Фурман, Лева Бык и его невеста Феня Могилевская, но в мае 1942-го их выследили и арестовали на квартире подпольщицы Анны Черкасовой. Через несколько дней полиция явилась к Иванову, который укрывал еврейский отряд в катакомбах. Между людьми Фурмана и карателями завязалась перестрелка, был ранен ребенок. По словам родственников, ранили Лиду Фурман, которую удалось переправить в больницу, где ее прооперировали, а затем выкрасть оттуда и перевезти в надежное место. После атаки на партизан каратели стали окуривать катакомбы дымом и отравляющими веществами; кроме того, у еврейского отряда кончились запасы продуктов, и положение стало критическим. Женщинам с детьми приказали выходить на поверхность небольшими группами и спасаться. Уйти далеко беглецы не смогли, практически все они были пойманы патрулями и доставлены в комендатуру. Спастись удалось только единицам, остальные были расстреляны. В тюрьме после жестоких пыток погибла Поля Розентул, жена Давида Бобровского, был расстрелян его сын Мусик и племянник Абрам Бухгалтер.

Фурманы потеряли в оккупации двоих детей: Женю и Сашу. Женя была расстреляна по приговору румынского суда вместе с партизанами-бадаевцами в октябре 1942 года. По свидетельству Раи Бобровской перед тем, как уйти в катакомбы, Фурман оставил пятилетнего Сашу у женщины в Куяльнике, заплатив ей золотом за то, чтобы она позаботилась о мальчике, но та передумала и через несколько дней отвела Сашу к бабушке Хове, матери братьев Бобровских. Соседка Ховы, имевшая виды на ее добро, донесла в полицию на старую еврейку с маленьким ребенком. Приехали румыны и отвезли их в гетто на Слободку, на суконную фабрику. Зимой 1942 года стояли небывалые для тех мест морозы, и Сашенька с Ховой замерзли и погибли…

Показания очевидцев противоречивы. Родные Фени Фурман говорили о том, что она попала в комендатуру, где ее били и требовали информацию о партизанах; что произошло потом, не известно. Рая Бобровская утверждает, что Феня в гетто не была. Родные Фурмана уверяли, что Саша попал в заложники и, возможно, был вывезен в Германию, а Рая Бобровская считала, что он погиб на Слободке вместе с ее бабушкой Ховой. По воспоминаниям Валентины Тырмос, Григорий Фурман сидел в военной тюрьме Куртя Марциале, где ему огласили смертный приговор, а по рассказам Раи Бобровской, после выхода из катакомб он скитался по селам, работал где-то сторожем. Фурман выбрался из военной тюрьмы и, верный своему образу, в течение почти двух оставшихся военных лет был невидимкой.

Картина, которую застали Феня Яковлевна и Григорий Михайлович, вернувшись в освобожденную Одессу, была безрадостной: исчезли не только родные, но и знакомые, и соседи. Если какие-то вещи можно было найти и вернуть, то выселить из квартир ”прижившихся” там за годы оккупации новых хозяев было почти невозможно, поэтому Фурманы поселились не в своей довоенной квартире, а в доме на Малой Арнаутской, 93. В сентябре 1944 года призвали в армию Якова. Он воевал в составе Южной группы войск и был награжден медалью ”За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.” Брат его Михаил, призванный в 1942 году в Актюбинске, прошел всю войну, участвовал в освобождении Белграда и был удостоен медали ”За боевые заслуги”. В один прекрасный день Михаил и Яков случайно встретились то ли в Бухаресте, то ли в Белграде, сфотографировались и послали фото младшей сестре Лиде.

Слева направо: братья Яков и Михаил Фурманы. 1946 год. Фото из архива семьи Фурман.

Еще одна загадка: имя Фениной дочери Лиды, 1930 года рождения, не упоминается ни в Листах Яд Вашем, ни в воспоминаниях партизан, переживших оккупацию. В очерке Шмуэля Персова ”В одесских катакомбах” рассказывается о Рите Фурман: ”Одиннадцатилетняя Рита Фурман, живая, смышленая девочка, успевшая научиться говорить немного по-румынски, выполняла обязанности связного. Ей неоднократно давались поручения, сопряженные с большим риском”. В статье журналиста Андриевского “Хозяйка тайной квартиры”, опубликованной в газете ”Чорноморьска комуна” 30 сентября 1967 года, приведены слова подпольщицы Анны Черкасовой о том, что Рите Фурман, младшей сестре Жени, удалось спастись, она живет в Харькове. В листах Яд Вашем, поданных на семью Фурман родственником Фени, Рита Фурман записана как Рива, но Феня вполне могла назвать так девочку в честь своей покойной матери, а позже русифицировать ее имя. К сожалению, в документах и мемуарах тех лет встречается путаница с именами, фамилиями и отчествами. Казалось бы, все сходится, но в показаниях партизана Владимира Красноштейна упоминается девочка Рита 14–15 лет из еврейской группы, которая выходила с Полей Розентул в город за продуктами. Однако о девочке Фриде, которую она видела в тюрьме вместе с Женей Фурман, пишет героиня подполья Галина Марцышек, и потом добавляет, что они обе были приговорены к расстрелу; но в расстрельном списке только одна Фрида – Хайт. В Яд Вашем Лист на Фриду оставил исследователь, который никаких данных, кроме ее имени, фамилии и месте гибели не привел. А если Женя Фурман выходила в город с Фридой и выдавала ее за младшую сестру и называла при этом Ритой? Окликнуть ”сестренку” Фридой в обезъевреенном городе было небезопасно, а Ритой не страшно. В этом случае можно считать, что и Персов, и Анна Черкасова просто не знали подлинного имени девочки Риты (Фриды), настоящую же сестру Жени звали не Ритой, а Лидой.

Связи и средства, позволившие Фурману стать одним из герцогов Привоза в голодном 1933 году, очевидно, сохранились и после войны. Они и позволили ему спасти свою семью от голода, охватившего Украину в 1947 году, когда буханка хлеба стоила на Привозе 100 рублей – половину зарплаты мелкого служащего. Переехав сначала в Мукачево, затем во Львов, а оттуда в Харьков, Фурман сумел устроить на работу детей и приобрести жилье; его частный дом был куплен по соседству с домом директора ликеро-водочного завода (!). То был период острой нехватки жилья, когда возвращавшихся из эвакуации евреев местные жители спускали с лестниц за попытку вернуть даже не квартиру, а комнату. На это опять-таки требовались большие средства, которыми обычный советский пенсионер просто не мог располагать.

Переселившись в Харьков, Фурман с семьей обосновался в доме на проспекте Сталина. Кабинет его украшали два портрета: Фени Яковлевны с Сашей и глубокого старика с длинной бородой, в котором с трудом можно было узнать хозяина. Там же стоял его рояль; Григорий Михайлович неплохо владел инструментом и любил подбирать мелодии на слух. После войны на свет появилась младшая дочь Фурманов Женя; Лида вышла замуж и работала в администрации одного из харьковских рынков, у нее подрастали трое детей. Григорий Михайлович и Феня Яковлевна не могли поверить в то, что Саша погиб, и продолжали его разыскивать: они обращались в Инюрколлегию и к писателю Сергею Смирнову, который занимался розысками пропавших во время войны советских граждан. Увы, успехом их поиски не увенчались. В те годы в семье произошла еще одна трагедия: в дорожной аварии погиб сын Яков, оставив вдовой жену Полину.

В конце пятидесятых Фурман много болел и наблюдался у профессор-кардиолога; он перенес два инфаркта, а третий его сразил. Случилось это 14 сентября 1959 года. В одесском Музее партизанской славы десять лет спустя открылась экспозиция, посвященная партизанам Молодцова (Бадаева), где можно было увидеть фотографию Григория Фурмана.

Надеюсь, эта статья восполнит тот прочерк, который стоит в деле Одесского НКГБ рядом с его именем.

___________________________________

Автор выражает благодарность USC Shoah Foundation за любезно предоставленные стенограммы показаний Бобровского Леонида (1997), Ивановой Екатерины (1997), Бобровской Раи (1991) и Иванова Александра (1998).

Автор выражает глубокую признательность семье Фурман за предоставленную информацию и фотоматериалы, а также Алексею Цвелику за ценные замечания и интерес к проекту.

* https://kontinentusa.com/odesskoe-soprotivlenie-gruppa-girsha-furmana/

Елена Цвелик | Одесское Сопротивление: Pоstscriptum

Подпишитесь на ежедневный дайджест от «Континента»

Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.