Алгебра жизни или отдых в Малаховке

Из цикла «Привал на обочине». Эпизод сороковой.

Кто там глаголет, что в стране рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции с отдыхом дело было швах, как и с товарами народного потребления? Жди, мол, весь год этот несчастный отпуск. А получив свои законные дни, зябни на не очень солнечном побережье, пей по утрам жидкий кефир, загорай на каменистом пляже или отбивай ступни на горных переходах. Спорить не буду, т.к. спор, увы, ничего не рождает. Люди устроены просто: они видят свое прошлое, в том числе и отпускное, в двух цветах – черном или розовом. И поди с ними подискутируй…

Итак, меня, постепенно отбивающегося от рук, тринадцатилетнего подростка определили на месяц к деду Саше. Нам предстояли 24 дня пребывания в подмосковном доме отдыха в Малаховке. Короче, целая вечность.

Я даже прихватил с собой учебник по алгебре – с той поры, как я почувствовал себя литератором, математика категорически не укладывалась в моей голове, и это была, пожалуй, одна из последних попыток что-то в судьбе изменить.

В доме отдыха (д/о) был стандартный набор услуг и развлечений: трехразовое питание в скучной столовой с белыми отглаженными скатертями и солонками с синеватой каймой. Пинг-понг, бильярд, кинозал, библиотека и танцы на открытом воздухе.

С дедом мы сразу же заключили джентльменское соглашение: я обещал не шастать за пределы д/о самостоятельно, а он – не таскать меня повсюду за собой. В общем, не самый худший вариант. Да, сейчас бы я не дал ему продыху, допытывая, что было в его большой и во многом загадочной для меня жизни. Но то сейчас…

А тогда я распорядился моей относительной свободой, а дед – своей.

Он быстро нашел партнеров по преферансу и проводил за этим безобидным занятием (играли они на копеечные ставки) целые дни, а я – друга и подругу, не по возрасту, конечно, но так уж случилось.

Друга моего звали Николай, как сейчас помню, 39 лет от роду. Старик – не то слово. Подругу звали Лида. Она была моложе Николая, но для меня и 21 год – тоже не ровня.

Николай приехал откуда-то из средней полосы России. Ходил он в однотонных сорочках с закатанными по локоть рукавами, хитро щурился и, поправляя непослушный вихор, отвешивал комплименты женщинам, коих в любом д/о пруд пруди. Во мне Николай нашел «свежие уши» и быстрые ноги – в случае, когда требовалось передать записку или что-то на словах одной из его пассий.

А было их у него не менее трех в один временной отрезок. Кто-то потом из этой тройки выпадал – в связи с естественным убытием из д/о, кто-то из-за неудачных поползновений на его свободу. «А пошла бы она на кислород», – трактовал такие моменты Николай.

– Понимаешь, старичок, – разъяснял он мне, дружески похлопывая по плечу, – их много, а я такой один. Будущее ей подавай! А будущее – только у коммунизма в восьмидесятом. Ха-ха!

Насчет коммунизма я и сам был в начальном скепсисе, а по части женщин мало что мог тогда возразить. Тем более что налетали они на Николая, как мухи, положим, на мед. Едва лишь он появлялся на танцплощадке, вальяжно вышагивая с расправленной грудью и скрещенными на груди ручищами, в его сторону сразу летели молнией взгляды и полувзгляды дам, которые заметно превосходили численностью тамошних кавалеров. Разрыв был куда большим, чем пелось в знаменитой в те времена песенке. Но может быть, именно в нашем д/о?

До площадки я его сопровождал, солидно хмурясь, дабы подчеркнуть неслучайность своего появления среди взрослых. Там, правда, я отходил в сторонку и с удобной для себя позиции наблюдал, подобно проницательному Шерлоку Холмсу, за старшим товарищем, пытаясь по каким-то неуловимым приметам вычислить, с кем уйдет Николай незадолго до конца танцевальной программы. Угадать было непросто, так как вкус Николая был разносторонний: ему нравились и блондинки, и брюнетки, и даже рыжие. Высокие и невысокие. Единственно, его как-то не очень тянуло к полным, каковых методом дедукции я исключал из возможного списка. Конечно, это было не очень правильно. Николай проговорился однажды, что и толстушки бывают в койке такими заводными, что только держись.

Один раз из-за него даже повздорили. Тонкогубая блондинка с башенкой на голове и с постоянно меняющими свое выражение глазами явилась на танцплощадку не вовремя. Лохматый солист отблеял уже пару-тройку песен из репертуара «Голубых гитар», а Николай – женский угодник или же негодник – вел в медленном танце молоденькую особу с короткой мальчиковой стрижкой. Его тяжелая пятерня уже съехала ниже талии – явный сигнал к тому, что сегодня уйдет он именно с ней.

Блондинка ринулась в их сторону с угрожающим видом и едва не вцепилась в волосы сопернице. Это-то я видел своими глазами, а прочие подробности Николай рассказал после. Выкрутился он из конфликтной ситуации, выдав ту, что со стрижкой, за кузину из Киева…

Единственно, Николай не раскрывал мне того секретного места, куда он с этими подругами исчезал – комнаты в д/о, ежели кто-то забыл, были на двух, трех и более человек, а с соседом, которого Николай называл не иначе как «стопроцентным мудаком», договориться о расписании присутствия/отсутствия не представлялось возможным. Конечно, я мог бы продолжить эксперимент в стиле Холмса, но не хотел быть обнаруженным за слежкой. Тем более что отчеты я так или иначе получал впоследствии от самого Николая, иногда столь красочные, что, узнай о них мой дед, не сносить бы моему другу головы.

Лида была полной противоположностью ветреному Николаю. Миниатюрная (одного роста со мной – подростком), с тихим, как у актрисы Белохвостиковой, голосом и наивным не по годам взглядом больших серых глаз. В подруги ко мне она определилась по случаю, увидев меня на аллейной скамье с учебником алгебры.

Спросила: чего, мол, на отдыхе с учебником? Ответил, что подтянуть пытаюсь, а она, студентка, кажется Уральского политеха, предложила: «Хочешь, помогу?»

Отказываться было глупо, хотя особого волнения, сидя потом с ней голова к голове, я не испытывал. Время вроде как не подошло…

Николай, конечно, подначивал: «Не теряйся, старичок. Трахаться тебе еще рановато, а потискать – в самый раз». Он-то и сам пробовал подбить клинья к симпатичной студентке, но получил столь категоричное «Оставьте меня в покое!», что второй раз и не пытался. Да и без нее голова шла кругом от всеядного желания везде поспеть.

Другое дело, что помимо Николая в д/о были парни и помоложе – они буквально пожирали Лиду глазами, а она лишь улыбалась и на виду у воздыхателей трепала мои волосы теплой ладошкой.

– У меня жених – старший лейтенант советской армии, – как-то призналась она. – Другие мужчины меня не интересуют, ну разве что ты, Игорек.

Я потом спросил у Николая, держа в уме Лидиного жениха:

– А у вас есть жена?

– А почему ты спрашиваешь? – посмотрел он на меня внимательно, будто бы ожидая подвоха.

– Не знаю, просто.

– О нет, просто только кошки котят по восемь штук за раз родят. Был я женат, старичок, был. Аж три раза. Но лучше бы…

Он почесал переносицу. Шмыгнул носом, совсем по-мальчишески.

– Знаешь, – продолжил он, – каждая новая была хуже предыдущей. Вот теперь четвертая на подходе, а я думаю, на кой черт мне это нужно? Тем более что у меня от первой – гаврик, твоих лет, а от второй девочка-припевочка, в школу вот осенью пойдет, а у этой моей кандидатши и своих двое…

– А от третьей?

– Что третьей?

– Жены… Тоже дети?..

– Не-е. Тут я маху не дал. Разошлись, как в море корабли, без детишек, которым всегда надо дать на молочишко…

Я уже считал дни до отъезда. Впереди маячили полтора месяца летних каникул, ответственные матчи на приз клуба «Кожаный мяч», к началу которых я должен был вернуться в наш южный приветливый город.

Николай по-прежнему водил со мной дружбу, нахваливая в последние дни постельные навыки «кузины из Киева», которая, кажется, смогла вытеснить из его отпускного прайда всех остальных участниц. Даже ту, что с башенкой.

– Старичок, это что-то с чем-то, – делился он со мной. – Всего до остатку выдоила. А как она попкой вертит… О-о-о… Да, тебе, пожалуй, не надо об этом… Придется навестить ее как-нибудь в городе-герое на Днепре…

– А мне дед пятерку дал, – похвалился и я тем, чем мог. – Выиграл.

– Он у тебя – молоток, – уважительно сказал Николай. Деда он зауважал с первого взгляда и, если они где-то пересекались, неизменно здоровался первым, с чувством пожимая ему руку.

А с Лидой… С ней случился казус. Дело в том, что наши совместные занятия алгеброй сошли на нет, как только вокруг нее стал виться новый воздыхатель, невысокий крепыш с постоянной улыбкой шесть на девять и черными блестящими глазами. Звали его Вазген. «На Гену я тоже отзываюсь», – подмигнул он мне, когда Лида представила нас друг другу. Меня в Баку все так кличут.

Несмотря на мое вселенское уважение к центру «пахтакоровской» атаки Геннадию Красницкому, имя Гена я не очень жаловал. А вот Лида… То ли цветы на тумбочке у ее кровати от Гены-Вазгена, которые даже с улицы были видны, то ли его готовность не только стул подставить, но и звезду с неба стащить, повлияли на Лиду… В ее серых глазах появилось какое-то новое, незаметное прежде выражение нежной задумчивости, что ли, и в улыбке что-то тоже поменялось.

Утром, буквально за пару дней до окончания этого бесконечного отдыха, я не увидел Лиду за завтраком. Обычно в столовую она приходила вместе с соседкой по комнате – противной и неприветливой Раисой с неизменным платочком на шее. У Раисы были бесцветные брови и выпученные, как у жабы, глаза. Она обычно нехотя отвечала на мое «Здрасьте» – «Ну, здравствуй». Будто одолжение делала.

Не знаю почему, но мне показалось странным отсутствие Лиды (вдруг заболела?), и я сразу после завтрака побежал проведать свою внеклассную учительницу.

Я толкнул дверь в ее комнату и увидел… На кровати лежали в обнимку Лида и Гена-Вазген, глупо, как мне показалось, улыбаясь чему-то. Ее обычно собранные в хвостик волосы рассыпались по широкой волосатой груди ухажера.

– Ты почему не стучишься? – спросила Лида с непривычной злостью в голосе.

– Дверь надо закрывать, – буркнул я обиженно и выскочил наружу.

Обиделся я, впрочем, не за себя, а за неведомого мне Лидиного старшего лейтенанта. Почему-то мне подумалось и о том, что у здешних подружек Николая в мрачных квартирах тягучими вечерами пьют чай и намазывают масло на хлеб их мужья или женихи…

Лида нашла меня часа через два неподалеку от бильярдной. За дверью бились друг о друга шары, слышались обрывки чьих-то фраз, смех и возгласы – радости или огорчения. А Лида тихим голосом, еле слышно запросила у меня прощения. Она еще долго лепетала, глядя куда-то поверх моей головы, что у каждой девушки… женщины случается настоящее наваждение, когда ее рассудок не в силах сопротивляться зову… Она так и не смогла придумать какому зову, и фраза так и провисла.

Я слушал ее, а в голове крутились, будто в калейдоскопе картинок, серьезный старший лейтенант в пилотке со звездочкой, глазастый Гена-Вазген в сомбреро, Николай с десятком одетых в похожие ситцевые платья подруг… В голове моей смешались мысли о непростых отношениях мужчин и женщин… Разобраться в них было не под силу начинающему Шерлоку.

Не уверен я и в том, что спустя годы далеко продвинулся в понимании каких-то вещей. Я же не академик Кон, пусть мы и тезки. Да и покажите мне того, кто доподлинно знает, что происходит с людьми, которые целых 24 дня находятся в д/о и занимаются там не только спортивными играми и чтением книг.

Интересно, женился ли в четвертый раз Николай и вышла ли замуж за старшего лейтенанта Лида?

Игорь Цесарский