Братоусобица: почему родственные народы воюют друг с другом

Близко живущие народы не только чаще вступают в вооруженные конфликты, но и платят за войну намного больше

Близко живущие и родственные народы чаще воюют друг с другом, чем генетически и пространственно далекие. Нередко конфликт возникает, если культурно близкий народ пытается поменять политические институты, которые при заимствовании «братской страной» угрожают ее элите.

В поисках глубинных причин войн экономисты добрались до генетики. Энрико Сполаоре (Университет Тафтса) и Роман Вакцьярг (Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе) доказывают важность генетической близости: чаще всего между собой враждуют народы, находящиеся в состоянии близкого родства (с поправкой на географию, развитие торговли и политический режим).

Однозначного объяснения этому факту у них нет. Возможно, дело в том, что у родственных народов сходный взгляд на мир, в результате для них особенно ценны одни и те же ресурсы, за которые и идет война. Или у этих народов сходные представления о том, как лучше организовать государственную и общественную жизнь. Когда формы правления близки, правителям легче расширять свою власть на прилегающие территории. Слияние близких по корпоративной культуре компаний проходит легче, чем корпораций с разными традициями.

С крымчанами у России было немало общего, а вот присоединение, например, Финляндии далось бы значительно тяжелее.

Возможно, генетическое родство важно лишь потому, что сопровождается культурной близостью. Молодой гарвардский исследователь Акос Лада считает, что источником враждебности и склонности к войне часто становится общая культурная идентичность (близость) воюющих. Но при одном условии: если у них складываются радикально разные политические институты. Например, если одна из культурно родственных стран начинает строить демократию, а в другой — царство авторитаризма, то элита второй страны чувствует угрозу. В этой ситуации авторитарный лидер использует силу: начинает войну, чтобы в идущем к демократии народе его подданные видели не образец для подражания, а врага.

Акос Лада ссылается на базу военных конфликтов за 1816–2008 годы.

Думаете, это только для вида, а на самом деле он написал доклад по мотивам российско-украинского обострения? Ничего подобного.

Работа была подготовлена еще в 2013-м. Подход Лады, этнического корейца, вдохновлен не нами, а историей двух Корей. Обострение в 1987 году ненависти, направленной с севера на юг, совпало с началом успешной демократизации Республики Корея. Получается, генетическая близость воюющих, обнаруженная Сполаоре, — лишь знак культурной близости, которая становится нестерпимой вплоть до вражды в тот момент, когда «родственная душа» объявляет, что теперь будет жить по-другому. Как так «по-другому»? Немедленно наказать! Такие эмоции возникают на индивидуальном уровне, когда кто-то узнает, что «сосед Витька-то в начальники выбился, сволочь!»

Агрессия авторитарных лидеров против демократизирующихся братских народов имеет свои резоны. Институты, в том числе политические, легко распространяются поверх госграниц («У брата получается, почему бы не попробовать?»). Ничто так не пугает авторитарную элиту, как миграция демократических институтов. В ситуации с двумя Кореями (один народ, два государства) это особенно очевидно. Гипотеза Лады подтверждается и на множестве «серьезных» (>1000 смертей в год) конфликтов, и на значительно более многочисленных эпизодах, когда одна страна демонстрирует вербально-дипломатическую враждебность в отношении другой.

Война вредит заимствованиям двояким образом. Во-первых, она физически уничтожает тех, кто может стать моделью для подражания. Во-вторых, идентичность — коварная вещь: человек не может одновременно видеть в другом человеке врага и (пусть в ином отношении) образец. Либо — либо. Поэтому авторитарный лидер, настраивая толпу против возможного институционального образца, просто «деактивирует» ту идентичность, которая отвечала бы за заимствование его успехов.

История показывает, что диктатор с хорошей армией не станет ждать, пока попытка «братского народа» начать жить иначе закончится успехом.

Наконец, и в объекте вражды война активирует авторитарные тренды, и стремление к демократии становится там признаком непатриотичности, пишет Лада.

Век колоний позади, и географическая близость тоже имеет значение. Даже в эпоху транспортной доступности завоевать соседний регион куда проще, чем отправиться ради этого из Арктики в Антарктику. Помимо логистических проблем придется ответить на непростой вопрос: «А что я там забыл?» Соседним народам всегда есть что делить: теоретически Индия может усилиться за счет Пакистана, а за счет Сальвадора — едва ли. Ситуация, когда выигрыш одного является проигрышем для другого, — типичный повод к конфликту.

Рациональные стимулы (стремление к контролю за ресурсами) ведут не только к войнам, но и к миру. Сильнее всего вероятность войн снижают демократия и торговля. Война — большие человеческие жертвы и издержки для народов, поэтому войн народы не любят (вернее, любят только постфактум, когда тяжелая реальность стала героической историей), а при демократии народы могут заявить о нежелании воевать. Торговля между странами способствует дружелюбию, переключению людей с взимания ренты на экономическую деятельность, и в иностранцах начинают видеть не врагов, а партнеров.

На эту тему есть много исследований. В относительно недавнем, сделанном Романом Захаренко (НИУ ВШЭ), Александром Тарасовым и Михаэлем Зейтцем (оба — Мюнхенский университет), показано, что вероятность войн между двумя странами снижается не только с ростом торговли, но даже просто с сокращением издержек на торговлю. Получается, чиновники могут в какой-то мере управлять вероятностью войн через торговую политику. Издержки в торговле между Россией и Украиной перед конфликтом росли (пошлины, санитарные и ветеринарные барьеры), так что все произошло в согласии с данной моделью. Она показывает, что в 1993–2001 годах наивысшей в мире была вероятность войны между Иорданией и Израилем (война была почти неизбежной), а наименьшей — между Тувалу и Фиджи.

Вероятность нападения России на США в 2001 году (2,47%) была в 3,5 раза выше по сравнению с вероятностью нападения на США Китая и в 1,5 раза — Северной Кореи.

Но вот главный вывод Захаренко и соавторов: оказывается, рост мировой торговли способствует росту благосостояния двояко. Во-первых, сам по себе, а во-вторых — за счет сокращения военных расходов благодаря снижению вероятности войн. Наоборот, рост военных трат ведет к войне. Их увеличение в мирное время на 10 процентных пунктов (в % ВПП) повышает вероятность самого конфликта на 3,2 п. п. Впрочем, это явно не конечная, а промежуточная причина: скорее рост военных трат обусловлен желанием повоевать, чем война — ростом трат на армию (хотя и это возможно). В последние семь лет российские военные расходы в долларовом выражении выросли втрое, так что Алексей Кудрин, ушедший в отставку из-за несогласия с этим трендом, кажется, не только бережливый министр, но и скрытый пацифист.

Даже соседство со страной, где идет гражданская война, вредит экономическому росту. Конфликт заставляет соседей вооружаться, а из-за этого экономика замедляется.

Боги войны и экономики определенно не дружат.

Дополнительный стимул к конфликтам у стран, богатых ресурсами, — их цена. Множество работ на эту тему (одну из последних выпустил Петерсоновский институт международной экономики) показывают, что высокие цены кружат голову политическим лидерам страны-экспортера. Особенно если в ней авторитарный режим.

Попытка достичь успехов или уйти от проблем при помощи войны чревата бедами. В том числе для экономики. Как показывает недавняя работа французских экономистов, война — гигантский шок для потребления. Госрасходы увеличиваются, а частное потребление падает. Это сопоставимо по эффекту с сильной и резкой девальвацией (уменьшается национальное благосостояние), а иногда еще и сопровождается ею. Еще одна беда: на враге во время интервенции нередко опробуют новые, более сильные методы управления и контроля за гражданами, которые потом начинают применяться внутри страны, пишут два исследователя из Университета Джорджа Мейсона. Так поступают не только диктаторы: милитаризации полиции в США и началу слежки за гражданами немало способствовали внешние интервенции.

Война всегда большая травма. В той же Корее люди, которые во время войны испытали насилие в возрасте до 5 лет, и полвека спустя относились к государству (и к его вооруженным силам) заметно хуже, чем те, кому посчастливилось не застать войну.

Во время войны социальный капитал «сгорает» — значит, в Донбассе еще долго ничего хорошего не будет.

Как прийти к миру и почему одни мирные договоренности во время гражданских войн работают, а другие нет, спрашивает молодой чикагский исследователь Сантьяго Каседо. Успешные мирные договоры заключаются, когда лидеры конфликтующих сторон 1) вынуждены заботиться о благосостоянии людей (во время войны потребление резко падает), 2) экономические преимущества мирной жизни ощутимо велики по сравнению с потерями от войны, 3) игрок, контролирующий меньшую часть территории, полностью разоружается. Эти факторы, особенно учитывая роль России в украинских событиях, делают перспективы развития обеих стран не слишком обнадеживающими.

Борис Грозовский
forbes.ru