Целебные грязи

Сашенька отвечала за выдачу целебной грязи монастыря св. Феклы, расположенного в горах Кипра. Не сразу она здесь оказалась. Ой, не сразу! До этого у нее было шесть мужей, всё творческих профессий, мнящие себя, понятно, гениями. Все это в прошлом.

Грязь набиралась из-под гранитного пола храма стальной лопаткой. Раскладывалась в майонезные банки. Работа не трудная, почти медитативная, почетная.

— Вы мне, Александра Самуиловна, напоминаете паучиху, — говорил отец Иоанн, зорко наблюдая за ее манипуляциями. — Точнее, самку Богомола. Та, после любовного танца, отгрызает самцу башку.

— Окститесь! — грязь была липкой, серого цвета, никак не хотела отслаиваться в склянку. — Все мои супруги померли сами по себе. Руку не прикладывала.

— Прикладывали, прикладывали! Вы их губили… ментально.

— Тьфу, какие слова. Вы только гляньте в мой фотоальбом. Каждый мой супруг был абсолютно счастлив.

— Дождь будет… — батюшка в окошко глядел на небо. Маленький, с растрепанной рыжей бородой, он напоминал гнома из диснеевской сказки. — Гордыня в вас сидит. А это, родная моя, грех тяжкий.

— А сами-то! Вот что вы делали до пришествия в монастырь? Ага! Молчите?

— Почему же? Разрабатывал оружие массового поражения. Я же закончил МИФИ с красным дипломом.

— Ракеты с ядерной начинкой! — взвивалась Сашенька.

— Для субмарин. В этом, соглашусь, много греха.

Саша раскладывала баночки с грязью на кипарисовой лавке. Водой из чугунного рукомойника мыла ладони.

— Вы меня в богомолихи не рядите. Сами хороши.

— Так кто же вы?! — сверкнул Иоанн черными, что оливки «негро», глазами.

— Я? Пожалуй, чистильщик.

— Из блокбастера? Не понимаю вас… — Иоанн смущенно чесал рыжую бороду. — Знаете что… Пойдемте ко мне в келью. Угощу вас земляничным чаем из Пафоса, с гранатовым вареньем. Сам на досуге варил.

Саша насупилась:

— Негоже монашкам ходить по чужим кельям.

— Забыли, что именно я должен наставить вас на путь истинный?

— Гранатовое варенье еще ни разу не пробовала.

— И альбом захватите. Расскажите о мужьях.

Пили чай, трещали ванильными сушками, листали фотоальбом.

— Даже не знаю, как и рассказывать, — смеялась Сашенька. — Шесть супругов слились в один образ. Боюсь, и всех имен не припомню.

— Начните с первого.

— Это проще. Первым был живописец Илья Ильич. Карьера его стартовала с подражания «Черному квадрату» Малевича. Потом пошло имитирование «Купанию красного коня». Закончил же попсовой шнягой. И говорить тошно.

— Напрягитесь.

— Так-так… Изображал черных и белых лебедей на Чистых Прудах. А рядом отдыхающие плывут в плоскодонках.

— Мазня пользовалась спросом?

— Еще каким! Парочка картин висит в коридорах Президентской администрации. Кое-что прикупила и Третьяковка.

— Так что же случилось с Ильичом?

— В один чудный июльский день он утопился в Чистых Прудах.

— Мама дорогая! Какая мотивировка?

— Батюшка, какова доля вашего понимания всего происходящего?

Иоанн дрожащей рукой отставил чашку:

— Один процент. Все ведь творится по воле Божьей. А она за завесой тайны.

— Вот и для меня его гибель сокровенная тайна. Утопить себя, как тургеневскую Му-Му, согласитесь, глупо и пошло.

— Чувствовал ли Ильич вашу заботу?

— Еще какую! Варила ему борщи со свежей бараниной. Стирала портки. Штопала носки. Даже пришивала пуговицы.

— Вы так бедно жили? Я о штопке носков.

— В такой примитивной работе я находила женскую негу. Нечто в духе романов раннего Диккенса.

— Долго были вдовой?

— Пару месяцев. Утешил меня певец Антон Ангелович.

— Тот? Знаменитый?

— Ага.

— Как завершилась карьера Ангеловича я в курсе. Замерз на вершине Эвереста. Покорил и замерз.

— Именно так. Духовно же он совершенно деструктировался. Начинал с резко сатирических песен, завершил слащавой лабудой, в стиле Трофима. Эдакий мачо с цыганской гитарой.

— С семиструнной гитарой.

— Иногда играл и на шестиструнной. Под настроение. Согласитесь, выжрать на вершине Эвереста литр медицинского спирта и замерзнуть — архиглупо.

— О мертвых либо хорошо, либо ничего. Как вы познакомились с третьим мужем?

— Он высек из мрамора обелиск почившему. Скульптор-монументалист Игнатий Кобылкин.

Отец Иоанн зорко скосился на Сашеньку. У нее было лицо доброго пупса. С годами она разошлась в боках, особенно в заду и грудях, стала чем-то походить на свинью в юбке. Но сам-то он тоже не Шварценеггер! Высох, полысел, ноги тощие и кривоватые, глядеть тошно. А в Саше полыхает внутренний огонь. Везувий!

Сашеньке Иоанн чуток нравился. Хотя обликом своим явно не горный орел, скорее стервятник. Да и с кем здесь тогда можно разговаривать? Две дюжины молчальников из Нового Афона сидят в своих кельях, что в клетках попугаи, денно и нощно славят Всевышнего.

— Так что же с Кобылкиным? — галантно налил чай в чашку Александре о. Иоанн. — По прежнему алгоритму? Начал гладью, а кончил гадью?

— Типа того. Его погубили белые павлины.

— Какие еще павлины? — поперхнулся сушкой Иоанн.

— Была у нас дача, в Малеевке. Так он там завел шесть белых птиц. Имена дал им человечьи. Зоя, Констанция, Зульфия, Магда, Анфиса и Иоанна. Уж простите, батюшка, невольную перекличку с вашим именем.

— Это переживу. Его что, заклевали пернатые?

— Погодите. Белый цвет означает чистоту, целомудрие. Игнатий Кобылкин ими вдохновлялся. Любовался ими, как Григорий Распутин своими наложницами.

— Неужели вы его, как женщина, не удовлетворяли? — помертвел Иоанн.

Сашенька поправила черный чуб:

— Я еще могу нравиться?

— Еще как! — строго посмотрел на свои пыльные ботинки отец Иоанн.

— С павлинов-то и началось у Игнатия отчаянное блядство, — запунцовела Саша.

— Матушка, не забывайтесь, в каких чертогах находитесь. Никогда здесь не прибегайте к ненормативной лексике.

— Сама бы выдернула свой поганый язык, — Саша закрыла рот ладошкой. — Обижена я на Игнатия Кобылкина. Ой, обижена.

— Застали прелюбодея на лоне любви? И укокошили?

Саша, опрокинув стул, вскочила:

— Зачем вы меня рядите в одежды душегуба?!

— Почему тогда вы оказались именно здесь? — чесал бороду отец Иоанн.

Саша села. Одернула юбку.

— Он умер во время половых игр. Перепил «Виагру». Я ему заказала памятник из белого мрамора. Фигура павлина распущенным хвостом. Мир его праху. Я о муже.

— Да-да… Муж четвертый?

— Им оказался известный блогер Митя Бычков.

— Тот самый? Легенда оппозиции?

— Он! Востер был его язычок. Вербально. Да и в постели неплох.

— Помнится, помер от обжорства.

— Взорвался от обильного ужина в ресторане «Обломов». Стены и потолок потом отмывали два месяца.

— Жуткая смерть.

— Безусловно. А знаете, почему он так много ел?

— Диабет?

— Он мне завидовал. Моему таланту. Все блоги за него писала именно я.

— Вот так сюрприз… — батюшка ковырял в зубах зубочисткой из кедра. — А ведь в его блогах всегда чувствовал женскую руку. Женский какой-то яд, бабья издевка.

— Вы просто провидец. Если не врете.

— Конечно, не вру. Именно эти блоги заставили меня бросить военно-промышленный сектор, и податься сюда, в святую Феклу. А ведь грезил с младых ногтей о генеральской пенсии. О даче под Сочи. Ваша вербальность в корне изменила мою жизнь.

— А подробней?

— Разве в торпедной конторе задумывался я о бесконечности времени и пространства? Да ни на грош! А ведь бесконечность примиряет только Господь. Иначе полоумие, дурка.

— Неужели вы все это вычитали из моих блогов? — игриво поправляла огромные груди Александра.

— Отчасти.

— Что же еще?

— Общая неудовлетворенность жизнью. Захотелось, во что бы то ни стало, достичь своего солнечного острова.

— Достигли?

— Кажется, да. Вернемся к нашим баранам. Ваши последние два мужа?

— Пятым был цирковой акробат, Аркадий Солямский. Он на второй день после свадьбы упал из-под купола шапито. Вдребезги пополам. О нем и рассказывать нечего. Шестым оказался тезка усопшего, Аркадий Солярис. Финансист и филателист в одном флаконе.

— Чудная фамилия.

— Кажется, из прибалтов. Поначалу все было тип-топ. Собирал свои деньги, марки. С зубцами и без зубцов. С штемпелями и без. Прикупил герцогский замок в Брюсселе. Знаете, из-за портьеры звуки мандолины и средневековой лютни. Казалось бы, все хорошо.

— Давайте сразу брать быка за рога! Что случилось! — Иоанн стукнул сухоньким кулачком по столу.

— Солярис исчез.

— Направление?

— Загадка!

— Значит, теоретически он может войти в эту дверь?

— Это вряд ли… Передвигался он исключительно в моторизированной коляске.

— Господи, спаси и сохрани! — широким крестным знамением осенил себя батюшка.

— Ах, какие он в мою честь устраивал фейерверки в Брюсселе! Однажды на шутихи и лазерное шоу потратил миллион евриков. Бельгийская авиакомпания подала на него в суд. Самолет из Гонконга сбился с курса. Чуть не спикировал на ратушную площадь.

Иоанн почесал руку:

— Ничего не понимаю. Каждый январь у меня начинают чесаться руки. Витаминов не хватает? Да? Так ведь ем много зелени, фруктов. Наверное, псориаз. Не дай бог, проказа.

Сашенька деликатно отодвинулась от о. Иоанна.

Батюшка нахмурился:

— Надо мне намазаться чудодейственной грязью.

— Опротивел мой рассказ?

— Я весь внимание.

Сашенька покраснела, что мак:

— Аркаша свихнулся на марках серии «Гитлер». Начал зубрить «Майн Кампф». Обширную мемуаристику собрал об Адольфе.  Острее всего его поразила фраза фюрера: «Народ, как и женщина, обожает кнут». Это его так поразило, что он восстал с инвалидной коляски и стал бегать трусцой.

— Аркадий стал, в качестве догадки, поклонником садо-мазо?

— Какой вы проницательный! Как-то он пришел на ложе любви в кожаных шортах и с плеткой семихвосткой.

— И?! — подался вперед своей цыплячьей грудкой о. Иоанн.

— Я стала смеяться. Нашелся мне еще один Карабас Барабас! Он рухнул от обиды, что сноп. Потом куда-то, не попрощавшись, сгинул.

— Скорбна ваша судьба, — вздохнул Иоанн. — Пойдем-ка, матушка, щедро обмажемся грязью.

Спустились в подвал, насквозь пропахший запахом грязи с бодрящей кислинкой. Набрали амфору сероватой жижи. Завернули в комнату с мраморным полом, обитую кипарисной вагонкой.

— Мне не с руки пред вами разоблачаться, — хмурилась Саша.

— Отнеситесь ко мне, скажем, как к гинекологу.

— Слухи пойдут…

— Среди молчальников? Пономарь Игнатий придет сюда только к вечерней службе.

— Призываете к свальному греху? — Саша медленно сняла рубаху.

— После вашего рассказа побаиваюсь. Откусите мне башку, что богомолиха, и не заметите.

— Богатое у вас воображение, — Сашенька в одних трусах и лифчике стала обмазывать себя грязью, решительно теперь походила на пузатого черта.

Иоанн, в элегантных плавках с лейбаком «Captain», тоже походил на окаяшку, только явно поменьше и противоположного пола.

— Воображение у меня действительно богатое, — усмехнулся отец Иоанн. — Иначе как бы я мог разрабатывать оружие массового поражения. Воображение Эйнштейну потребно так же, как, скажем, Моцарту.

Саша, понурясь, села в уголке на кипарисную лавку:

— Ничего-то мы в нашей жизни не понимаем.

— А как же ваша вера?

— Ах, какая вера! Даст Господь щелчок в нос — верю. А не даст, думаю только о бабьем.

Высокая, в диковинных узорах, дверь скрипнула.

В проеме появился ветхий гражданин со шмайсером в руках.

— Здравствуй, Аркадий Солярис! — вскрикнула шепотом Саша.

— Пришел я тебя укокошить, — мрачно произнес визитер.

— За что? — сжал кулаки о. Иоанн.

— Вся жизнь под откос.

— Так ведь ты на ногах! Орел! Могу тебя пристроить в святой Фекле, — осторожно улыбнулась Саша. — И собирай потихонечку свои гашеные марки. Подсчитывай лихие банковские проценты.

Старец глубоко задумался:

— Меня возьмут?

— Лично буду вас ангажировать! — вздернул бородку Иоанн.

Аркадий Солярис шваркнул шмайсер на мрамор пола и стал разоблачаться.

Сашенька подальше оттолкнула ногой фашистское оружие. Скосилась на шестого (пока еще живого!) мужа:

— Аркаша, всё меня любишь?

— К бабке не ходи! — Солярис густо намазывал свое воскресшее тело лечебной грязью.

Артур Кангин
kangin.ru