Бывший сотрудник FDA раскрывает шокирующую ложь фармацевтических компаний о депрессии

Современные диагнозы депрессии опираются на произвольные опросники, а нарратив о «химическом дисбалансе», лежащий в основе антидепрессантов, сохранился не потому, что был доказан, а потому, что был выгоден.

 Photo by Ksenia Yakovleva on Unsplash

Большинство людей полагают, что постановка диагноза клинической депрессии основана на объективных тестах – анализе крови, сканировании мозга или каком-то чётком биологическом маркере. По словам доктора Йозефа Витт-Дёринга, это предположение неверно.

«Вам предлагают выбрать из девяти симптомов. И если у вас есть пять из этих девяти – то есть, например, подавленное настроение, тревожность, проблемы со сном… потеря интереса к вещам… чувство вины. Это просто очень произвольный список симптомов, которые в целом выглядят логично», – объясняет Витт-Дёринг.

«Они действительно имеют смысл для людей, находящихся в депрессии. Но авторы этого диагностического руководства решили определить депрессию так: “Ну, если у вас есть любая комбинация пяти из этих девяти симптомов, мы скажем, что у вас депрессия”», – продолжает он.

И у этого более низкого уровня медицинского обслуживания есть своя причина.

«Основная проблема, которая сейчас существует в США и в значительной части западного, медицински ориентированного мира, заключается в семейной медицине. Поскольку депрессия встречается очень часто, 80% рецептов выписываются врачами общей практики», – говорит Витт-Дёринг в беседе со Стаки.

«Существуют стимулы, из-за которых врачам выгодно, чтоб время визита было небольшим. Вся игра в этой стране сводится к выставлению счетов страховым компаниям. Если вы примете одного человека за час или четырёх человек за час – при более коротких приёмах – в итоге получается, что вы зарабатываете почти вдвое больше», – продолжает он.

История SSRI (селективных ингибиторов обратного захвата серотонина) выглядит не более утешительно.

«В 1950-х годах был открыт препарат под названием ипрониазид, и его использовали как противомикробное средство для пациентов с туберкулёзом», – рассказывает он Стаки, отмечая, что, хотя препарат предназначался для лечения туберкулёза, он также вызывал эмоциональный подъём у пациентов.

«Они сказали: “Хм, знаете, пациенты становятся более энергичными, более оживлёнными – возможно, у этого препарата есть потенциал как у антидепрессанта. Давайте дадим его людям с депрессией”. Так они и сделали – и это сработало», – продолжает он.

Однако официальный нарратив, возникший на основе этого открытия, в тот момент мог пойти «по двум разным путям».

Один вариант заключался в том, что препарат обладает стимулирующим эффектом, который временно “взбадривает” пациентов, и то, что наблюдают врачи, – это просто «эффект лекарства». Другой вариант состоял в том, что «возможно, эти препараты действительно помогают депрессивным пациентам, потому что у них недостаток серотонина, норадреналина, дофамина».

«В итоге один нарратив выживает, а другой исчезает. И выживает именно идея о том, что у пациентов есть химический дисбаланс. Причина в том, что это более выгодный с коммерческой точки зрения нарратив», – объясняет он, добавляя, что после изучения мозга людей с депрессией и без неё не было найдено ни одного биомаркера.

И вместо того чтобы лечить депрессию, эти препараты «просто маскируют симптомы».

«Можно занять моральную позицию и сказать: “Да, с моральной точки зрения я с этим не согласен”. А можно сказать: “Мне всё равно – я просто хочу чувствовать себя лучше, потому что я страдаю”. И это совершенно справедливо, потому что мы хотим, чтобы людям становилось легче», – говорит он.

«Но проблема в том, что мы не говорим им: “Эй, это такие же препараты, как и любые другие. Со временем их эффект ослабевает, и есть риски при длительном применении, потому что наш мозг не приспособлен к постоянному воздействию таких веществ”», – добавляет он.

«Это просто ложь, – продолжает он. – Это вводящее в заблуждение сообщение о безопасности этих препаратов и о том, как они на самом деле работают».

Источник

Перевод Рины Марчук