Анастас Ерундович Говоркян

Прислали ссылку на сумасшедший бред сумасшедшего человека. Только гляньте:

Самое смешное (или печальное), что я почти дословно описал это клиническое явление целых 6 лет тому назад, когда многие еще полагали этого дядю вменяемым. Вот выдержка из романа “Ищи дурака” (неизданное продолжение ЭКСМОвской книги “Украсть Ленина”). Вот, судите сами:

…Они остановились у входа, глядя на небольшую освещенную сцену. Ее оформление напоминало примитивную презентацию или блок-схему технологического процесса: нарисованные на черном фоне белые корявые стрелки упирались в неровно начерченные квадраты, кружки и треугольники. Рядом с фигурами виднелись короткие формулы и надписи. Приглядевшись, Веня разобрал некоторые из них. Так, из треугольника, озаглавленного «квадратурная производная регресса», веером расходились стрелки к кружкам с надписями «бузина» и «дядька»; кружки же, в свою очередь, помещались в прямоугольниках, обозначенных, соответственно, «огород» и «Киев».

По периметру сцены шли трехъярусные нары, давшие, как видно, название и самому театру. На нарах вповалку размещались актеры; лица их казались печальными и измученными, что, скорее всего, объяснялось глубиной вживания в образ. В самом деле, можно ли ожидать радостного лица от лежащего на нарах человека? Никто не шевелился, в зале и на сцене царило гробовое молчание. Наконец послышался резкий щелчок. Один из актеров, тучный седой мужчина, неловко соскочил с верхнего яруса и, сделав несколько шагов, вышел на авансцену. Его черная одежда была обильно разрисована белыми фосфоресцирующими стрелками и геометрическими фигурами – в гармонии с окружающими декорациями. Седой затравленно посмотрел по сторонам, воздел руки и издал пронзительный вопль.

Веня почувствовал, как стоявший рядом с ним Вадик вздрогнул от неожиданности. Что ж, театральное искусство не оставляло зрителя равнодушным. Тем временем седой сделал книксен и звучным голосом произнес:

– Я – Текст на мерзкой ярмарке регресса! Меня пожрет наличества контекст! Приди, приди, волчица Кунталини! Змеюка подлая и мерзкая притом!

«Ага, – подумал Веня, – по-моему, пьесу этого автора я уже где-то видел… или читал? По крайней мере, стиль ужасно знакомый. Пятистопный ямб… что же это может быть? Неужели Шекспир?»

На зов седого актера с нижних нар поднялась и крадучись двинулась к авансцене сухонькая пожилая женщина – скорее всего, она-то и представляла собой волчицу Кунталини. Впрочем, на «подлую и мерзкую» женщина явно не тянула. Подойдя на цыпочках к застывшему в жертвенном книксене седому Тексту, Волчица занесла скрюченные пальцы-когти над его беззащитной шеей.

– Ага! – закричала она срывающимся жалобным голоском. – Попался, рыночный козел?! Ты думал, Текст, что ты, блин, Паваротти?! Да я тебя, козла, контрацептю щас! Да я тебя…

Следующая угроза Волчицы так и осталась недосказанной: из темноты вновь послышался резкий щелчок, и на сцену выскочил старичок среднего роста с кнутом в правой руке. Он очень напоминал Карабаса Барабаса: недостаток комплекции и отсутствие бороды с лихвой окупались устрашающим, даже, можно сказать, зверским выражением лица. Возможно, это впечатление возникало благодаря верхней челюсти, выдающейся вперед так сильно, что невольно казалось, будто злобный старик вот-вот искусает каждого в радиусе десяти метров. Актеры на нарах замерли, вжавшись в доски. Что же до тех несчастных, которые волею пьесы оказались на авансцене, то на них вообще невозможно было смотреть без содрогания.

Карабас Барабас снова щелкнул кнутом. Волчица и седой Текст в ужасе прикрыли головы руками. Под каждым из них, весело отражая огни рампы, стали немедленно образовываться небольшие лужицы.

– Боже мой… – прошептал Витька, безусловно, разделявший венины ассоциации. – Бедные куклы…

– Лежать! – прогремел Карабас Барабас. – Лежать! И так далее!

Актеры немедленно распростерлись на сцене. Лужи под ними казались кровью невинных жертв злодейского теракта. Зловеще помахивая кнутом, Карабас подскочил вплотную к лежащим.

– Я вас чему учил? – зловещим шепотом прошелестел он. – Я зачем этот текст писал? Чтобы вы его испоганили? Измусолили его своими погаными ртами? Да я его кровью сердца писал и так далее! А вы?! А вы?!

Он запрокинул голову и нараспев произнес:

– «Да я тебя, козла, контрацептю щас!» Неужели вы, убогие сердца, и в самом деле не чувствуете, сколько в этой строчке поэзии, сколько драматизма и… и так далее? – Карабас Барабас вдруг опустил плечи, всхлипнул и сразу стал похож на Дуремара. – Эти слова надо смаковать, а не выкрикивать. Смаковать! «Кон-тра-цеп-тю-щас…» Сколько концепции в этой контрацепции! Какой пощечиной мещанскому вкусу и так далее звучит это «щас»!

Он повернулся и уныло побрел к выходу со сцены, в темноту. Актеры, затаив дыхание, следили за каждым его движением.

– Повторить! – вяло произнес Дуремар-Барабас и вдруг резко обернулся, выставив вперед свою ужасную верхнюю челюсть. – Я сказал: повторить!! И так далее!!!

…В зале вспыхнул свет. Карабас Барабас, он же Дуремар, он же основатель и бессменный руководитель театра «На нарах» и всего содружества «Экспериментальные Катакомбы», он же доктор общественных наук, он же заслуженный деятель искусств Анастас Ерундович Говоркян, широко расставив ноги, стоял возле сцены и помахивал кнутом. Верхняя челюсть его угрожающе нависала над двумя ближайшими рядами, как трибунал инквизиции над обреченной Орлеанской девой. Дрожа всем телом, Черной выпрямился и сделал несколько неверных шагов.

– Как ты посмел ослушаться, козел?! – прогремел Говоркян. – Лежать!

Черной послушно упал ничком в проход между рядами.

– Куда? Ты, похоже, спрятаться от меня хочешь, и так далее… – проницательно констатировал Анастас Ерундович. – Не выйдет! Встать!

Черной послушно поднялся.

– Ты что тут делаешь? Отвечай!

– Анастас Ерундович… – пролепетал Черной, показывая рукой в направлении входа, – я… вы… я их привел… олигарх… Штиглиц…

Но Говоркян уже и сам обратил внимание на нежданных гостей. Его устрашающая челюсть щелкнула и скользнула внутрь, а рот растянулся в неожиданно милой улыбке. Отбросив кнут, Анастас Ерундович раскинул руки в приглашающем жесте.

– Вот это неожиданность! – воскликнул он, приветственно лучась всеми своими морщинками. – Вадим Сергеевич! Как я рад вас видеть! Проходите, проходите. А впрочем, лучше ко мне в кабинет, и так далее…

Вадик отрицательно покачал головой.

– Нет, Анастас Верандович, спасибо. Мы буквально на минутку. Заскочили засвидетельствовать и извиниться за сегодняшнее недоразумение. Ваш работник очень просил, товарищ Черной. Весьма достойный человек. Вы уж его переназначьте, если можно…

В выпуклых глазах Говоркяна мелькнула тень.

– Что ж, я подумаю, Вадим Сергеевич, – процедил он. – У нас тут, знаете ли, свои законы. Полное единовластие и так далее. В катакомбах иначе нельзя. Но что ж мы стоим? Присядьте хоть тут, пусть и на минутку.

Друзья неохотно расселись по креслам. Говоркян сел напротив, боком.

– Это так удачно, что вы сегодня сюда заскочили, Вадим Сергеевич. Не имею чести знать ваших друзей, но они, без сомнения, и так далее… Собственно говоря, я добивался встречи с вами именно для того, чтобы пригласить вас в ЭКГ. Познакомить и так далее. Особенно в свете ваших поисков национальной идеи, заветов ответа на вызовы привета и…

Он замялся, подыскивая нужное слово.

– …и так далее, – подсказал Веня.

Лицо Говоркяна окаменело.

– Я предпочел бы, чтоб меня не перебивали! – отчеканил он, глядя куда-то мимо вениной головы.

– Извините.

Анастас Ерундович сделал резкий жест, словно отметая все и всяческие извинения.

– Семенов! – скомандовал он, не оборачиваясь к сцене.

– Я! – с верхних нар спрыгнул уже знакомый друзьям седой актер, исполнитель роли Текста.

– Назначаешься виновным! – выкрикнул Говоркян и повернулся к Вадику. – Да, так мы говорили о ваших поисках национальной идеи, заветов ответа на вызовы привета и…

Он покосился на Веню; тот молчал, сочувственно глядя на поникшую седую голову несчастного Семенова.

– …и регресса, – удовлетворенно закончил Говоркян.

Прежде чем ответить, Вадик на всякий случай выдержал небольшую паузу: ему не хотелось, чтобы кто-либо еще пострадал.

– Видите ли, Анастас Верандович, – начал он.

– Ерундович! – перебил его Говоркян. – Вы уже вторично назвали меня Верандовичем! А я Ерундович! Неужели так трудно запомнить, и так далее?! Скворцова!

– Я! – на авансцену выбежала пухленькая старушка в очках.

– Назначаешься виновной!

Старушка упала, как подстреленная лебедь. Ноги ее задергались в судорожной агонии.

– Так не годится, – решительно сказал Вадик. – Я привык отвечать за свои ошибки сам. Если я виноват, то…

– Виновных здесь назначаю я, Вадим Сергеевич, – произнес Говоркян ледяным голосом. – Я вас перебил, извините.

– Нет-нет. Мы, пожалуй, поедем.

Говоркян поднял брови.

– Поедете? Неужели даже не выслушаете несколько слов о целях и задачах Экспериментальных Катакомб? – он обернулся к сцене. – Задунайская! Сергеев! Абашидзе!

– Я! Я! Я! – трое горохом ссыпались с нар и застыли в покорном ожидании удара.

– Так что, Вадим Сергеевич? – поинтересовался Говоркян, возвращаясь взглядом к Вадику. – Не выслушаете?

– Выслушаем, – поспешно отвечал Вадик. – С большим удовольствием.

– Что ж… – Анастас Ерундович потер рукою лоб. Челюсть его дернулась вперед-взад наподобие оружейного затвора. – Что ж… тогда слушайте. Перед вами, Вадим Сергеевич, убежденный коммунист. В истинном, честном, глубинно-общинном значении этого слова. Идея коммунизма оказалась искаженной, изломанной, а затем и оболганной, и так далее. Но от этого она не стала менее верной! Посмотрите на нас! – он обвел рукой сцену и зал, благоговейную тишину которого нарушал лишь постепенно стихающий стук старушечьих каблучков. – Разве это не прекрасно?

Друзья послушно кивнули. Никто из них не имел опыта переговоров с захватившим заложников опасным психопатом, но каждый интуитивно понимал, что подобная ситуация предполагает особый уровень ответственности.

– Вот именно! – воскликнул Говоркян, вскакивая и вдохновенно простирая вперед густоволосую десницу. – Особенно если сравнить с тем регрессом и упадком, который царит снаружи! Разврат! Безжалостный рынок! Насилие силовиков! Заговоры заговорщиков! И так далее! Как вернуть страну к назначенному ей пути – общинному, коренному, свойственному ей от века? Как?!

Он обвел друзей пронизывающим взглядом выпуклых, совершенно сумасшедших глаз. Те затаили дыхание. Говоркян передернул челюсть, прицелился ею в верхний ярус, но стрелять почему-то раздумал.

– Коммуна! – вскричал он. – Нужно вернуть стране коммуну! Вернуть проникновенные души первых коммунаров, их святую чистоту, их устремленные к свету глаза, и так далее! Их радость – от первого трактора, от первой лампочки. Но кому теперь не до лампочки та, первая лампочка? Где теперь возможна настоящая коммуна? Снаружи? Нет! Снаружи – нигде! Нигде! Задавят, замучают, утопят, поставят к стенке, и так далее! Регресс не даст коммуне выжить на своей территории. Тогда где?

Говоркян снова широким жестом обвел помещение театра «На нарах».

– Здесь! – он несколько раз притопнул. – Здесь! В катакомбах! По примеру первых стихийных коммунаров – протохристиан! Здесь, во глубине московских руд, храним мы гордое терпенье! Не пропадет наш скорбный труд! Из искры возгорится пламя, и так далее! И на развалинах регресса напишут имя «Говоркян»!

Анастас Ерундович замолчал. Молчали и все остальные.

alekstarn.livejournal.com