Соломон Воложин | Окститесь!

У меня плохая эмоциональная память. Вообще, замечаю, что с годами я всё меньше способен волноваться из-за действительности. Но что-то всё же я почувствовал от такого стихотворения.

Снилось мне, что я умру,
умер я, и мне приснилось:
кто-то плачет на ветру,
чье-то сердце притомилось.

Кто-то спутал берега,
как прогнившие мотузки:
изучай язык врага —
научись молчать по-русски.

Взрывов пыльные стога,
всходит солнце через силу:
изучай язык врага,
изучил — копай могилу.

Я учил, не возражал,
ибо сам из этой хунты,
вот чечен — вострит кинжал,
вот бурят — сымает унты.

Иловайская дуга,
память с видом на руину:
жил — на языке врага,
умирал — за Украину.

Я вспомнил, каково было нам с женой более 2 лет назад присутствовать на приёме присяги Украине студентами, обучившимся на спецкафедре института. Сын наш присягал. А на Украине с самого начала независимости пошло дело на конфронтацию с Россией. Сыну-то на всё плевать. А нам как? Смотреть на это… А жену ещё и попросили слово сказать от имени родителей… Бедная. Но она таки вставила какие-то слова, что против России ни-ни. И все – по-моему, все родители и преподаватели – были ей благодарны.

И благо, мы с сыном теперь не живём в той стране (а жена – на том свете уже – и вовсе не знает, что там утворилось). Но каково там живущим!? Ведь как-то всё же принято подчиняться власти. А если кто не подчинился и против тех войну начала власть? Что делать? И обидно на неподчинившихся, и обидно на власть, начавшую войну. И надо защищать целостность страны, и нельзя ж в своих стрелять. Русские в русских! – В голову не помещается. И жизнь продолжается. И надо то, что не надо.

Но то – жизнь. А что от себя (условность всё же) добавляет искусство, что меня, бесчувственного теперь, всё-таки пронимает?

Жаль, но ответ даёт автор стихотворения (отрывок из спора об этом стихотворении):

– Только ударение в слове унты, не наше – не сибирское (и смайлик-улыбку поставил).

– А так и должно быть. Там многое в тексте специально неправильного, как неправильна эта война.

Ну, в самом деле, что снилось: что «я умру», или что «умер я»? И как это: «умер я, и мне приснилось»? Верно или не верно – применять украинское слово «мотузки» (верёвки) в русской речи так, будто это русское слово, а не варваризм? Нет большего несоответствия между спутавшимися верёвками и двумя берегами реки, а, тем не менее, это сравнивается с видом, будто всем ясно сходство. А какой абсурд для Украины словосочетание «изучай язык врага» (имея в виду русский язык, что и подтверждается его называнием в следующей строке), когда на Украине нет, наверно, человека, не знающего русского языка. Но этот абсурд – образ абсурда, мол, Россия – враг Украины. А следующая строка: «научись молчать по-русски» есть образ того состояния в обществе, когда абсурд абсурдом нельзя вслух называть, не поплатившись.

Всё – навыворот.

Но у меня вопрос: мыслимо ли так всё повывернуть сознательно?

Нет, я знаю, что мы говорим (и пишем) фразами, а не словами. То есть этим управляет подсознание. Сознанию не надо приводить в соответствие падежи с падежами, посылки со следствиями, русские слова с русскими. Я имею в виду другое: можно ли считать все неправильности родившимися непосредственно от вдохновения, а то – от подсознательного идеала, который, если его не выразишь, сердце разорвётся, красно говоря.

Слова Александра Кабанова (это он автор) про неправильности говорят, вроде бы, что всё он сознаёт (и потому я выше написал: «жаль»). И тогда это – по моим, экстремистским, понятиям – не есть произведение неприкладного искусства, которое представляет собою общение подсознания автора с подсознанием восприемника.

Но это ведь только «вроде бы». Вы же чувствуете ЧТО-ТО от этого стихотворения? Вы ж понимаете, что тут не агитка за ту или иную сторону. И что не чувство растерянности тут усиливается и тем – воспевается, как у плакальщиц, чтоб вызвать знаемое вообще-то переживание горя. Вы же чуете, что это таки стихи, а не ерунда.

Чувство вкуса, если оно есть, каждому шепнёт, что это – прекрасные стихи.

Но считайте, что я пишу не для тех, у кого есть вкус. Считайте, что у меня самого с ним плохо, раз меня тянет разбираться, и КАК это сделано, и, главное, ЗАЧЕМ ТАК сделано. А меня тянет. Ибо у меня всегда ещё дополнительная задача есть: определить, к какому типу идеала относится подсознательный идеал автора.

По-моему, этих типов всего несколько на всю историю искусства. И они повторяются в веках, плавно превращаясь из одного в другой. (Ну такой вот я особенный. Заимствовал такое и с тем живу.)

Поэтому я считаю себя вправе сравнивать разбираемую вещь с похожими произведениями других веков и народов.

И кто ж ввёл повывернутость тел в скульптуру? Микеланджело Буанаротти времени Позднего Возрождения. Разочаровался человек в идеале (Гармонии) Высокого Возрождения, отвратила его от себя безнравственная католическая церковь тех времён (аж Реформация тогда из-за того же началась, столетняя религиозная война) и окружающие люди, такой церкви соответствующие, его от себя отвратили. Вот он им и говорил своё «фэ» этой повывернутостью. Надеясь пробудить в них совесть. Немедленно. Тем больше надеясь (как малый ребёнок), чем сильнее думал на них повывернутостью подействовать. Как в другое время хрипом Высоцкий (вот-вот и взойдёт… солнце). Этот тип идеала я называю идеалом трагического героизма.

Вот к нему похожесть и выводит стихотворение Александра Кабанова.

Моя странность находит удовлетворение в такой деятельность. Более того, я надеюсь, что она любопытна и другим. Даже и имеющим вкус.