БАЙКАЛЬСКИЙ БАСТИОН НАУКИ

Славное море – священный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал!
Молодцу плыть недалёчко.

Помню недавние и в то же время уже страшно далёкие 70-е – 80-е годы. Солнечными летними днями летят в Листвянку многочисленные экскурсионные автобусы и прогулочные теплоходы. Как всегда, люди заворожено прилипают к окнам, когда показывается Байкал. И почти над самым истоком Ангары возникает трёхэтажный голубой корпус с большими окнами. Над ним, словно на ступеньках ведущей вверх лестницы, выстроились, выглядывая друг поверх друга, несколько жилых домов.

И любой экскурсовод обязательно отмечает: «Это Лимнологический институт, который проводит научные исследования Байкала». А ещё люди непременно узнавали, что при институте есть музей, рассказывающий о природе озера и о работе учёных-лимнологов. Попасть в музей было непросто: экскурсии были заранее запланированы и расписаны на много дней вперёд.

И так было долго – люди приезжали на Байкал, в храм Природы, и благоговейно смотрели на стоящий у истока Ангары храм Науки.

Институт был общепризнанным в стране и за рубежом центром по изучению озёр. Но прежде всего именно ради Байкала он существовал и развивался. А вырос Лимнологический институт, в обиходе называемый для краткости «ЛИН», из легендарной верещагинской Байкальской лимнологической станции.

Похоже, это был золотой век для наших отечественных байкаловедов. Можно было с ностальгическим вздохом вспоминать о маленьких катерах «Чайка» и «Дыбовский», глядя на стоящую у причала целую научную флотилию. А суда были самые разные, начиная от теплохода морского типа «Г.Ю. Верещагин» до маленького водолазного бота «Шельф». Как только Байкал вскрывался ото льда, расходились корабли по экспедициям. На одном теплоходе ведут промеры глубин озера и «прощупывание» звуком его коренного дна, скрытого под толщей осадочного материала; на другом проводят сборы планктона в различных частях Байкала; на третьем работают с большим тралом, ведя наблюдение за состоянием омулёвых стад. И так весь период открытой воды; только в конце декабря заканчивался экспедиционный сезон, и суда нередко шли на зимнюю стоянку, преодолевая плавучие, а местами – уже смерзшиеся ледяные поля.

В лабораториях института каким-то образом поддерживалась атмосфера той прежней лимнологической станции. Полки с книгами, портреты научных корифеев на стенах, терпковатый запашок формалина, которым консервируют водных животных для последующего изучения. За окнами солнце неспешно проделывало свой ежедневный путь и постепенно скатывалось за горы Приморского хребта; время от времени, по нескольку раз на дню, плыл в сверкающей голубизне или предштормовой серости силуэт теплохода-парома «Бабушкин». И сидящие в лабораториях сотрудники продолжали разгадывать головоломные загадки батюшки Байкала.

В этих стенах рождались подробные описания байкальских течений, рассчитывалась доля рек в приносе в озеро твёрдых взвешенных частиц и растворённых солей, сравнивался уровень развития водорослевого планктона в различные годы, рассчитывалась биомасса донных животных на разных глубинах, описывались новые виды байкальских эндемиков…

Крупным событием стала работа с применением подводных обитаемых аппаратов «Пайсис», впервые доставленных на Байкал в 1977 году. До этого люди могли воочию видеть дно Байкала лишь на очень небольших глубинах – до нескольких десятков метров, где было возможно погружение с аквалангом. А тут прибыли сразу две подводные лодки в миниатюре, способные совершать погружения до глубины 2000 метров, то есть больше, чем максимальная глубина Байкала!

Аппарат брал на борт двух пилотов и одного учёного-наблюдателя. Среди исследователей был жёсткий конкурс за право побывать на дне морском. Были отсняты многочисленные фотографии, видеофильмы. Достигнута была глубина 1410 метров – максимальная в южной впадине Байкала, и все трое счастливцев, бывших в этом аппарате, чокнулись стаканами там же набранной глубинной забортной воды.

В результате подводных работ на «Пайсисах» была подтверждена рифтовая природа байкальской котловины, подробно изучены ущелья-каньоны, описан образ жизни глубоководных рыб и беспозвоночных. И эти работы прибавили ещё больше славы нашей отечественной науке.

ЛИН имел уже почти всё, о чём первые исследователи Байкала могли только мечтать: суда с электрическими лебёдками, позволяющими спускать приборы на самую максимальную глубину; приспособления для фотографирования дна; водолазное снаряжение; собственные мастерские, где изготовлялось необходимое оборудование; свой парк автомашин, в том числе отапливаемых фургонов для зимних экспедиций на льду; домики-стационары на байкальском побережье; богатейшую библиотеку и многое, многое другое.

Во многом это заслуга тогдашнего директора ЛИНа Григория Ивановича Галазия. «Директор Байкала» – так уважительно называли его журналисты в газетных статьях о работе института. Около 30 лет он возглавлял учреждение. Именно под его руководством станция превратилась в институт.

Григорий Иванович старался, чтобы знания о Байкале не оставались уделом узкого круга научных работников. Силами сотрудников был создан и на средства института содержался лимнологический музей, в который, как было сказано, экскурсанты шли нескончаемым потоком. Лимнологи, в том числе и сам Галазий, выпускали популярные книжки о Байкале. Одна из самых ценных книг, освещающих жизнь озера и его непростые взаимоотношения с человеком, «Байкал в вопросах и ответах», уже выдержала два издания, и сейчас планируется третье.

А ещё Г.И. Галазий, будучи директором ЛИНа, получил известность как неподкупный рыцарь Байкала, в течение многих лет твёрдо и последовательно боровшийся за чистоту его вод. Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат (БЦБК), выросший на берегу озера и с 1966 года загрязняющий его воду и воздух, был несомненной ошибкой. Это признали (не сразу, правда) и государственные деятели. Но очень уж не хотелось эту ошибку исправлять. Старались всеми силами доказать, что продукция этого комбината жизненно необходима стране, а сам он не так уж и вреден для Байкала, а в некоторых отношениях даже, дескать, и полезен… Занимались этим в том числе и иные учёные, приглашённые целлюлозниками для защиты своего завода.

Категорическим противником строительства БЦБК был профессор Иркутского университета М.М. Кожов. Но он умер через два года после пуска комбината. Продолжать борьбу за Байкал предстояло другим.

Галазий собрал массу материалов, результатов исследований, проведённых в ЛИНе, которые ставили целлюлозное производство на берегах Байкала вне всякого закона. Он постоянно информировал власти о расширении зоны загрязнения на дне Байкала в зоне сброса сточных вод, об изменении состава донных сообществ организмов, о необычайно сильной электропроводности снега в районе Байкальска, щедро посыпаемого воздушными выбросами комбината, об усыхании лесов на прилегающей части склона Хамар-Дабана, о нарушении ориентации рыб по запахам, наблюдающемся даже в присутствии тысячекратно разбавленных стоков БЦБК. Всё это не радовало слух высокопоставленных бюрократов, и строптивому директору не раз давали понять, что он не учитывает некие высшие государственные интересы.

Григорий Иванович и многие сотрудники ЛИНа государственные интересы понимали чётко: чистейшая байкальская вода – стратегическое сырьё, само озеро – уникальнейшее явление природы, доставшееся именно нашей стране, и потому никакие производственные потребности не могут стоять на одной ступени с интересами сохранения экосистемы Байкала. И они продолжали борьбу, пытаясь быть услышанными, достучаться до сердца и разума эгоистично мыслящих чиновников.

Их усилия не достигли полностью желаемого; прежде всего БЦБК по-прежнему «в строю», и пока его перепрофилирование на другое производство, чистое и безопасное для Байкала, не состоялось. Но эти усилия и не пропали даром: был всё же принят на правительственном уровне ряд мер по сохранению великого озера, да и общественное мнение прониклось пониманием его значения для будущего страны.

Раздражение вышестоящих всё же достигло критической черты: в год, когда правительство вынуждено было пойти на принятие ещё одного постановления об охране Байкала (чего добивался Галазий со своими коллегами), начали муссироваться разговоры о необходимости «укрепления» руководства Лимнологического института. На деле это означало смену директора, которая и состоялась в 1987 году.

Да, нередко в жизни бывает не так, как в сказках; не всегда правда торжествует, и нередко за правду приходится расплачиваться. Но только жизнь по правде возвышает человека в глазах других людей. И потому Галазий пользуется до сих пор авторитетом «рыцаря Байкала».

Лимнологический институт, руководимый Галазием, был вожделенной мечтой для многих увлечённых Байкалом мальчишек и девчонок, да и для многих студентов тоже. Приходили в институт и письма, где комсомольцы какой-либо из сельских школ обращались к комсомольцам ЛИНа с просьбой шефствовать над ними, прислать литературу о Байкале.

На юных читателей этой книжки надежда: кому-то из вас придётся поддержать и продолжать дальше то дело, ради которого самоотверженно, не считаясь ни со временем, ни с деньгами, ни с собственными силами, трудились Дыбовский, Дорогостайский, Верещагин, другие классики байкаловедения. Ибо (вновь привожу фразу из докладной записки 1916 года) «исследование Байкала представляет национальную задачу русских учёных». На Байкале должна быть крепость отечественной озероведческой науки!

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 29.03.2013 № 115-рп») и на основании конкурса, проведенного Обществом «Знание» России.

В.В.Тахтеев, доктор биологических наук,
профессор Иркутского университета.

.
.
.