Полина Жеребцова «Для меня нет такого ощущения как “свой” и “чужой”»

7 декабря в Сахаровском центре в Москве прошла читка книги “Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004” – это дневник, который Полина Жеребцова, уроженка Грозного, вела с 9–19 лет, рассказывая о чеченских войнах, о тех событиях, которые происходили с ней и ее близкими – голод, гонения, битва за жизнь, первая любовь, праздники во время войны, переезды, отношения в школе и между родственниками. Процесс взросления, изменения политических событий глазами ребенка и после уже взрослой девушки; 600 страниц заполненных заметками, рисунками того, что сегодня является подлинной историей. И в центре культуры маленькие дети и взрослые актеры воспроизвели написанное искренне и чувственно. Ощущение, что это происходит все здесь и сейчас было необратимым.

Наш корреспондент Наргиз Абдуллаева задала автору несколько вопросов.

– Вы по-прежнему сохраняете позицию “человека мира”, не защищая ни одну из сторон, задействованных в двух чеченских войнах, или же, спустя годы, изменили свою точку зрения?

– Я за мир. Все пережила и видела, будучи ребенком. Поэтому мое мнение таково: взрослые с двух сторон должны преследовать не личные амбиции, а уметь договариваться и делать все, чтобы избежать войны. Так как кроме двух враждующих сторон есть всегда еще третья. Это сторона мирных граждан всех национальностей, которым просто не повезло, что их дома оказались на поле битвы.

В моей семье много национальностей и религий, поэтому родные всегда говорили “Мы люди мира!”. Я считаю себя космополитом. В моем детстве на книжной полке стояли рядом Тора, Библия и Коран. Они и сейчас, в Финляндии, стоят на полке рядом.

Помню, как маленькой девочкой я думала в домашней библиотеке своего деда Анатолия Жеребцова, где хранились тысячи книг, о том, что обязательно прочитаю их все. Но не успела. Началась война.

Погибли люди. Погибли книги.

Для меня нет такого ощущения как “свой” и “чужой”. Если передо мной раненый, больной, голодный – значит, ему нужна помощь. Если кто-то взял в руки оружие с целью наживы, желанием убивать мирных людей, это не человек, это негодяй.

Все очень просто.

Национальности, внешние обличия, религиозные и философские учения могут меняться, но не стоит им позволять уводить себя от истины.

– Во время войны вы вместе с мамой до последнего не покидали Грозный в надежде скорого мира. Скажите, будь вы тогда взрослой, то приняли бы то же решение, что и ваша мама?

– В оправдание мамы можно сказать, что выезжать было реально некуда.

И разговоры о мире были лишь попыткой утешить себя. Государство не сделало ничего для беженцев. Где квартиры и пособия? Где компенсации за ранения? Раненные люди покупали лекарства и делали операции за свой счет.

Наши соседи выехали из объятой войной республики и ночевали на скамейках в парке, в железнодорожных списанных вагонах… Возвращались с детьми обратно под бомбы.

Некоторые сгорели заживо, пытаясь вырваться в автобусах через “безопасные коридоры”, которые нещадно обстреливали.

Я считаю недопустимым оставлять мирных людей в зоне войны. Нужно создавать им условия, чтобы они могли выйти оттуда. Ребенком я не понимала, почему мы не можем уйти. Плакала, просила: “Мама, уйдем отсюда! Здесь так страшно!”

А мама знала, что идти нам некуда.

– В своем дневнике вы писали “Быть русской плохо. А раньше так не было. Поля”. А как сейчас?

– Например, есть прекрасная русская литература. А рядом истории тех, кто ее писал. Истории, пронизанные холодом и смертью. Расстрелы. Ссылки. Голод. Тюремные заключения. Репрессии. Эмиграция.

Редко, кто из творческой интеллигенции избежал такой участи.

Что касается данной записи в детском дневнике времен чеченской войны: русские, вместе с другим многонациональным населением республики жили нормально, пока не пришла война. Я дружила с детьми, у которых мама была русская или украинка, а папа чеченец или ингуш. И все справляли вместе Уразу-байрам и христианскую Пасху.

Тот мир разрушили. Его больше не существует. Чтобы люди снова смогли сосуществовать так же мирно, должно пройти около ста лет без войны, тогда обиды и боль останутся в прошлом. Сейчас в чеченских семьях вспоминают, как бомбили самолеты и погибли бабушка, мама, братик. В русских семьях погибли сыновья и отцы. Это страшная общая беда.

– Что вам известно о том, какова реакция на ваши работы в России и в Чеченской республике?

– Довольно лицемерная со стороны властей ЧР: тотальное умалчивание о дневниках. Книги не распространяются по библиотекам ЧР, их не читают по радио. При этом есть пронзительно трогательная реакция со стороны простых честных людей всех национальностей. Не тех, которые продвигают чьи-то политические идеи или, подобно флюгерам, прислуживают то одной власти, то – другой, а граждан, что пережили военный ад вместе с нами, людей, умеющих сострадать.

Если говорить в целом по России, то на федеральных каналах о таком материале не расскажут, на радио не прочитают. Моя семья испытала угрозы и нападения после выхода одной из первых моих книг о чеченских событиях.

Сейчас мы с мужем живем в Финляндии.

Может быть, в России найдется храбрый режиссер и поставит пьесу. Пока не знаю. Многие мои знакомые из творческой среды утверждают, что и это сейчас невозможно по политическим причинам. В Германии и в Украине пьесы по моим книгам будут поставлены в 2016 году.

– Какими видятся вам сейчас главные причины тех войн? Насколько губительным было влияние тогдашнего освещения событий?

– В то время я была ребенком. Несмотря на сложности с продовольствием, как и всюду по стране во времена перестройки, люди жили спокойно. До войны, т.е. до 1994 года ненависти между людьми не было. В Первую войну русские, чеченцы, армяне, цыгане, украинцы, кумыки, дагестанцы и т.д. все вместе прятались по подвалам, выручали друг друга, делились хлебом и водой.

Очень уважительно местные жители относились к семье Дудаевых. Гордились первым чеченским президентом. Его семья помогала старенькой русской соседке-учительнице, которая жила в нашем районе.

Насчет освещения событий, я согласна частично. Потому, что корреспонденты и правозащитники какими бы они хорошими не были, всегда на войне проездом. День. Неделю. Максимум, месяц. Где-то их ждет мирная жизнь и горячий суп. А рассказывать о пережитом должны те, кто там непосредственно находился в войну, не умея при этом стрелять. Это должны быть мирные люди. В идеале.

Но мир не идеален.

– Как, на ваш взгляд, войны меняют людей. Какие качества в вас сформировала пережитая война?

– Войны проявляют настоящее лицо человека. В большинстве своем это довольно неприглядное зрелище. Здесь, можно сказать, мне сильно повезло. Примерами для жизни стали герои из дедушкиных книг, и я противостояла злу, как могла.

Я бы устыдилась совершить дурной поступок перед теми, кого любила всей душой. В трудный час я читала стихи Н. Гумилева или Д. Мережковского. Цитировала Конфуция, Будду, Христа или суры из Корана.

Мне, совсем юной, хотелось хоть немного приблизиться к тем, кого я безмерно уважаю. Таких в истории человечества достаточно. Одним из них для меня является Януш Корчак, вошедший в газовую камеру с детьми, чтобы в последние минуты перед смертью рассказывать им сказки. А ведь он мог уйти. Спасти свою жизнь.

Война сделала его добрым и стойким. Для меня это самые главные качества.

– Ощущаете ли вы тоску по прежде родным местам или уже не ассоциируете себя с городом, где прошло детство?

– Мне часто снится город Грозный. Он только мой в тех снах, где черный снег и собаки едят мертвецов. И еще он общий, там, в долине детской памяти, где русские, чеченцы, армяне и кумыки, цыгане и дагестанцы, ингуши и евреи дружно сидят за одним столом, не проклиная друг друга. И на мирных людей самолеты не бросают бомбы.

Сейчас моя родина – Финляндия. Именно здесь, после всего пережитого, я снова смогла ощутить забытое чувство родной земли и полюбить травы, цветы, солнце и людей.

– Можно ли назвать геноцидом уровень гонений на славянское население? Были ли к этому какие-то предпосылки?

– Геноцид изначально был проявлен властями по отношению к своему народу. Власть стравила граждан одной страны между собой, устроив войну, хотя, по моему мнению, должна была сделать все, чтобы этой войны избежать.

Конечно, после Первой войны, обстрелов и гибели мирного населения, стали звучать призывы против местных “нечеченцев”.  Хотя до этого все люди жили в мире.

– Могли бы вы ответить, в чем же состоит национализм у чеченцев?

– В том, что войны довели людей в республике до такого состояния, что они не могли слышать русский язык. Их трясло от ненависти. Во время обстрелов погибали их родные и близкие.

Даже здесь в Европе чеченцы невольно сжимают губы и хмурятся, услышав русскую речь. А ведь до войны русский язык был для всех общим, и городские чеченцы знали на чеченском лишь вежливые фразы. На родном языке говорили в горах только старики.

Мне больно, что с нами со всеми так обошлись. Негодяи и подлецы есть всегда, в любом народе. Так и у нас, в Чечне, между войнами, подхватив знамя национализма, некоторые преступники с размахом принялись убивать и грабить безоружных соседей-нечеченцев, забирать себе их квартиры и нехитрый скарб.

Но были и такие чеченцы, которые спасали и защищали русских соседей, рискуя собой. А за помощь “нечеченцам” можно было получить от своих и пулю, и нож. Поэтому, зная настоящую жизнь, национальность для меня не имеет никакого значения.

Интервью брала Наргиз Абдуллаева