«Боль и слава» Альмодовара – красивый рассказ о глубоко личном

Все прекрасно в фильме Педро Альмодовара «Боль и слава». И Бандерас, и Пенелопа Крус, и Леонардо Сбаралья – все прекрасны. В предложенных обстоятельствах они выжимают из себя все, что в них есть.

Отрицательных мнений о нем не слышал, не читал. Похвалы, похвалы, только похвалы. Элегантно! Красиво! Рассказ о глубоко личном! Тебя словно впускают в глубоко интимное! Антонио Бандерас великолепен, как никогда! И Пенелопа Крус, конечно же! Нет, есть какие-то сюжетные несвязанности, но все это неглавное, главное – так лично, проникновенно, выразительно, лучший фильм режиссера!

Речь о фильме Педро Альмодовара «Боль и слава». Вчера, не собираясь на него – бывает! – посмотрел ленту в «Соловье». Мог бы и в другом кинотеатре, но вышло, что в «Соловье». Почему бы не в нем? Вечер жаркого московского дня, людям бы после работы расслабиться на продуваемой ветерком веранде какого-нибудь доступного карману ресторанчика с кружкой пива, бокалом вина, а они – нет, они на трели «Соловья слетелись», отдали разбойнику деньги, по 350 рублей с носа – и в душный зал с неработающим кондиционером (включен, включен, а как же, с правдивым лицом отвечает капельдинерша на входе), полностью зал, конечно, не наполнился, но две трети, пожалуй что, набрал.

Хотят люди прекрасного! Жаждут!

Вот и мы с Верой возжаждали.

Красивый фильм, это точно. Элегантный не возразишь. Каждый кадр выстроен – как по линейке. Невыразимо красивый, элегантный, выстроенный.

И невыразимо тяжелое послевкусие, как после приема большого количества сахарной ваты.

Сахарную вату нельзя есть в больших количествах. Ею – побаловаться. И не больше. А еда – мясо, злаки, рыба, овощи… Бывают в жизни вещи, о которых невозможно говорить с душеуспокаивающей элегичностью. За чрезмерной элегичностью теряется сама жизнь. Болезнь не может быть элегична. Душевная травма, если даже прошло много лет, не может быть элегична. Страдание от творческой немоты, чем бы та ни была вызвана, безобразно в своей сути, тут Гоей опахивает, – какая уж элегичность. А Альмодовар не просто элегичен, а элегичен до степеней космических. У Сальвадоро Майо (Бандерас) нет травмы, тебя ею не опахивает – она не показана. Обертка этой травмы так красива и благоуханна – только ее запах и стоит у тебя в ноздрях. И в конце концов все заканчивается тем же благоуханным образом: мучившая болезнь – пустяк, маленькая операция – и здоров, творческие силы снова бьют фонтаном, вот уже и последний эпизод нового фильма снят, и такой красочный, такой роскошный, отрада глазу и приятствие душе!

Но актеры в фильме прекрасны, это да. Умеет Педро Альмодовар выбрать актера, чувствует его типажность как никто. И Бандерас, и Пенелопа Крус, и Леонардо Сбаралья – все прекрасны. В предложенных обстоятельствах они выжимают из себя все, что в них есть. А уж кто великолепнее всех – Хульета Серрано, играющая мать героя в старости. Вот она – единственная! – имеет право на эту элегичность, в которую вогнал свой кинематографический рассказ Педро Альмодовар: ее жизнь прожита, она имеет право на созерцание дорогих вещиц, хранящихся в любимой шкатулке – привилегия, которой нет ни у одного другого персонажа фильма. А автор им ее даровал. Без всяких на то оснований.

И еще чувство из послевкусия. Советский кинематограф вспоминается и вспоминается мне, и никак от этого воспоминания не отвязаться. Умели наши режиссеры делать такие фильмы – как накормить сахарной ватой. Вроде и великолепная обертка, а внутри… Но их эту сахарную вату великий продюсер всех времен и народов заставлял выпускать, Госкино ему имя. А кто заставляет предлагать тот же продукт режиссера свободного мира?

Ах, рынок, рынок, хочется тривиально воскликнуть мне.

Но удержусь. Разве же только в рынке дело? И ведь шквал восторга – откуда он?

Вкус, вкус, в нем дело. Не хотим мяса с рыбой, хотим сахарную вату, ее любим!

В этой любви и есть моя самая большая печаль.

Ваш,
Анатолий Курчаткин
Источник: Facebook