Анна МЕЛИКЯН: Тема «мужчина и женщина» — самое магнетическое, что есть в кино

На экраны выходит «Звезда» Анны Меликян, которую Variety включил в десятку самых перспективных режиссеров мира

Ее меланхолическая, в духе «Амели», «Русалка» триумфально прокатилась по фестивальным площадкам и принесла приз за лучшую режиссуру на «Санденсе». Ее новое кино относится к редкому для у нас арт-мейнстриму. Чем он сложен и чем привлекателен — обсуждаем накануне премьеры «Звезды».

— Своей продюсерской компании вы дали красивое имя «Магнум». Вы имели в виду патрон повышенной мощности, единицу мощности шампанского…

— Представьте, срочно надо придумать название. Ты безответственно фантазируешь. Потом начинается: магнум — киношная тележка, мороженое, самый известный в мире фотопортал. Значения обступают нас со всех сторон. Так и в кино. Ты снимаешь, потом критики докапываются, дорисовывают красивые смыслы. Давайте считать, что это пуля из мороженого.

— Ту же формулировку я отнесла бы и к вашей трешевой мелодраме «Звезда». Фильмам вы также даете красивые многозначные имена: «Русалка», «Марс», «Звезда».

— Вы же знаете, я регулярно снимаю короткометражки для благотворительного аукциона, который проводит Светлана Бондарчук. Этой ночью я сидела до четырех утра. Неожиданно написался сценарий, который я назвала «Такое настроение, адажио Баха и несколько фрагментов из жизни девушки Лены». Наконец-то прервана дурацкая традиция называть фильмы односложно.

— Название длиннее фильма. Но и героиням вы даете сказочные имена: Алиса, Маша.

— А что особенного в имени Маша? Хотелось взять самое простое имя для обычной девушки.

— Вы в самом деле считаете, что придумали обычную провинциалку, которая, подобно русалке, плещется в клубном аквариуме, планирует себе с помощью пластики изменить: нос, губы, ноги, грудь… далее везде, и непременно стать звездой? Вы же жонглируете архетипическими сюжетами «Принц и нищий», «Богач-бедняк», «Русалка». А ваши персонажи — перевертыши. Благополучные — несчастливы, стерва оказывается человеком, уборщик — наследным принцем. И близость Маши с вашей Русалкой-Алисой не только в том, что они отличны от других. У них есть стремление к преображению. Себя и пространства вокруг.

— Спасибо, что вы заметили это. Изначально это была история про девочку, лишенную актерского таланта. Но у нее масса других дарований. Она может делать счастливыми других.

— Прошло семь лет со дня премьеры «Русалки». Как продюсер вы занимались чужими проектами. В чем причина простоя: творческий кризис? Период накопления идей?

— Масса причин. Но главное, я родила ребенка, а я ответственный человек. Снимая кино, не умею жить другой жизнью. Значит, не увидишь собственную дочь. С другой стороны, не рождалось идеи, полностью меня захватившей. Я всегда существую с перекосом: либо в жизнь закапываюсь с головой, либо в иллюзию. Жила как все: дом, работа. Вроде прекрасно. И в то же время ощущение вакуума. Я вернулась в мир творческих мытарств и… обрела полноценное счастье.

— В этот промежуток вы были продюсером ромкомов и сериалов. И теперь на съемочной площадке внутри вас не ведут диалог режиссер и продюсер, который является цензором с точки зрения экономики?

— Никогда. Для меня главный период — момент придумывания. Когда сочиняем кино — и я говорю это всем режиссерам, приходящим в нашу компанию, — забудьте про цифры, ограничения. Считайте, что у вас бескрайние возможности. Потом будем усмирять фантазию.

— Но вы говорите, что в процессе съемок сценарий растет, развивается. Какие изменения принесли съемки в «Звезду»?

— Я носилась со своим сценарием, мучая авторов известных и безвестных, моля помочь. Потом появился Андрей Мигачев. В сценарии героиня узнавала, что смертельно больна. Андрей придумал сцену у доктора, в которой он обрывает Машу на полуслове: «Какие ноги? Ты скоро умрешь!» На что она отвечает: «Я знаю». И получается, что вся предыдущая история не про пустышку, дурочку. Маленький эпизод перевернул смыслы. Когда снимаешь, нужно быть открытой, но, доверяя интуиции, отвергать советы, способные разрушить замысел.

— Столица в вашем фильме — сплошная стройплощадка…

— В этом ощущении тревога, боязнь непредсказуемости мегаполиса. Мы снимали историю про «здесь» и «сейчас». Брусчатка в центре была вскопана. Странный эффект: будто сковырнули весь город. Но я люблю Москву, ни в одном городе не чувствую себя так прекрасно. В этом сложно устроенном мегаполисе существуют разные не пересекающиеся миры. И с точки зрения кино в Москве есть все. Провинциальная Москва и глянцевая, историческая и небоскребы Сити.

— Вы думаете о зрителе, снимая кино, которое сравнивают то с мыльной оперой, то с Альмодоваром?

— Лестно слышать, раньше меня сравнивали с Худойназаровым.

— Тут и любовь до гроба, бедные богатые, смертельная болезнь, кинозвезды… Вы не боялись сериального количества сюжетов, интриг, героев?

— Еще два часа мы выбросили. Я согласна с критиками, написавшими, что мы разыграли мыльный сюжет. Когда я пишу, не думаю: не чересчур ли? Не похоже на Альмодовара или на мыльную оперу? У меня внутренний датчик: хорошо — плохо, скучно — интересно, честно — фальшиво. Как снимается кино, я могу объяснить. А как пишется… Вот сейчас впервые сняла полнометражное кино для зрителя «Про любовь». А до этого было — «как слышу, так и пою». По реакции на свои короткометражки я поняла, что тема «мужчина и женщина» — самое магнетическое, что есть в кино. В новом фильме будет даже лекция «Про любовь», которую на «Стрелке» читает Рената Литвинова.

— Неужели Рената читала ваш текст и не предложила собственный?

— Читает с удовольствием, но, конечно, импровизирует, и это лучшие куски. Для меня сценарий — отчасти мистический, бессознательный процесс. А съемки — серьезная организация, кампания, где чувствуешь себя полководцем. И здесь многое зависит от человеческого фактора. Приходит, например, героиня «Звезды» Тина, которую мы искали полтора года, и многое меняется.

— А если бы Тина не нашлась, отложили бы съемки?

— Если завтра съемка, а артиста нет, я спокойна, как удав. Нельзя снимать без влюбленности в своих актеров. Год снимаем, больше года монтируем. Если тебя раздражает исполнитель, начинаешь ненавидеть его. У Тины лицо — живая стихия, хотя не все у нее получалось.

— Вы — ученица Соловьева, как вы сами определяете эту связь?

— С ужасом думаю, что могла бы попасть к другому мастеру. Эта связь и в моих странноватых героях, и в неправильных текстах. Во ВГИКе про нашу мастерскую говорили: «Там же фрики». Здорово быть фриком среди слишком нормальных людей. До сих пор пользуюсь своими записями тех времен. Мы теперь деловые. У нас нет времени размышлять, сомневаться, рассуждать. Но если необходимо что-то сочинить, возвращаешься во времена, когда ездила на общественном транспорте, и все два часа в метро читала запоем. Подмечала характерные черты своих спутников, искрила идеями. От Соловьева — желание смешивать стили и жанры, включать сцены, не имеющие отношения к сюжету. В нашем фильме есть диалог в кровати: персонажи мучительно вспоминают настоящие имена Одри Хепбёрн и первого монгольского космонавта.

— А в другом две девушки стоят перед зеркалом, рассматривая друг друга. «Силикон?» — спрашивает одна. «Гель?» — отвечает вопросом на вопрос другая. И всем понятно, о чем они.

— Половине зала примерно. Знаете, сколько людей перестали со мной разговаривать. Хотя это лишь ирония, без злобы и издевки.

— Зато видим, как мода, глянец, «минута славы», вожделенная обложка превращаются в разрушительную силу, вымещающую из человека его сущность. Ты уже не хочешь быть самим собой, но по-прежнему не можешь стать звездой.

— Это история главной героини, у нее ложные мечты, поэтому путь к их достижению ложный.

— А еще в вашей картине весь социальный спектр: разные поколения, здоровые и больные, бомжи, министры, артисты…

— Да, это такой Вавилон. Было еще больше героев. Их вырезали. Господи, я вырезала даже Андрея Малахова.

— Ну его и без вашего фильма более чем достаточно. А почему на одну из главных ролей вы выбрали младшего в династии Табаковых, Павла?

— Его искали больше года, так же как и актрис Северию Янушаускайте и Тину Далакишвили. Мы смотрели студентов театральных вузов, многие из провинции, живут в общежитии, в глазах — растерянность. И вот что-то щелкнуло. Паша естественный, воспитанный мальчик, но главное, у него взгляд человека из благополучной семьи. Мне нужно, чтобы и в гастарбайтерской одежде у него было лицо, походка сына олигарха.

— Помню удар в финале «Русалки», убивающий героиню, — кипяток на голову расслабившегося в предчувствии хеппи-энда зрителя. В «Звезде», кажется, эти микрокатастрофы рассыпаны по всему действию. Условно говоря, едут по жизни ваши персонажи, их встречи и есть те столкновения, после которых судьбы радикально меняются?

— Не верю в случайность встреч и совпадения. Хотелось сделать цепочку мгновенных странных и закономерных соединений. Ах, если бы он не обернулся… официантка не уронила вилку… Эффект бабочки меня завораживает.

— Ваши истории напоминают сказки. Любопытно, каковы ваши взаимоотношения с нашей, скажем так, особенной действительностью.

— Сложный вопрос. С одной стороны, если ты режиссер, не должен зарываться в кокон. Нельзя из бронированного авто снять правдоподобно. Видим подобные синтетические опусы киногенералов на экране. Умом понимаю: нужно быть в гуще жизни. Но я так устроена: живу в себе. Мало куда хожу. Работа, дом, ближайшие друзья.

— Вот завязывается война. Или расправляются с клиниками, с Музеем кино. И вы говорите себе: «Ну я все равно ничего не могу сделать…»

— К сожалению, если меня кто-то не вовлечет (тогда уж грудью вперед), не возьмет за шкирку… Зато мой фильм может микроскопически повлиять… повлечь поступок. Верю в эффект бабочки. Мой ответ прост: делай то, что ты умеешь, во что веришь. С максимальной отдачей, ответственностью. В этом для меня смысл профессии. И жизни.

Лариса Малюкова
novayagazeta.ru