Тысячелетие в тисках реформ

Единый учебник по истории еще не скоро будет готов, но его идеи начнут преподавать уже сейчас. Это странная история. Обзывать ее реакционной неверно. Наоборот, она о том, как высшая власть из века в век навязывала подданным прогресс.

“…На создание учебника уйдет время – минимум полтора-два года, но в течение этого срока Концепция обязательно будет работать и будет применяться в школе. По сути, она уже применяется. К началу нового учебного года будет разработана примерная программа по истории России, и в каждой школе она будет использоваться как основа для преподавания истории. В новом едином экзамене в 2014 году будут использоваться только те задания, которые соответствуют Концепции…”, — сообщил глава Минобранакуки Дмитрий Ливанов на совещании у Владимира Путина. График, который министр образования изложил президенту, возражений не вызвал и, следовательно, узаконен.

Встреча главы государства с двадцатью главными разработчиками Концепции единого исторического учебника, от спикера Госдумы Сергея Нарышкина до архимандрита Тихона (Шевкунова), ознаменовала превращение этого восьмидесятистраничного документа, подготовленного еще в конце осени, в официальное руководство к действию.

Институт российской истории РАН, на сайте которого размещена “Концепция нового учебно-методического комплекса по отечественной истории”, сообщает, что истинное число ее составителей гораздо больше двадцати и приближается скорее к тысяче. Ясно, что ни труда, ни денег не жалели. Интеллектуальный продукт получился вполне фундаментальный. Читая этот проект, возведенный теперь в статус нормативного акта, убеждаешься, что многообразные упреки в неосновательности, воинственности, реакционных пассажах и даже в желании подольститься персонально к Путину, не так уж справедливы. Тут все серьезнее — и как раз поэтому гораздо печальнее.

Что же до войн, то им действительно отводится много места — и с упором, понятно, на победы, а не на поражения. Однако общая интонация объективности более или менее выдерживается.

Иногда видишь и явное искажение фактов, и замалчивание имен, которые безусловно должны быть упомянуты, но все эти недочеты – совсем не главные. Их вполне можно исправить, а дух Концепции все равно останется тем же. И это вовсе не дух реакции и изоляционизма. Наоборот, этот документ буквально пропитан своеобразно понятыми прогрессизмом и европеизмом.

Сопоставления с Европой начинаются сразу же и проходят рефреном через всю тысячелетнюю российскую историю. “…Строй Древнерусского государства во многом был схож со строем соседних европейских государств: Польши, Чехии, Венгрии…”. “…Россия двигалась в общем русле исторического развития с рядом европейских стран, в частности, Англией, Францией и Испанией, где на рубеже XV–XVI вв. также завершился процесс формирования единых национальных государств…”. “…Пути социального развития России вполне совпадали с процессами, имевшими место в других странах Восточной Европы, где в это время происходило укрепление крепостнических порядков…”. “…XVIII век открыл для России эпоху новой истории, что соответствовало общему направлению развития Европы…”.

Ни одного сравнения, хотя они и напрашиваются, с Османской империей и сменившей ее Турецкой республикой. Очень много слов о взаимодействии с европейским образом жизни и почти ничего конкретного – об очевидных связях с традициями многочисленных азиатских народов. По уровню осмысления действительности это даже не прошлый век, а позапрошлый. Сегодняшняя “европейскость” уж никак не сводится к незнанию и непониманию всего остального.

Европоцентризм Концепции крайне старомоден. Но на фоне ее азартного прогрессизма он прямо-таки вызывает умиление. Если вычесть войны, то вся остальная российская история, по уверениям авторов документа, — это сплошная многовековая череда “реформ”, “преобразований” и особенно, почему-то, “модернизаций”.

Так называемая теория модернизации существует давно – в разных вариантах, не всеми понимаемая одинаково, да и вообще не всеми признаваемая. Это вполне респектабельная, а часто и полезная историческая модель. Но откуда вдруг такая фанатичная к ней привязанность?

В первый раз Концепция начинает впрок готовить своего читателя к “модернизации” уже когда заводит речь о событиях полутысячелетней давности, о рубеже XV и XVI веков: “Укрепляются политические, экономические, культурные контакты со странами Европы, позволившие создать необходимые предпосылки для последующей модернизации страны в петровскую эпоху”.

Ну а когда разговор доходит до петровской эпохи, то слово “модернизация” уже просто не сходит со страниц. Понятно, что Петр – модернизатор. Но модернизаторами поочередно объявляются и все его преемники в XVIII веке, потом – либеральные правители Александр I и Александр II, а за компанию даже и правители-охранители – Николай I (“государство пыталось проводить экономическую модернизацию авторитарными методами”) и Александр III (“на фоне общеевропейского роста национализма российское государство обратилось к поиску самобытных путей модернизации”).

Понятно, что в цепочку наших модернизаторов встраивается затем Сталин (“с одной стороны – ускоренная модернизация промышленности…, с другой стороны — поиски “врагов народа” и массовые политические репрессии…”). Но в списке “реформаторов” мы обнаруживаем даже Брежнева (“начало брежневского периода совпало со столь ожидавшимися реформами…”). Так “преобразования” и катят, волна за волной, из глубокой древности вплоть до сегодняшнего дня.

Если звание “модернизатора” присваивается все-таки не каждому правителю, то уж “преобразователями” были, оказывается, все поголовно. Даже рассказывая об Иване Грозном, Концепция толкует о “реформах и их цене”. Если властитель оказывался очень уж жесток или слишком явно неудачлив, то в ход дополнительно идут выражения, наподобие “противоречивости личности” или “неоднозначности преобразований”. Но сами по себе “преобразования” рассматриваются, видимо, как неотъемлемая принадлежность нашего климата.

Получается, что россияне из века в век были постоянными и безвольными объектами каких-то “реформ”, в обязательном порядке затеваемых начальством, кто бы ни выступал в этом качестве – цари, генсеки или президенты.

Считая это, видимо, похвальной российской исторической константой, авторы Концепции откровенно теряются при описании любой серьезной низовой самодеятельности, не санкционированной свыше. Они не знают, что сказать о крестьянских восстаниях, и только упоминают о них в нескольких нейтральных фразах. Они не знают, как отозваться о Феврале и Октябре. Весь пар ушел в придумывание объединяющего названия – “Великая революция”. А в чем конкретно заключалось величие каждого из ее этапов, тысяча и двадцать авторов Концепции сообщить не рискнули.

И, между прочим, правильно сделали. Потому что когда взялись разъяснять смысл Смутного времени, получилось совсем курьезно. Оказывается, “переломом в Смутном времени стало избрание Земским собором 1613 г. на царский престол Михаила Федоровича Романова”. На самом деле перелом в семейной хронике Романовых уж точно не был переломом в судьбе страны. К тому времени, когда собрался Земский собор, российская государственность уже была восстановлена. Если бы “на царский престол” был избран не малолетний Михаил Федорович Романов, а, допустим, заслуженный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, кандидатура которого тоже тогда обсуждалась, национальной катастрофы вовсе не произошло бы.

Но сама мысль об альтернативности выборов первого лица, хотя бы и происходивших 400 лет назад, настолько чужда вдохновителям и авторам Концепции, что они напрочь отбрасывают свой с трудом выработанный взвешенный тон и сыплют правоверно-монархическими заклинаниями.

Концепции, а затем и сочиненному на ее базе единому учебнику, суждено стать идеологическими памятниками нашего времени. Времени дозволенных прогрессивных разговоров и недозволенных гражданских поступков. Времени, когда охваченные комплексом превосходства верхи отчаянно пытались навязать низам комплекс неполноценности. По этим документам будут изучать дух и управленческие приемы нашей собственной эпохи, а вовсе не давнюю историю страны.

Сергей Шелин
rosbalt.ru

.
.
.