Богатые станут богаче, а бедные — грустнее

Что ждет человечество в будущем? Грозят ли ему войны и кризисы? А может, напротив, планета станет более благоустроенной? Сможет ли Россия вписаться в новую обстановку или пойдет своим путем? “Росбалт” продолжает публикацию цикла статей “Мы не узнаем наш мир”.

До начала эпохи глобализации дифференциация доходов в развитых странах постепенно уменьшалась. Но в XXI веке она, похоже, может снова возрасти. Неужели мы опять оказываемся в условиях “дикого капитализма”? Или существуют иные причины, по которым богатые становятся богаче?

Код Филофея

Допустим, вы – успешный детективный писатель. Ваши книги пользуются широким спросом, а значит, труд хорошо оплачивается. Поработав годик-другой над новым романом, вы завалили прилавки магазинов продуктом своего творчества, и каждый желающий поразвлечься читатель приобрел себе томик с рассказом о том, как таинственный старец Филофей Акакиевич во времена матушки-царицы Екатерины расшифровал секретный код масонов и раскрыл страшный антироссийский заговор.

Такой же успешный писатель существует в Америке, Франции, Англии и многих других странах. И каждый из этой плеяды удовлетворяет спрос сограждан на детективную литературу, взамен получая изрядные отчисления с тиража. Однако в какой-то момент глобализация вносит в жизнь свои коррективы. Литературный рынок становится единым. Информация об очередных бестселлерах через интернет мгновенно распространяется среди миллионов читателей множества стран. Книги с английского моментально переводятся на русский, французский, немецкий и прочие языки. Оплата труда переводчика – ничто по сравнению с тем, какой доход издателю принесет по-настоящему раскрученный бестселлер.

На первый взгляд кажется, что эта ситуация будет способствовать взаимному культурному обогащению народов. Ваши гениальные творения узнают, наконец, в Америке, а российские читатели получат доступ к Дэну Брауну, разгадывающему на страницах своего романа таинственный код Леонардо Да Винчи. Однако на самом деле все выходит несколько иначе: с гораздо большей пользой для Дэна Брауна и с некоторым разочарованием для вас.

Дело в том, что средний читатель способен за год прочитать лишь ограниченное число романов. И если вдруг культурные барьеры пали, и на него обрушился поток зарубежных бестселлеров, он вынужден будет выбирать. Проще говоря, вы с Дэном Брауном вступите в конкурентную борьбу за внимание читателя. В итоге вместо приобретения некоторой доли американской читательской аудитории, вы, скорее всего, потеряете большую долю своей.

В относительной изоляции каждая национальная литература способна прокормить, скажем, от десятка до сотни (в зависимости от численности населения) “властителей дум”. А при глобализации во всем мире останется лишь сотня-другая авторов настоящих бестселлеров. И гордый внук славян, и финн, и какой-нибудь друг степей из американского штата Канзас в один и тот же день откроют один и тот же том (соответственно, на русском, финском, английском) и отдадут свой честно заработанный доллар одному и тому же издателю, который сделает соответствующие отчисления одному и тому же автору, мигом превратившемуся в мультимиллионера. Он может больше уже ничего не писать — на пентхаус в Нью-Йорке денег хватит. А вы тем временем будете сетовать на “упадок национальной культуры”, которая нынче проявляет страшную бездуховность, тратя деньги на код Да Винчи, а не на заговор Филофея Акакиевича.

По миру вы, скорее всего, не пойдете, поскольку любой рынок имеет множество ниш и закоулков. Филофеевы тиражи упадут в сотню-другую раз, но на хлеб с маслом вам гонораров хватит. А во время редких встреч с читателями вы убедитесь в существовании некоторого числа чрезвычайно стойких поклонников, не желающих отказываться от полюбившегося им еще в юности старика Акакиевича и ждущих продолжения масонского цикла.

Рынок в XXI веке благодаря глобализации разделился на “два этажа”. На верхнем находится узкий круг чрезвычайно успешных авторов с бестселлерами мирового масштаба. А на нижнем – широкий круг писателей, имеющих, как говорится, своего читателя и, может быть, даже не одного.

Вот такое кино

Пример с литературой – мелочь в сравнении с тем, какие изменения происходят в кинематографе.

Зритель, как и читатель, может осилить за год ограниченное число фильмов. И если в один и тот же день на экраны всего мира выходит очередной американский блокбастер, он может сильно потеснить национальное кино. Соответственно, на дорогой пентхаус заработают сразу много людей: продюсер, режиссер, исполнители главных ролей, а также, возможно, сценарист, композитор, создатель крутой компьютерной графики и прочие.

Впрочем, масштаб кассовых сборов влияет не только на дифференциацию доходов. Важнее другое. Так уж за последнее время сложилось, что сборы, как правило, сильно зависят от бюджета фильма. Чтобы хорошо заработать, необходимо сначала довольно много потратить. Зрелищность стоит больших денег. И хотя она не делает фильм гениальнее, широкие массы, несущие в кинотеатр свой трудовой доллар, требуют в первую очередь спецэффектов, а уж потом – разумного, доброго, вечного.

Без широких кассовых сборов по всему миру бюджеты современных фильмов (даже американских) были бы значительно меньше. Таким образом, глобализация способствовала не только появлению множества кинозвезд с астрономическими гонорарами, но и формированию современного зрелищного кино, принципиально отличающегося по своим техническим возможностям от театра и даже от кино ХХ века.

При этом судьба национальных кинематографов, не выдерживающих конкуренции по зрелищности (хотя зачастую превосходящего американские блокбастеры в творческом отношении), по-настоящему печальна. Если “некассовый” писатель, которому нужны для творчества лишь хлеб, масло и компьютер, может найти свою нишу в условиях глобализации, то “некассовый” фильм (даже с минимальным бюджетом) оказывается убыточен и попадает в зависимость от государства или спонсоров. Экономика XXI века отторгает таких творцов, как Лукино Висконти и Микеланджело Антониони.

Большие деньги в маленькой таблетке

Любая отрасль экономики, быстро развивающаяся в XXI веке, также разделяется на “два этажа”, поскольку глобализация дает новым продуктам невиданные ранее возможности. Нью-Йоркский финансовый гуру Нассим Талеб писал, например, про Гугл: “в истории еще не бывало, чтобы компания в столь короткие сроки стала практически монопольной”. Можно приводить различные примеры компаний, занявших “верхний этаж” в различных секторах, связанных компьютерами и системой коммуникаций, но мы рассмотрим лишь один случай из сферы, несколько менее известной.

В США давно уже существует сильная фармацевтическая промышленность. Главное в этом бизнесе – не количество изготовленных таблеток, а сложные, наукоемкие, дорогостоящие исследования и разработки, позволяющие получить принципиально новые препараты, лучше способствующие излечению болезней. Когда такой препарат получен, он на какое-то время становится монополистом в определенном сегменте рынка медикаментов. Конечно, лечить болезнь можно и старыми лекарствами, но в большинстве случаев новое действует эффективнее, а потому все, кому этот препарат по карману, будут стремиться его приобрести.

Если бы американский фармацевтический рынок был замкнут и отгорожен жесткими протекционистскими барьерами, то в Евросоюзе, наверное, появились бы свои монополисты, тогда как в Китае, Индии, России – свои. В мире, разделенном на сферы влияния и не подверженном глобализации, имелось бы большое число фармацевтических компаний, каждая из которых собирает урожай со своей делянки.

Но если протекционистские барьеры рушатся, в борьбу между собой вступают лучшие лекарственные препараты, существующие на каждом национальном или региональном рынке. А поскольку уровни исследований и разработок в США и, скажем, в России совершенно не сопоставимы, американские препараты начинают не просто теснить российские, а прямо-таки сметать их с рынка. Соответственно, это приводит к значительному росту доходов той компании, которая осуществила научно-технический прорыв.

Иными словами, когда мир разделен на ряд замкнутых рынков, производитель, добившийся большого успеха, может на каждый вложенный доллар получить, скажем, десять. Ав условиях глобализации тот же самый научный успех дает уже не десять, а пятьдесят. Мировая экономика оплачивает научный прорыв в гораздо больших масштабах, чем национальная. Соответственно, гораздо выше окажется вознаграждение ученых, совершивших открытие, и менеджеров, которые довели научную идею до стадии коммерческой окупаемости. При этом, правда, их менее успешные конкуренты в других странах вообще не смогут получить доходов от выпуска на рынок принципиально нового препарата. Они не разорятся и будут, по всей видимости, зарабатывать на обычных медикаментах (так называемых дженериках), которые тоже нужны рынку. Но это будет бизнес среднего масштаба со не очень большими поступлениями от продаж и не слишком хорошо оснащенный научными лабораториями и квалифицированным персоналом.

Выходит, в XXI веке бедные становятся беднее, а богатые — богаче, как говорят антиглобалисты? В известной мере так, однако не следует забывать про самый главный результат этой истории. Высокая окупаемость новых лекарственных препаратов позволяет ведущим компаниям собрать много денег на то, чтобы осуществлять исследования и разработки.

Наука сегодня чрезвычайно дорога. Фармацевтическая компания должна много лет хорошо оплачивать труд своих ученых без гарантии получения препарата, дающего миллиардные доходы. А если такой препарат выходит, наконец, из лаборатории, требуются еще большие расходы на проведение серии клинических испытаний. Большие доходы определяют возможность осуществления больших расходов. И если бы глобализация не предоставила компаниям возможность собирать долларовый урожай со всего мира, многих наукоемких лекарственных препаратов могло бы вообще не появиться, поскольку даже гигантам фармацевтики не хватило бы ресурсов для создания соответствующей научно-технической базы.

Что в итоге?

Глобализация выделяет сравнительно узкий круг чрезвычайно богатых людей. Причем это не только капиталисты, но также ученые-изобретатели, кинозвезды и разнообразные представители креативного класса, которые нашли свою нишу на мировом рынке. Никакое социал-демократическое перераспределение средств, выровнявшее доходы в ХХ веке, не сможет в XXI столетии удержать этих богатеев на небольшом расстоянии от представителей среднего класса.

Сейчас богатые становятся богаче, но совсем не потому, что бедные становятся беднее. Традиционные марксистские схемы вряд ли помогут объяснить нынешние реалии. В развитых странах XXI века социальная картина выглядит следующим образом: по-настоящему бедных людей остается не так уж много, средний класс доминирует, но в резкий отрыв от него уходят те, кто закрепились на “верхнем этаже”.

Бедные не беднее, но зачастую… грустнее. Поскольку счастливцев, оседлавших глобализацию, бывает не так уж много. Хотя подняться можно буквально с самых низов (поскольку здесь не столько важен первоначальный капитал, сколько талант, напор и счастливый случай), доля обитателей “последнего этажа” по отношению к общей массе населения в XXI веке значительно меньше, чем была доля капиталистов в XIX столетии. Трудолюбивый ремесленник прошлого мог стать в мелким буржуа благодаря труду, бережливости и тетушкиному наследству. Но превратиться в Билла Гейтса или Брэда Питта никакая тетя не поможет.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге
rosbalt.ru