“Андрей — чистая душа…”

История Андрея Пшеничникова, русскоговорящего парня, который, по слухам, принял ислам, решил через Египет пробраться в сектор Газы, был задержан египетскими властями и находится в тюрьме, кочует по страницам израильских газет. Ситуация кажется совершенно невероятной: каким образом молодой человек, наш дважды соотечественник, вдруг настолько проникся пропалестинскими настроениями, что решил рвануть в ХАМАС?

Я разыскала друга Андрея, молодого историка Михаила Урицкого, который любезно согласился ответить на мои вопросы.

— Как ты познакомился с Андреем Пшеничниковым?

— Мы познакомились на Интернет-проекте “Красный канал”, где собираются молодые люди, которым претит расизм, царящий в израильском обществе. Потом мы вместе работали в поселении Анатот. Там был конфликт — одному арабу поселенцы не давали обрабатывать принадлежащий ему участок земли. Наши активисты вступились за этого араба, выступили на его стороне, произошла большая драка, в которой участвовали 60 человек, нас побили. На фоне этой истории я подружился с Андреем и убедился в том, что он чувствительный, добрый парень, который не может смириться с несправедливостью. Его — как, кстати, и многих других, — не устраивает ситуация, при которой тысячи людей уязвимы перед властью военной администрации. Живут эти люди в ужасной нищете. Рядом с нами, в двух шагах, совершенно иной, чудовищный мир, и это мы сделали его таким.

— Насколько я знаю, личная история Андрея Пшеничникова — тот самый случай, когда мама вложила всю душу и силы в сына, чтобы он был успешен, устроен, хорошо зарабатывал…

— Да, Андрей — преуспевающий программист. Он работал в хорошей хай-тековской фирме и на зарплату не жаловался. Но в какой-то момент почувствовал, что устал от лжи вокруг него, не захотел мириться с двуличием его страны: с одной стороны, демократическое государство, живущее под властью закона, а с другой, военная администрация, управляющая совершенно бесправными палестинцами. Он сорвался, уехал в лагерь беженцев под Бейт-Лехемом. Решил пожить вместе с палестинцами, побывать в их шкуре. В Бейт-Лехеме он мыл посуду в гостинице, пока его не арестовали. Разница в оплате труда понятна, но идеи были ему дороже.

— Как палестинцы его приняли? Мой опыт подсказывает, что не очень дружелюбно…

— Совершенно верно. Нельзя сказать, что палестинцы приняли его как своего. Они отнеслись к нему настороженно. Но он на этом не остановился, а решил предпринять путешествие в Газу.

— Ты не находишь, что проблема еще и в том, что кое-кто из левых деятелей так елейно описывает бедных и несчастных арабов-палестинцев, что остается только рыдать над их судьбами. Мол, они такие паиньки, кроткого нрава люди, невинные страдальцы, над которыми измываются жестокие израильтяне… А на  поверку выясняется, что все не так просто, и зачастую обиженные и обделенные — это люди, у которых имеются проблемы с законом.

— Да, так бывает. Я предпочитаю воспринимать ситуацию без приукрашивания. Мы тоже выяснили дополнительные детали о палестинце, которого защищали. К сожалению, он оказался не таким замечательным человеком, которым поначалу представлялся. Как выяснилось, он отсидел срок в тюрьме.

— За причастность к террору?

— Еще хуже — за изнасилование. Понятно, что такой человек не вызывает моих симпатий. И, тем не менее, этот факт не меняет отношения к проблеме в целом. То, что палестинцы не могут ухаживать за своими оливковыми деревьями, живут под властью военной администрации и их в любую минуту могут выгнать из дома, подвергнуть аресту, совершенно недопустимо, разрушительно. Я не могу примириться с таким положением и верю, что оно начнет меняться. Молодежь более чувствительна к национально-патриотической риторике, которая изжила себя. Молодые не принимают фальши. Думаю, количество молодых ребят, которые будут поддерживать левые движения в надежде покончить с ситуацией военного режима на палестинских территориях, будет расти.

— И все-таки хотелось бы понять, сколько их, таких молодых людей?

— По моим наблюдениям, речь идет о нескольких десятках. Как я объяснил, они не могут согласиться с господствующей идеологией.

— И что — все в ХАМАС? А как же увлеченность наукой, творчеством?

— Очень многие молодые израильтяне “русского” происхождения действительно находят удовлетворение в работе и творчестве. Но не все могут смириться с тем, что происходит рядом с ними.

— У тебя революционная фамилия — Урицкий. Сразу вспоминается легендарная персона Моисея Соломоновича Урицкого, первого председателя Петроградского ЧК, в честь которого многие годы называлась Дворцовая площадь в Питере. Не родственник часом? Может быть, на вопрос “откуда у хлопца испанская грусть”, надо ответить: все дело в революционных генах?

— Действительно, он мой родственник, правда, не очень близкий. Дело в том, что существуют две линии еврейской семьи Урицких, одна — белорусская, вторая — украинская. Сам Моисей Соломонович был родом из Украины, из Черкасс. Моя семья тоже оттуда, но мы родственники не по прямой линии. Тот Урицкий, кажется, брат моего прадедушки. Кстати, когда мы ездили в то поселение, спорили о положении палестинцев, вдруг выяснилось, что среди поселенцев есть мой тезка Миша Урицкий. Мы с ним тоже определяли, кто кому приходится.

— По каким партиям расходятся молодые русскоговорящие ребята левой ориентации? Должны же быть варианты, кроме ХАМАСА, если люди ищут свое политическое самоопределение.

— Конечно, есть варианты. Кто-то идет в МЕРЕЦ, кто-то присоединяется к партии ХАДАШ, кто-то — к новой партии ДААМ. Я вот, например, в этой партии и состою, поскольку мне нравится мысль о том, что люди в государстве должны быть равны. Я выступаю за государство всех граждан, за партию, которая отвергает национализм…

— Но ведь ХАДАШ тоже еврейско-арабская партия, коммунисты, почему бы тебе не присоединиться к ней?

— Меня эта партия не устраивает, потому что она по-разному говорит для евреев и для арабов. Я вижу в этом некую двуличность, которая неприемлема для меня. На иврите эта партия представлена Довом Ханином, и это практически позиции партии МЕРЕЦ, а на арабском языке это скорее позиции партии БАЛАД. Поэтому я предпочел для себя новую партию, где нет и намека на национализм, нет противостояния евреев и арабов, нет “марокканцев”, “эфиопов” и так далее, хотя имеются представители всех этих общин. Такой подход меня устраивает. Поэтому я примкнул к ДААМу и могу сказать, что ребят русскоязычного происхождения в ней становится все больше.

— Вернемся к основной теме. Ты думаешь, происходящее с Андреем — это нормально?

— Разумеется, нет. Это уродливая реакция на происходящее вокруг. Он как человек, остро реагирующий на ситуацию, не мог смириться с блокадой Газы, гуманитарной катастрофой перенаселенного сектора. ХАМАС — вынужденный поворот. Палестинцев Иудеи и Самарии подталкивает к ХАМАСу именно Израиль с его неразумной политикой. Андрей не соглашался с идеологией, принятой в нашем обществе, — мол, мы — евреи, и потому нам положено все, у нас все права. Это он принять не мог. И не он один. Именно поэтому он предпринял свой отчаянный протест — дважды перешел границу, чтобы добраться до Газы.

— Что тебе известно о его судьбе сейчас?

— К сожалению, не очень много. Я получаю только те сведения, которые его мама добывает из МИДа. Пока ничего утешительного — Андрея обвиняют в шпионаже. Это, безусловно, серьезная вещь, и ему грозит приличный срок. Как будут развиваться события дальше, сказать трудно.

Поговорив с Мишей, я дозвонилась до Светланы, матери Андрея. Она извинилась за то, что не может поговорить с нами. “У меня сейчас просто нет сил ни для каких интервью, — сказала она. — У меня все время страшно болит голова, мигрень не прекращается. Как зайду в Интернет, посмотрю, что пишут об Андрее, так мне становится плохо. Он не враг, не террорист, он хочет, чтобы был мир и чтобы люди были равны”.

И все-таки, почувствовав себя на следующий день немного лучше, Светлана Пшеничникова согласилась побеседовать со мной.

— Мы приехали в Израиль в 2001 году, — сказала она. — Приехали из Саратова, а до этого пришлось бежать в Россию из Таджикистана, где обстановка была очень неспокойная. Мы решились на репатриацию из-за дедушки мужа. Он был еврей, был пулеметчиком во время Второй мировой войны, героически сражался и погиб. Я видела его письма с фронта, их нельзя было читать без слез. Кроме того, мы, как многие, думали, что в Израиле будем жить гораздо лучше. В России я работала главным бухгалтером, зарплата составляла сто долларов в месяц, так что рассказы об Израиле казались сказкой.

— И как вас встретила еврейская страна?

— Андрею было тринадцать лет, и ему все здесь нравилось. Поселились мы в кибуце на севере, но жизнь оказалась трудной, я даже работу по уборке не могла найти. Андрей в те времена мечтал стать великим химиком — он с шести лет увлекался этой наукой, однако в ближайших школах химию не изучали. Поэтому мы отправили его учиться в интернат “Алоней Ицхак”. Учился Андрей хорошо, друзей было много. Он очень общительный, так что легко сходился с ребятами и всегда стоял за справедливость. В интернате у него произошел первый конфликт на почве несправедливости. Однажды он попросил, чтобы его отпустили домой отпраздновать Новый год, но администрация не согласилась, потому что “праздник нееврейский”. Тогда Андрей написал письмо: “Когда евреи жили в других странах, они ведь соблюдали свои обычаи, а почему не позволено соблюдать свои обычаи людям, приехавшим в Израиль из другой страны?” Наверное, у него это с детства — обостренное чувство справедливости. Кстати, Андрею много раз приходилось отстаивать Израиль… Приезжая в гости в Россию и встречаясь с прежними друзьями, мы видели, что их отношение к Израилю почерпнуто из репортажей российского телевидения, и Андрей изо всех сил доказывал, что они неправы. Я тогда смотрела на него и удивлялась: надо же — мальчишка, а спорит со взрослыми людьми. Он вообще поначалу был очень правым, как все репатрианты. Потом стал задумываться над происходящим, решил узнать мнения с двух сторон.

— А как складывалась его армейская служба?

— Он мечтал стать летчиком. Прошел все экзамены на летный курс, оставался последний — проверка служб безопасности. Он пришел на интервью и прямо сказал: я не согласен с политикой Израиля в отношении палестинцев. Его, конечно, не взяли, отправили служить в войска связи. Он честно отслужил.

— Он не стремился учиться дальше, поступить в университет? Только политика?

— Он считает, что главное — образовывать себя самому. Самостоятельно выучил программирование, устроился на очень хорошую работу, с высокой зарплатой. Но все время думал об устройстве общества и решил, что должен разделить участь несчастных людей — палестинцев в лагерях беженцев. С этой целью и отправился в лагерь беженцев под Бейт-Лехем.

— Он рассказывал, как ему жилось там?

— Да, и я понимала, что ему приходилось очень трудно. Туда сами палестинцы заходить боялись, а он полез. В конце концов его сдала палестинская полиция — передала израильской. Он попал под суд, поскольку как израильтянин не имел права находиться там. Состоялся суд, и когда весь этот кошмар закончился, я решила ему помочь — собрала деньги и отправила на несколько месяцев в Париж. Я надеялась, что он там останется, но он вернулся.

— Ну и как, сравнение опять не в нашу пользу?

— Да нет, как раз наоборот. Он сказал, что израильское общество более открытое, дружественное. Во Франции у него появились друзья, они-то и пригласили его поучаствовать в конференции в Каире. Маршрут они разработали такой: сначала Каир, потом сектор Газы. Сын получил визу в египетском посольстве и отправился в Эйлат, чтобы перейти границу легально. Его арестовали израильтяне, потом согласились выпустить под обещание, что он не пойдет дальше. Но Андрей отказался подписать соответствующий отказ, заявил, что это нарушение прав человека. Тогда у него отобрали оба паспорта — российский и израильский — и отпустили. Что происходило дальше, я могу только предполагать… Через день он позвонил и сообщил, что задержан египетской полицией.

— Скажите, а вас он не жалеет? Ведь должен понимать, что вы страдаете?

— Он, конечно, понимает. Когда его арестовали из-за пребывания в Бейт-Лехеме и не давали мне позвонить, он объявил голодовку. И сейчас, в Табе, он тоже в момент ареста потребовал, чтобы ему дали мне позвонить. Ему разрешили буквально на секунду. Он позвонил и сказал: “Мама, я арестован, но у меня все в порядке”. И с тех пор ни звука. Российское посольство отказало мне в помощи, сказав, что они не уполномочены заниматься судьбами граждан Израиля. Наш МИД отвечает, что дело в состоянии проверки. А вокруг столько сплетен, домыслов, вранья… Как бы я хотела всем объяснить: у него нет стремления к власти, деньгам и привилегиям. Он никогда не был членом террористической организации и не собирался им быть. Но он считает, что Израилю необходимо интегрироваться в ту реальность, которая существует на Ближнем Востоке, и в этой реальности Израиль и Палестина еще превратятся в одно государство. Мой сын — идеалист. Я не согласна с тем, что он делает, и, как только его освободят, постараюсь во что бы то ни стало его переубедить.

Виктория МАРТЫНОВА,
“Новости недели” — “Континент”