Разбойник Лазарь

Судьба одного спектакля.

В 1943 г. во время поездки делегации Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) по Соединенным Штатам Америки корреспонденты на пресс-конференциях задавали главе делегации С. М. Михоэлсу множество вопросов – один каверзнее другого: «Как вы относитесь к еврейской автономии в Биробиджане?», «Поддержит ли СССР создание еврейского государства в Палестине?», «Коммунисты уверяют, что все раввины – агенты империализма. Как относитесь к этому лично вы?».

Отвечать на эти вопросы было невероятно трудно. Строгие люди из ЦК перед отъездом делегации ЕАК наставляли: «Вы едете в Америку прежде всего как советские граждане, а уж потом как евреи. Вопросы будут коварные и провокационные. Помните, любой неверный ответ, подхваченный продажными газетчиками, это выстрел по Советскому Союзу». Михоэлс отвечал спокойно, с достоинством. Лгал, как должен был лгать тогда советский человек за границей, выкручивался, как может выкручиваться только еврей. «Это была одна из самых трудных моих ролей», – признавался он впоследствии московским друзьям.

Вопросы были однотипные, он научился отбивать их с улыбкой и юмором, но в Чикаго кто-то из журналистов неожиданно спросил:

– Нам известно, что ваш автор драматург Моисей Кульбак насильно помещен в психиатрическую больницу. Жив ли он?

Как донеслась за океан эта весть? Пришлось, путаясь и сбиваясь, признать, что Моисей Кульбак сейчас находится на излечении в специальной психиатрической больнице, он страдает тяжелой формой маниакально-депрессивного психоза. «Неужели в вашей стране, – переходил Соломон Михайлович от обороны к атаке, – нет психиатрических клиник закрытого типа, где проходят лечение люди, бывшие до того известными писателями, художниками, музыкантами? Болезнь не щадит никого, зачем искать в каждом случае политический подтекст? Думаю, что после выздоровления он вернется к нам».

Эта была жесточайшая ложь. Он предал друга, прекрасно понимая, что «оттуда» не возвращаются. Но мог ли он поступить иначе и рассказать правду?

…Это было в январе 1936 г. Разгримировавшись после спектакля, Михоэлс простился с Зускиным и пошел домой. Было поздно, хлопья рыхлого снега кружились в свете редких фонарей. Показалось – или на самом деле? – будто кто-то идет за ним. Он ведь знал, что бдительная «наружка» не спускает с него своих пристальных глаз. Обернулся – вроде бы метнулась в сторону чья-то тень. Чушь, бред. Нервы…

На Тверском бульваре услышал за своей спиной: «Соломон Михайлович…» Остановился. Шедший за ним человек тут же нагнал его. Поднятый воротник, черные застенчивые глаза, отрывистая, невнятная речь.

– Извините, что так, на улице… Не решился прийти к вам в театр… Прошу вас, прочтите… Может быть, вы… вам…

Он расстегнул портфель и достал тощую, с тесемочками, папку. Только сейчас – помогла выползшая из облаков луна – Михоэлс узнал неизвестного. Это был молодой еврейский поэт Моисей Кульбак. Помнится, на каком-то вечере или в гостях он слышал, как тот читал свои стихи. «Прошлась по миру тихая улыбка», – всплыла вдруг запомнившаяся строчка. Той же ночью, скорее даже не ради интереса, а чтобы отвлечься от тяжких дум, он стал читать пьесу. Называлась она «Разбойник Бойтре» и с первых же страниц захватила его. Мрачная эпоха Николая I, гонения и преследования евреев, выселение их из деревень. Лишенные крова бедняки скитаются по дорогам. Но автор не взывает к состраданию, не проливает слез. Он призывает к отпору, к борьбе против угнетателей. Главным героем пьесы он делает беглого рекрута, разбойника-мстителя Бойтре, который наподобие Робин Гуда или шиллеровского Карла Моора становится борцом за честь и права угнетенных. Это и восхитило Михоэлса: хватит слез, долой смирение и покорность, эти якобы национальные черты местечковых портных и балагул. Нет, древний и свободолюбивый народ способен на сопротивление, не надо его унижать сопливым сочувствием.

Он отложил «Закат» Бабеля и приступил к работе над пьесой Кульбака. Понимал, конечно, что спектакль может вызвать нападки официальной критики. Ведь на сцену выйдут не запуганные обитатели черты оседлости, не безобидные еврейчики из одесских анекдотов, а люди, борющиеся за свободу. (Предвидел ли он героическое восстание узников Варшавского гетто?) Но, строя репертуар, худрук Еврейского театра волей-неволей должен был смотреть на любую пьесу глазами партийных бонз, во всем усматривающих крамолу. Вы, скажут ему, написали в заявке, что ваш разбойник Бойтре борется против царизма, но театр, как известно, искусство ассоциативное, может быть, вы и сегодня призываете бороться за какие-то права? Мы не такие дураки, Михоэлс, чтобы не понять ваши хитромудрые ходы. Надо спасать спектакль еще до того, как он родился, решает он. И посвящает свою новую работу… величайшему событию в жизни страны – Сталинской Конституции. Он пишет в «Известиях»: «Спектакль „Разбойник Бойтре“ воскрешает на нашей сцене мрачные страницы истории еврейского народа. Тем ярче выступает наше прекрасное сегодня, тем сильнее и беззаветнее звучит наша любовь к отечеству всех трудящихся, нашей великой социалистической Родине».

Его стратегический расчет оказался точным. Журналисты высоко оценили новый спектакль, энергичный, пронизанный множеством песен, слова и музыку которых написал сам Кульбак. Партийные бонзы благосклонно улыбались, жали руку, поздравляли с премьерой. Михоэлс торжествовал. Кульбак засел за новую пьесу. Шло время. Накатился страшный 1937-й. Зимним вечером к служебному входу театра подъехал черный правительственный ЗИС. Охранник, выскочив из машины, угодливо открыл заднюю дверцу. Втянув голову в плечи, оттуда вышел высокий тучный человек, усатый, с глазами навыкате, красовавшийся на портретах почти рядом с великим Сталиным. Это был главный еврей страны Лазарь Моисеевич Каганович. В тот вечер шел «Разбойник Бойтре». Михоэлса в театре не было. Его срочно вызвали по телефону. Шел второй акт. Лицо Кагановича, сидевшего в ложе, было непроницаемо, мясистые щеки надуты. Этот неожиданный, без предупреждения приход не предвещал ничего хорошего.

В антракте «малый вождь» устроил разнос и постановщику спектакля Михоэлсу, и актеру Зускину, игравшему главную роль. В кабинете Михоэлса, не присев даже на предложенное ему кресло, Каганович, набычившись, извергал из своего тучного тела тяжелые, как смертный приговор, фразы: «Потеряли чувство ответственности! Извратили историю! Льете воду на мельницу классового врага! Вредный антисоветский спектакль!» Никаких возражений он не хотел слушать. Развернулся и, не попрощавшись, ушел, так и не досмотрев спектакль до конца. Подняли отчаянный вой газеты, они только и ждали команды свыше. Корабль дал течь, понимал Михоэлс, нужно спешно латать пробоину. Что было делать? Единственное возможное решение – немедленно списать «Разбойника Бойтре». Стиснув зубы, подписал приказ. Но это не помогло: театр уже был под прицелом. Через несколько дней пришел приказ о снятии с должности директора театра Иды Лашевич. Долгое время, писали газеты, в театре орудовал враг. Врагов и вредителей искали везде. Не только в шахтах и на заводах, но и в искусстве. Исчезли Пильняк и Мандельштам, партийному разносу подвергся Шостакович.

Каждую ночь Михоэлс ждал, что придут и за ним. «Если меня заберут, не отрекайся от своего отца», – сказал он дочери. «Да что ты, папа!» – разрыдалась она, уткнувшись ему в плечо. Театр был в трауре, люди предпочитали не говорить о случившемся. Только Моисей Кульбак, автор пьесы, не мог и не хотел молчать: он был не от мира сего. Придя как-то в театр и увидев, как растаскивают декорации спектакля, он обругал всех трусами и заячьими душонками и вдруг истерически захохотал: «Я напишу новую пьесу. Знаете, как она будет называться? „Разбойник Лазарь“». На следующий день дюжие санитары отвезли его в психушку.

О трагической судьбе выдающегося еврейского поэта и драматурга стало известно лишь через несколько десятков лет. Вот что рассказывает его дочь Рая Кульбак-Шавель: «Моя мама Кульбак Зелда (Евгения) была также арестована и приговорена к 10 годам заключения только за то, что была женой Кульбака… Маму реабилитировали в 1956 г. Ее попытка в 1957 г. установить дату смерти мужа и место его захоронения не принесла результатов… В Военной коллегии Верховного суда Союза ССР ей сказали, что точных дат смерти необоснованно осужденных у них нет, и цинично бросили: „Июль 1940-го вас устраивает?“ Что она ответила? Потеряла голос. Не могла сказать ни слова. Молча кивнула. Ее устраивала хоть какая-то определенность. И во все книги и энциклопедии вошла эта дата смерти – 1940 г., иногда, правда, в скобках ставили вопросительный знак».

Прошло еще немало лет, пока из стен Лубянки пришло короткое сообщение: «Приговор приведен в исполнение 29 октября 1937 г… О месте захоронения сведений не имеем».

Но тогда, полвека назад, Михоэлс не ошибся, сказав, что Моисей Кульбак вернется к нам. Безжалостно сожженные книги остались живы, на многие языки мира, в том числе и на русский, переведен пронизанный сочным народным юмором роман «Зелменяне», а запрещенный Кагановичем спектакль «Разбойник Бойтре» вновь обрел свою сценическую жизнь на сцене Камерного театра в Тель-Авиве.

Как не вспомнить здесь пророческие слова Михаила Булгакова о том, что рукописи не горят.

Зиновий САГАЛОВ, «Еврейская панорама»