Алёнка

Как-то завернул на  Большую Бронную, увидел свору бродячих артистов в жанре брейк-данс. Что только они не отжигали! Сальто-мортале, верчение волчком на голове, конвульсивно дергались. Разве это не символ нашей сегодняшней жизни? С ее монструозными кульбитами?

Павел Ионыч Жеребцов скривился.

Подошел к позеленевшему памятнику. Исподлобья зыркнул на прославленного истукана. Доколе терпеть это олигаршье и бандитское кубло? Этого альфа-самца, злобного хорька? Этот тотальный закат культуры? Засилье эстрадных розовых лесбиянок и голубых геев?

А.С. Пушкин немотствовал. Ионыч вспомнил чьи-то слова: «Великий был человек, а пропал, как заяц».

Сплюнул и поплелся домой.

Вечером к нему в гости пожаловал Никифор Кузьмич Лапушкин, костюмер «Мосфильма». Усач, интеллигент в пятом поколении.

— Кузьмич! — в сердцах вскричал Павел Ионыч. — Долго ли нам еще жить среди оголтелого сброда?

— Мне уже за шестьдесят. Значит, недолго. У-ха-ха-ха!

У Кузьмича противная черта, он внезапно взахлеб хохотал. Почти по любому поводу. Хотя человек тонкий, мудрейший.

Павел Ионыч схватился за виски:

— Я только полтинник перевалил. А уж наказан.

— Преувеличиваешь, друг. Кто, как не ты, коллекционер советских фантиков, признан всем миром? Кому тетушка Нелли из Бразилии презентовала два лимона полновесных баксов?

— Что наличность, Кузьмич? Духовность в плевках валяется под ногами. Она, бляха-муха, сатанински попрана.

Жеребцов разволновался, лоб вспотел, появилась отдышка с сипом. Он мускулисто мотался по залу, расталкивая дешевую хай-тек мебель.

— Сядь. Не гоношись, — лицо Кузьмича скривила гримаса перед смехом, чудом сдержался. — Я же к тебе с гостинцем. Твой наказ выполнил.

— Где?

— Здесь… — Кузьмич подтолкнул к хозяину клетчатую сумку.

— Что там?

— Открой. Не укусит.

Взвизгнула молния.

Ионыч достал шахтерский прикид, каску с фонариком. Костюм был в настоящей угольной пыли.

Кузьмич расправил усы:

— Одежда Стаханова. В ней снимался актер сериала «У нас была великая эпоха». По Эдуарду Лимонову.

Ионыч надел каску, надавил кнопку, фонарик зажегся.

— Нет, это не то. Я ведь просил френч самого Иосифа Сталина. На худой конец, Ворошилова или Буденного. Даже Гагарина! Дзержинского не надо. Тот еще упырь.

— А как же Сталин? Ангел?

— Тот был в не в курсах. Его Берия с Ежовым водили за нос.

— Ты почитай «Колымские рассказы» Шаламова. Вся советская власть зиждилась на садизме и зверстве.

— Твой Шаламов — психопат. Закончил свои дни, младенцы знают, в дурке.

— Оставим это. Я тебе принес пробный печатный вариант обертки шоколада «Алёнка».

— Святые угодники! Где добыл?

— Разбирал чердак тещиной дачи.

Кузьмич вновь раскатисто расхохотался, будто заухал полночный филин.

Ионыч съедал за день дюжину шоколадок «Алёнка».

Как же он обожает изображение губастой девочки в безыскусном платочке!

Говорят, у нее есть прототип. Наверное, уже померла или глухая старушка.

Ах, какой бы она для него была идеальной женой! Половинкой…

Алёнушка!

Френч Сталина Кузьмич не добыл, зато притаранил скафандр Юры Гагарина.

Целый день Ионыч ходил в нем. Взопрел, что амбарная мышь. А ночью вскочил, захотел опять повертеться в звездном прикиде пред зерцалом.

Глянул в серебристую амальгаму.

Это еще что за чудище с руками молотобойца и вздутым животом, обросшим рыжим ворсом? Какие-то дикие семейные трусы в красных сердечках.

Неужели это он? Недавно еще быстроногий и кудрявый Паша?

Как же небеса глумятся над нами…

В скафандр облачаться не стал. Пустое! Его поезд ушел. Ту-ту-у!

Остались лишь любезные душе фантики. Осталась Алёнушка.

Достал эксклюзивную обертку, принесенную Кузьмичом. Поцеловал девочку в губы. Ну, разве можно ее не любить? Ведь какая была хрустальная ясность в советские годы. Один альфа-самец, босс-генсек. Одно устремление на добро. Гармония! Триумф здравого смысла.

А теперь?

Женщины пусты. Мужчины с примесью идиота Шарикова. Хоть их кастрируй!

Товарищ Сталин живо бы вернул статус-кво.

На нары их, подлецов, махать в тайге тяжелым кайлом.

Врет Варлам Шаламов, врет, как сивый мерин, при советском строе все было разумно. Жестоко? Да! Однако целесообразно.

— Алёнушка, где ты? — раненным навылет зверем взвыл Ионыч.

— Здесь… — услышал цоканье каблучков в соседней комнате.

Волосы встали дыбом. Ну вот, и его пробила шиза.

В горницу вошла прекрасная восемнадцатилетняя барышня в ситцевом платье. Простеньком таком, в голубой горошек. Глаза тоже голубые. Губы — пунцовый коралл. На лице играет дивная улыбка.

— Как вы проникли в помещение?! — прохрипел Ионыч.

Девушка села на стул, игриво закинула ножку на ножку. Одернула на коленях платье.

— Пашенька, ты чего? Сам меня звал, я и явилась.

— Встать! — вохровцем заорал Ионыч. — Сейчас же звоню в полицию.

Красавушка отвела золотистый локон за ушко:

— Странные вы мужики… Алчите любви. Единственной. А когда она явится, сразу же апеллируете к карательным органам.

Ионыч смешался:

— Я же, дочка, материалист… Материя, к бабке не ходи, не может возникать ниоткуда.

— Заблуждение! — хмыкнула Алёнушка. — Вековечный вопрос, мол, что прежде — яйцо или курица? Что-то всегда возникает из ничего. Таков закон природы.

— Допустим… Постой! Я не сбрендил?

— Пока нет. Угости гостью клюквенным морсом. Или сухим вином. После материализации томит сухость во рту и ломит кости. А трусы у тебя клевые. Хоть на цирковую арену. Фигляром.

Паша во все глаза вгляделся в ночное видение.

Точно Алёнушка!

Та же невинность, ангельская чистота лика.

— Мигом! — Паша сайгаком заскакал к холодильнику «Бирюса».

Ох, какая же у них завертелась любовь! Паше-то, Ионычу, терять особо нечего, возраст предстарческий, почти гробовой. Когда еще в амурное ристалище кинешься?! А девка — инфернальная, потусторонняя, то есть, ей плевать на Пашин физический облик, на вспученный живот, покрытый рыжим войлочным ворсом, на лиловые мешки под глазами. Тем более, трусы он сменил на элегантные боксерки.

Приходил Кузьмич, таращил на девицу глаза:

— Отколе?!

— Оттоле.

Костюмер крутил гвардейские усы:

— Я тебе френч Сталина притащил. И трубочку, набитую «Герцеговиной флор».

— Не актуально.

— Понимаю… — завистливо вздохнул Кузьмич.

А погодка-то стояла — будь здоров. Бабье лето! По воздуху, сплетаясь, парили радужные паутинки. В огненных липах Пушкинского бульвара орали птицы, готовясь к отлету. Во всем разлита какая-то томная, хмельная благость.

— Ну, ты и мачо! — удивлялась Алёнушка, с мажорной игривостью щелкая каблуками.

— В смысле?

— Мне больно ходить. Откуда в тебе столько пыла? Таран!

— Да-да… Ляля, у тебя когда-нибудь была мечта? Так, чтоб ей до шизы бредить?

— Ты же знаешь, я из Зазеркалья. Там нет мечт.

— По-русски ты еще говоришь не того… Криво как-то.

— Зато я знаю абсолютно все языки. Включая, собачий и птичий.

— Клёво. Так вот. Именно ты была моей сокровенной мечтой. Как рухнул СССР, так появилась греза. Алёнушка! О такой толстогубой и толстощекой девчурке с шоколадки. С феминами у меня не срослось. Был кой-какой опыт, вспоминать противно. Без любви входишь в акт соития будто стрекозёл. Нет сладости забвения.

— А со мной?

— Ты мое чудо! — Жеребцов поцеловал чудо в висок. — Куда тебя повести? В «Пекин»? В Сокольники?

— Мне больше бы всего хотелось увидеть бродячих танцоров брейк-данс.

— Видел я тут одних. На Большой Бронной. Зрелище, я скажу тебе, гнусное.

— Пойми, брейк-данс — это иероглиф всего мира.

— Не догоняю…

— Каждый танцует соло. Никаких партнеров. Оттанцевал — получай мзду.

— Человеческий жизненный танец заканчивается скромным бугорком могилы.

Алёнушка обвила Пашу крепко, как лиана, руками. Еще крепче поцеловала в губы.

— Дурачок! Что ты знаешь о переходе в другой мир. Смерти нет! Есть лишь череда превращений.

— В индийские реинкарнации я не особо.

— В меня веришь?

— В тебя — да! Тебя можно ущипнуть. И не только.

— Ты говоришь, на Большой Бронной? В котором часу?

После просмотра брейк-данс Алёнушка призадумалась. Кусала нижнюю губку. В чудных глазах ее замерцала легкая отчужденность.

— Что с тобой? — Паша взял подругу под локоть.

— Не так ты живешь! Не так… Будто герой чеховского рассказа «Ионыч». Только бабки, бабки, бабки.

— Чего говоришь?! Нет зацикленности на бабле! В сбербанке всего два лимона. Презент тетки. Капают проценты. К тому же, я в тебя влюбился. А коллекционировать советские фантики — страсть простительная.

— Я тебе составлю программу-минимум.

— Почему не максимум?

— Превращу тебя в настоящего человека. Брюхо подтянешь. Засядешь за Мандельштама с Бродским. Прочтешь, наконец-таки, Варлама Шаламова. Перестанешь бредить кровавым упырем Сталиным.

— Отца народов не трогай. Святое.

— Значит, так! Пока программу не отработаешь, секса не будет.

— Это шантаж?

— Воспитательная мера.

— Именно такие строптивые барышни живут в Зазеркалье?

— Такие…

Щеки Алёнушки запунцовели. Очи метали молнии. Изо рта вырывалось порывистое дыхание.

Как же она хороша! Вылитая Алёнушка с фантика.

Паша сграбастал девушку, как таежный медведь, жадно впился в нее губами. И это на оживленной улице столицы. Прямо напротив памятника горлану В.В. Маяковскому.

Красавушка поначалу сопротивлялась. А потом сама охватила Пашу, поощрительно погладила его, увы, подгулявшие от жирка ягодицы.

Чуть оттолкнулась, скосилась:

— Согласен на исправительные меры?

— Без интима с тобой — мне кранты, вилы.

— Что за зековский сленг?

— Сама же призываешь штудировать Шаламова.

— Мой хомячок! Живо домой. Угощу тебя перед постом стахановским сексом.

— Надеть прикид Алексея Стаханова?

— Никаких костюмов! Исключительно ню!

Павел изменился кардинально. С утра до вечера крутил педали велотренажера «Русская радуга». В перерывах, скромно перекусив, читал Шаламова и Мандельштама. Сталина возненавидел люто. Особенно его поразило из «Колымских рассказов», как гной хлюпал в галошах зеков, с тупой обреченностью бредущих на лесоповал. Суки! Уничтожили генофонд нации… Нет красным комиссарам прощенья.

В фейсбуке зафрендился с Алексеем Навальным. Ходил на Болотную, истово митинговал с оппозиционерами. Махал белым флагом.

Это что! Как он стал выглядеть?! Кровь с молоком. Или даже молоко с кровью. Брюхо втянулось. Рельефно проступили бицепсы с трицепсами. В походке появилась джигитская молодцеватость, даже, ей-ей, гусарское ухарство. Хрустальные глаза обжигали собеседников духовной нешуточной силой.

— Другое дело, — сиамской кошечкой ластилась к нему Алёна.

— Не сжечь ли мне мою коллекцию фантиков? — насупился Павел.

— Дело всей жизни?

— Вранье это все. Только сейчас допер, СССР держался исключительно насилием. Блядская идеология коллективизма. Нет, шалишь, человек неизменен. В каждом сидит махровый эгоист и собственник.

— Не перегибаешь?

— Нет, ты подумай. Полста лет я жил с повязкой на глазах. Как зашоренный конь водокачки. Довольно! Пусть я узнал нелестную правду о хомо сапиенсах. Но это правда!

Поигрывая мускулистыми ягодицами, Ионыч отправился седлать велотренажер.

Алёна прошептала:

— Ты бы чуток полежал. Почитал Чехова.

— Читал уже! — через плечо отозвался Жеребцов. — Особенно потряс рассказ «Ионыч». Это верняк про меня. Разжирел, обрюзг, в подкорке мерцают дензнаки. С прошлым я разрываю бесповоротно. Чехов, зуб даю, гений!

Алёнке стало грустно. Каждый день наблюдать только спину любимого, рьяно вертящего педали. Тут волком взвоешь.

В гости с бутылкой «Молодецкой» нарисовался усатый Кузьмич. С порога захохотал:

— Алёнушка, уж и не знаю как вас по батюшке…

— Ивановна я.

— Да я попросту… Лена! Что же вы сделали с этим распадающимся индивидом? Ведь заживо себя хоронил. Как Тутанхамон. А теперь только глянь на него. Молодой огурчик. В пупырышках!

Паша протягивал приятелю крепкую лопатку ладони:

— Кузьмичу, салют! Зачем водку притаранил? Знаешь же, я завязал.

— Сам накачу.

— Лады. Отчитываюсь! Полностью прочитал, с карандашом в руке, Варлама Шаламова.

— Молодца!

— Молодцы в конюшнях стоят. А я — совестливый гражданин РФ.

— Паша, сбавь пафос.

— Идем на кухню. Алёнушка потушила омаров в сметане.

— И поджарила целую сковороду костромских рыжиков! — подхватила Лена.

— Знаете, братцы кролики, чем меня взять. Мои любимые яства. Ну а вы, Елена Ивановна, выпьете.

— Охотно.

— Я тяпну томатного сока, — Паша подтянул спортивные штаны со штрипками. Надо ушивать резинку, спадали, зараза, после исчезновения брюха.

— Есть у меня к вам одно дельце… — сокровенно улыбнулся Кузьмич. — Об этом после третьей рюмки.

Никифор Кузьмич попросил у Ионыча в долг миллион баксов. На «Мосфильме» костюмер хотел войти в долю съемок антисталинского сериала «Кровавая гэбня».

— Я подумаю… — чесал затылок г-н Жеребцов.

— Дай ему бабки, — советовала Алёнушка. — Тебе же и одного лимона достаточно. Тем более, своими фантиками ты кое-что зарабатываешь на аукционах.

— Сериал окупится? — щурился Паша.

Кузьмич препротивно захохотал:

— Скупердяйство после «Колымских рассказов»?

— Давай сделаем в этом разговоре паузу. Большие вопросы не решаются с кондачка. Хотя такой сериал я горячо приветствую.

На следующее утро, будто снег на голову, свалилась тетя Нелли из Бразилии. Приехала налегке. С кейсом. В огромных очках. С мелко дрожащей собачонкой, одаренной Всевышним ножками-прутиками и зачаточным хвостиком.

— Не рад? — зыркнула на племянника.

— Что вы? Безумно!

— Не ври… Опостылела мне эта Бразилия с ее обезьянами. Сплошь гамадрилы! Думаю, ты меня приютишь на старости лет. Да ведь и два зеленых лимона пора отработать.

— Один миллион я хочу дать корешу в долг.

— Это еще кому?

Собачка Долли противно, с визгом, загавкала.

— Да один сериал на «Мосфильме».

— Деньги вернутся?

— Как сказать…

— Если тема хорошая, я не против. Почему бы в сериале не восславить Иосифа Сталина? Отца пионеров, друга физкультурников и дирижаблестроителей?

— Нелли Марксовна, вы чего? Почитайте «Колымские рассказы» Шаламова.

Тетка поправила на остром носу тяжелые очки в простой стальной оправе.

— Читала. Не врет. Только я, в отличие от тебя, племянничек, пару лет на Колыме оттрубила. За колючкой строем ходила. Месяц провела в ледяном карцере. Сама виновата. Язык надо меньше распускать.

— И любите Сталина?! — ахнул Ионыч.

— Как его не любить? Русский человек понимает исключительно палку.

В залу в шелковом японском халате с драконами вошла Лена. В руках ее поднос с кофе и бутербродами с черной икрой.

— Господа, подкрепитесь.

Собачка Долли выскочила из старухиных рук, принялась вертеться у лодыжек инфернальной гостьи.

— Как же вы Долли понравились! — оскалилась бабушка. — Да и как вы можете не нравиться? Вылитая Алёнка с шоколадки. Хорошую, Паша, ты добыл дивчину. Детки есть?

— Пока только в планах, — сглотнул Жеребцов.

— Родите, еще подкину лимон.

Алёнушка отвела Пашу на кухню, склонилась к его чуткому уху:

— Не спорь с каргой! Я с ней проведу программу-минимум.

Артур Кангин
kangin.ru