Алекс Тарн | Простыни изкустовведа

Алекс Тарн | Простыни изкустовведа

Как Марат Гельман и из-кустов-веды торгуют воздухом совриска.

Марсель Дюшан. “Фонтан”

В последнее время мне все чаще попадаются на глаза простыни, которые вывешивает в ФБ бывший московский галерист (а ныне белградский релокант) Марат Гельман. Насколько мне помнится, в некоторых культурах после первой брачной ночи родители жениха тоже вывешивали на всеобщее обозрение простыни – в качестве наглядного доказательства непорочности невесты.

Это действие подразумевало однократность события: разок вывесил и буде. В отличие от этого бравый галерист вывесил уже целую прачечную – трудится, как на галерах (возможно, отсюда и название профессии). Но на этом отличия заканчиваются, поскольку цель та же, что и у родителей новобрачного: доказательство непорочности – непорочности того, чем занимается господин Гельман. А занимается он распространенным видом мошенничества, известным под названием совриск.

Многие полагают, что этот термин является сокращением двух других: современное искусство. На мой взгляд, это явное искажение фактов, ибо совриск не имеет ничего общего с искусством, а само слово происходит от повелительного наклонения глагола “соврать”. Типа, “соври, риска никакого”. Вместе получается “совриск”.

В противоположность распространенному мнению, мошенники вовсе не такие уж хитрецы. Нет сомнения, им нет равных, когда требуется кого-нибудь облапошить, но во всем остальном они часто демонстрируют поразительную наивность – особенно, если пускаются теоретизировать.

Пока мошенник занимается своим прямым делом, то есть срывает с дерева зеленые листочки с портретами мертвых президентов, его довольно трудно схватить за руку. Но когда он начинает теоретизировать, то как правило, наивно свидетельствует против самого себя. И Марат Гельман, всерьез вознамерившийся доказать, что пирамида совриска имеет какое-то отношение к искусству – яркий тому пример. Методы его доказательств точнехонько совпадают с россказнями строителей финансовых пирамид. Есть такой вид мошенничества – торговля воздухом, люфт-гешефт.

Допустим, мошенник хочет продать вам акции финансовой пирамиды. Вы спрашиваете:

– А это вообще солидное предприятие?

– Само собой! – отвечает мошенник.

– А из чего это следует? – настаиваете вы. – Докажите, что ваш банк отвечает критериям солидности.

– Э-э-э, батенька… – улыбается мошенник. – Я мог бы целый год пудрить вам мозги, приводя те или иные критерии, но буду максимально честен: критериев солидности не существуют в природе. Да-да, критериев нет вообще!

– Как же тогда выбирают тот или иной банк? – недоумеваете вы.

– Очень просто! – восклицает мошенник. – Спрашивают специалистов! Необязательно меня одного. Спросите тех, кто купил эти акции – их уже сотни тысяч! Сотни тысяч не могут ошибаться!

Помню, у нас какое-то время так рекламировали некий автомобиль. Крупными буквами: “Сто тысяч японцев не могут ошибаться!” И ниже, помельче: “Сто тысяч японцев уже купили – чего же ждешь ты?!”

Точно так же строит свое доказательство и галерист Марат Гельман. Сначала он на голубом глазу объявляет, что в искусстве не существует никаких критериев. Нет, и всё, точка! А затем, всего лишь одним-двумя абзацами ниже, в забавном противоречии с предыдущим утверждением, сообщает, что критерий-таки есть – один, зато мощный и единственно верный.

Это, по Гельману, критерий консенсуса. Типа, три тысячи японцев… пардон, изкустовведов не могут ошибаться! И если все они в один голос говорят, что вон та груда ржавого металла… или вон та швабра, прислоненная к стене музейного зала… или вон тот писсуар на постаменте… Да-да, если все эти три тысячи японцев… тьфу, изкустовведов говорят, что это искусство, то так оно и есть!

Ну, с японцами понятно, скажете вы. Но кто такие изкустовведы? Это, видимо, грамматическая ошибка? Видимо, автор имеет в виду искусствоведов и их просвещенное мнение? А вот и нет, друзья. Искусствоведы занимаются искусством, а мы ведь уже договорились, что совриск – это значит “соври без риска”. Дело в том, что в ожидании покупателя мошенники вынуждены сидеть в засаде, в некоторой тени, как будто в кустах. Чтобы затем, выпрыгнув из кустов к очередной жертве, беспрепятственно водить ее за нос. Отсюда и термин: “из-кустов-вед”.

Скажем, куратор секретного информатора КГБ. Или куратор предприятия от имени ФСБ. Или генерал, курирующий ту или иную область. Суть работы кураторов совриска такая же: они поставлены охранять вверенные им ценности – в точности, как и упомянутые кураторы ФСБ.

Тут мы с вами переходим ко второй составляющей мошеннической пирамиды, а именно, к покупателям. Есть, правда, еще и авторы, которых иногда ошибочно именуют художниками. Их роль в процессе совриска настолько незначительна, что едва заслуживает упоминания. Но уж если мы заговорили и о них, давайте опишем весь процесс, с самого начала.

Был некогда, на заре совриска, автор по имени Марсель Дюшан, знаменитый тем, что представил на выставку писсуар – совершенно обычный, каких миллион, и назвал это произведение “Фонтан”. Вы скажете: какой же он автор, если писсуар был произведен на фабрике, перевезен грузчиками и установлен рабочими. Похоже, что сам Дюшан даже не поучаствовал в изготовлении таблички с его именем.

Но не удивляйтесь: я ведь уже предупредил, что роль совриск-автора незначительна вплоть до полной ничтожности. Факт, что писсуар был признан выдающимся произведением совриска, и цена его с тех пор только растет.

– Это уже было, – говорит из-кустов-вед.

– Было с писсуаром, а у меня – большой-пребольшой унитаз, – возражает автор. – Знал бы ты, какого труда мне стоило его приволочь. Это само себе перформанс.

– Да, но что ты хочешь этим сказать?

– Что мне нужны бабки, – откровенно отвечает бесхитростный автор.

– Нет, это неубедительно, – задумчиво говорит куратор. – Давай так: это полемика с Марселем Дюшаном. Типа, в начале прошлого века авторы фонтанировали идеями, а теперь только откладывают в унитаз кирпичи, да и то сильно поднатужившись.

– Верно, – вздыхает автор. – Спасибо, что объяснил. Мне и в самом деле как-то не фонтанируется. Мучаюсь запорами.

Идею кирпично-фонтанной полемики унитаза с писсуаром куратор представляет своей из-кустов-ведческой тусовке. Там, как и во всякой тусовке, есть свои лидеры и вожди. Кураторов-то, может, и три тысячи, но это число столь же реально, как и пятнадцать тысяч хлестаковских курьеров. Дело в том, что среди из-кустов-ведов совриска чрезвычайно важно полное единомыслие.

Продать картину Веласкеса может кто угодно, а вот доказать уникальную ценность обычного унитаза – пусть и большого-пребольшого – довольно трудно, особенно, если каждую минуту с фабричных конвейеров сходят сотни точно таких же произведений.

– Что ж, – задумчиво говорит лидер тусовки. – Говоришь, полемика? Мелковато, Марат, мелковато. Мир-то летит в трубу, а ты про полемику. Тут реветь надо, рычать, протестовать…

– А если расколоть унитаз надвое?

– Это уже интересней, – кивает лидер. – Расколотый унитаз – символ поляризации общества… дом, разделившийся в самом себе… Ну, давай, давай, фонтанируй. Побудь на минутку писсуаром.

– Бачок! – выкрикивает Марат с интонацией архимедовской “эврики”. – Бачок! Приделаем к унитазу бачок и пусть он каждые две минуты издает рев спускаемой воды! Вот тебе и рев, и рычание, и трубы…

– Тубы Предвечного! – подхватывает лидер из-кустов-ведов.

На следующем этапе наскоро преображенное произведение совриска выходит на рынок, к богатому покупателю, лично знакомому с главным куратором пирамиды. Выслушав восторженную рекомендацию из-кустов-веда, мультимиллионер интересуется финансовыми перспективами шедевра.

– Послушай, – говорит ему мошенник. – Дюшан продал свой писсуар за тысячу двести долларов.

– За тысячу сто восемьдесят пять, – поправляет его дока-коллекционер. – И учти, в нынешних ценах это примерно девяносто тысяч.

– Неважно, – отмахивается куратор. – Важно, что сейчас он стоит больше двух миллионов. Я продаю тебе шедевр молодого, пока еще не слишком известного художника за чисто символическую цену в семьдесят пять тысяч. Завтра он станет знаменитым, и стоимость сразу подскочит втрое! Вчетверо! Впятеро! Не веришь мне – спроси хоть кого из кураторов. На этот счет есть полный консенсус! Три тыщи из-кустов-ведов не могут ошибаться!

Ну а дальше вступает в действие охранная функция кураторов – та самая, аналогичная кагэбэшной. Кураторы кровно заинтересованы в постоянном росте стоимости унитаза. Ведь богачи покупают эту хрень – давайте уж назовем вещи своими именами – только и исключительно для удачного вложения капитала – в точности, как другие лохи покупают акции финансовых пирамид.

И если представить, что цена вдруг рухнет – а она-таки рухнет, поскольку такова судьба всех без исключения пирамид – если все эти унитазы, меховые чашки, банки консервированного супа, ржавые железяки и фотографии промежности Марины Абрамович вдруг вернутся в свой истинный статус бездарной и дешевой клоунады – что будет тогда с галеристами, кураторами и из-кустов-ведами? Есть ли такие кусты, где им удастся укрыться от разъяренных горе-коллекционеров? Или будут гонять бедняг по зоне бушлатами, пока не загонят туда, куда Марат телят не гонял?

Страшно, не правда ли? Иными словами, риск все-таки есть… Что ж, ничего не поделаешь: мошенникам всегда есть чего бояться. Оттого-то и слышится так много истерических ноток в слитном хоре так называемого “консенсуса”, на который, как на истину в последней инстанции, ссылается господин Гельман. Оттого-то и пестрят его простыни призывами покупать, покупать, покупать…

Ах, было бы что покупать, дяденька из-кустов-вед… Уж больно специфическая у вас пирамида, на рядового покупателя не заточенная. Рядовой ведь вкладывает понемногу, а вам-то нужно по-крупному. В этом, кстати, и сила, и слабость платья голого короля – оно обязано быть очень дорогим. Голый бродяга никогда не докажет зевакам, что он на самом деле одет.

Зато принаряди в воображаемые бархат и парчу короля или миллиардера, навесь на него виртуальные бриллианты, поставь в угол его дворца расколотый унитаз, снабди все это экспертной рекомендацией трех тысяч мошенников – и люди охотно поверят в предложенную фальшивку. По простой причине: речь-то на самом деле идет не о платье, а о его стоимости, о деньгах. Ну а коли деньги плачены, то, стало быть, и платье существует. Это и есть единственный критерий совриска, как, собственно, и любого люфт-гешефта: заплаченные деньги – и непременно очень-очень много.

Ну а как же искусство, спросите вы. Где оно? Там же, где и всегда. Искусство по-прежнему занято привычными своими ценностями: красотой линий, тайнами света, цветовой палитрой, изысками композиции, мастерством исполнения, эволюцией традиционного конвенционального языка.

Все это, кстати и есть те самые критерии, существование которых с таким понятным рвением отрицают галерист Марат Гельман и его коллеги. Критерии, неподвластные, к счастью, никаким фальшивым “консенсусам” – будь то сто тысяч японцев, пятнадцать тысяч курьеров или три тысячи из-кустов-ведов.

Правда, сегодня живописцам и графикам – настоящим, а не тем, которые стали ремесленной обслугой совриска – трудновато попасть в музеи и галереи. Нынче изобразительное искусство выживает большей частью в прикладных сферах: в оформлении интерьеров и интернет-сайтов, в дизайне, в кино, в театре, в рекламной, плакатной, журнальной и книжной графике. И выживает, в общем, относительно неплохо. Относительно – если сравнивать с теми временами, когда художники нищенствовали и голодали.

Недавно в будапештском музее я набрел на картину венецианского маньериста Лоренцо Лотто, любителя аллегорий. Небольшой холст, пейзажный фон в стиле Джорджоне. Место действия, скорее всего, роща на горе Парнас – обители искусств и их покровителя Аполлона. Справа, в тени деревьев, прикорнул и сам Кифаред – как видно, сон время от времени одолевает даже греческих богов.

Трудно представить более яркую иллюстрацию нынешнего (то есть постмодернистского) состояния искусств – прежде всего, изобразительных. Аполлон (то есть эстетика, ее вечные законы и критерии) вот уже больше века дрыхнет глубоким сном – надеюсь, еще не летаргическим. А беспризорные музы, забыв, за что получают зарплату, бросили на произвол Хаоса вверенные им искусства и бездумно плещутся в первой попавшейся луже, как простые деревенские девки. Сон разума рождает чудовищ; сон Аполлона рождает совриск.

Есть на картине и кусты. От времени холст слегка потемнел, но мне кажется, что и сейчас можно рассмотреть там, в кустах, продувные физиономии из-кустов-ведов, терпеливо поджидающих очередного клиента своей пирамиды. Главное, чтобы он был побогаче – тогда и Фама наверняка вернется. Ведь слава и молва сопутствуют не только настоящему искусству, но и деньгам – большим-пребольшим, как тот унитаз. Правда, на очень короткое время, но кто считает? Ведь однова живем, не так ли?