Былое и думы, или Седьмой сон Веры Павловны…

О том, как профессор Финкельстайн надумал лишить себя жизни.

Профессор Финкельстайн перелез через перила Бруклинского моста и пытался сосредоточиться на главном шаге в своей жизни – завершающем, как последний аккорд его любимой «Фантастической симфонии» Берлиоза. Профессор был эстет, социалист, белый, еврей и атеист, а посему к Всевышнему в финале достаточно успешной жизни не обращался. Профессор увлекался трудами Ричарда Докинза, утверждавшего в своей аксиоме, что Бога нет. Следовательно, «Шма Исраэль», «Отче наш» и Аллаху Акбар были для уверовавшего в Докинза китайской грамотой. В далёкой университетской молодости в Брауне мистер Финкельстайн был охмурён на два вечера кришнаитами и ему даже понравились их жизнеутверждающие Хари Рама – Хари Кришна, но эстета смутили их оранжевые одежды, выбритые хари и головы тоже. Поэтому третьего раза не сложилось…

Профессор продолжал стоять на Бруклинском мосту, нервно сжимая последнюю преграду, отделявшую его от вечности. Буравчиком мозг сверлили фразы из любимого в молодости великого советского поэта В.В. Маяковского о безработных, которые отсюда «в Гудзон кидались вниз головой»… «Бедняги, какие же они бедняги, ну совсем бедняги», – заклинанием повторял Финкельстайн, который сегодня практически потерял свою желанную и самую любимую работу в отделе фламандских примитивистов в Метрополитен музее…

Это был полнейший крах и жизнь потеряла смысл. На дворе бушевал беспощадный понедельник, который последовал за пятничным решением городского главы увеличить пропорцию представителей всевозможных меньшинств в музеях и всех заведениях культуры. Diversity в массы двигали чётко и по указанию начальства. Недавно профессор бродил по залам своего любимого Метрополитена с коллегой, милой и тихой афроамериканкой, рожденной на Мадагаскаре, но позиционирующей себя потомком чёрных американских рабов. Девушка даже вступила в спор с другим белым коллегой, бесстыдно утверждавшим, что он именно и есть афроамериканец, ибо его португальские предки жили в Анголе, где имел счастье родиться афроамериканский португалец. Неугомонная чернокожая красавица шла с Джо (они были на «ты») по бесконечному лабиринту залов музея и повторяла достаточно громко, чтобы профессор мог услышать: «Здесь совершенно нет «наших». Тогда Финкельстайн не придал внимание брошенному дамой замечанию, но вскользь подумал, каким образом чернокожие люди могли появиться на полотнах его любимых фламандских примитивистов, в образах мускулистых римлян и обнаженных греков. Разве что в отделе Древнего Египта могли, но кто их разберёт, какого цвета были там люди, когда они давно стали мумиями…

Сегодня профессор в полной мере расплачивался за «отсутствие наших» он сам стал «беднягой» и осознал, что природа сыграла с ним злую шутку: бледность белой его кожи, наличие жены женщины, дети, рождённые в законном браке, – все работало против него.

Тем временем, пожарные и полицейские машины перекрыли все движение на мосту. Полицейский катер уже рассекал воды Ист-Ривер и, как Чип и Дейл, спешил на помощь. Вертолёт навис железной птицей над мостом. В воздухе стоял шухер…

Профессор Финкельстайн никого не слышал, никого не видел – он думал о своей никчемной жизни и потере смыла в ней – он повторял Маяковского, пока выстрелом в сознании не щелкнула осечка в русской рулетке: «Почему с Бруклинского моста бросались безработные в Гудзон? Это же Ист-Ривер!!!» Профессор задумался и понял, что его кумир лгал…

Эта ложь отрезвляюще подействовала на обезумевшего, и он услышал предупреждения из громкоговорителей да нежные увещевания опытного психолога-переговорщика о том, что жизнь может быть прекрасной, несмотря на цвет кожи, сексуальную ориентацию и политические пристрастия… Профессор заплакал…

Во всхлипываниях взрослого мужчины звучал вопрос «За что ты так со мной обошелся? Ты предал меня и мои надежды, Билл…»

Финкельстайн был ярым поклонником давно бывшего Билла, но обращался он в стенаниях к другому Биллу, мэру своего любимого города Большого Яблока. Профессор дважды отдавал долговязому итальянцу своё самое ценное – свой голос на выборах, потому что верил в светлое будущее Американских социалистических штатов. Профессора звали Джозеф, что в сокращённом варианте звучало привычно Джо. Он гордился тем, что это имя носил и второй при бывшем первом 44-м, который пожелал быть первым в будущем году и стать 46-м.

Бабушка мистера Финкельстайна, помнившая ещё своё местечко довоенное в Польше, в свои 105 лет ласково с детства называла будущего профессора Йоселе. Мама, убежденная социалистка, назвала Йоселе на русский лад Иосифом и всегда сожалела, что не провела свой медовый месяц в СССР, а посему она воспитывала любимого сына Иосифа-Джо в лучших пионерских традициях на американский лад. Все детство будущий профессор проводил в лагере юных коминтерновцев «Кинлерланд», основанном ещё в 1923 году бежавшими от погромов евреями из далёкой России. В университете товарищ-мистер носил майку с портретом Че, ходил на протестные марши против всех и вся, а потом немного успокоился, ибо фламандские примитивисты случились его большей страстью.

Но идеи, засеянные в далёком детстве и молодости, проросли и дали всходы. Профессор защищал права женщин на аборты и вообще. Он даже чуть сам не стал женщиной, когда в родном университете Лиги Плюща бесплатно предлагали всем сменить пол по желанию, но Джо влюбился в восточную женщину, к сожалению, чьи родственники бы просто не поняли такого поворота событий. Он не мог предположить, насколько легче бы ему жилось через каких-то пару десятков лет, если бы его сексуальна ориентация сложилась более успешно. Но не сложилось, несмотря на то что профессор бил себя в грудь и доказывал в своей диссертации, не имеющей никакого отношения к фламандским примитивистам, что именно гомосексуализм Микеланджело был основой красоты Давида, как вечные образы Сикстинской капеллы. Но Джо не был даже латентным…

Финкельстайн продолжал стоять и все крепче держаться за парапет. Сомнения терзали и уверенности в прыжке больше не было, да и надобности тоже. Слова переговорщика продолжали делать дырку в сознании. Страх парализовал все члены и профессор уже вспомнил о семье, которая не предполагала, что Йоселе так будет чудить… Смотреть вниз не было сил, бедняги, летевшие с Бруклинского моста в Гудзон, уже мало волновали.

План отступления зрел в отчаявшемся сознании: «Завтра пойду и покаюсь – возьму десять, нет, двадцать сотрудников разных цветов кожи и ориентаций, предложу заменить все залы фламандских примитивистов на бесценное искусство племени зулу». Профессор вспомнил и раскаялся в том, что недоумевал чернокожему герцогу на сцене нью-йоркского балета в прокофьевском «Ромео и Джульетте», что удивлялся белому лицу мавра в «Отелло», ибо актёр знал тогда ещё, что фотографии, как и рукописи, не горят, не тонут, не…

На душе неудачливого самоубийцы стало легко и будущее виделось исключительно в синем, ибо красный цвет профессор любил только на флагах с серпами и молотами. «Я не имею права на сомнения и слабость, – шептал мистер Финкельстайн, – мне же в будущем году ещё предстоит вновь отдать своё самое ценное осенью. Я должен поберечь голос и помочь ещё двум сотням сомалийских беженцев, сходить на десятки демонстраций BDA и написать двадцать статей в NYT в поддержку мудрой политики любимого Билла, который мэр»…

«Помогите!» – уже во весь окрепший голос орал профессор. На помощь мчались неравнодушные профессионалы полицейские и пожарные. Финкельстайн понимал, что это те самые люди, которые голосовали за ненавистного 45-го. Он даже себе представил, как они под звездно-полосатыми знамёнами прижимают руку к груди и стоя поют национальный гимн в характерных красных бейсболках, а на их домах развиваются национальные флаги в черно-белом и с одной синей полосой… Под мостом рассекал воды Ист-Ривер катамаран. Парень в байдарке с транспарантом «TRUMP 2020» дразнил и возбуждал жителей нашего синего города… 

Записано Еленой Приговой