Одиночество поэта

Скоропостижно скончался израильский поэт, писатель и журналист Михаил Кагарлицкий.

Михаил Кагарлицкий

Хотелось начать с патетических строк Константина Симонова: “Неправда, друг не умирает, лишь рядом быть перестает…”

Но зачем нужны чужие строки, которые на фоне нашей давней дружбы при всей их искренности и выстраданности выглядят фальшиво?

Тем более, что это, к сожалению, правда. Друг умер. Его больше нет. И никогда уже не будет на этой грешной земле.

Миша Кагарлицкий был рядом почти четыре десятилетия. Тогда, в самом начале 1980-х, мы познакомились с ним на литературном семинаре Дины Рубиной — еще молоденькой, но уже такой известной. Собирались мы еженедельно в ташкентском клубе “Ильхом”, общались, именно там выкристаллизовывались отношения, которые мы пронесли через всю жизнь. Миша познакомил меня со своим другом Игорем Цесарским, в то время уже работавшим в Союзе писателей Узбекистана, а ныне возглавляющим медиагруппу “Континент” в Чикаго. Наша троица с обостренным еврейским самосознанием еще в доперестроечное время обсуждала идеи свободомыслия, а внимательно прислушивавшийся к нам один из семинаристов честно докладывал об этом куда следует.

Дина Рубина и ее студийцы. Слева от нее — Михаил Затучный, Татьяна Юферева, Михаил Салоникес, Виктор Крымзалов и Михаил Кагарлицкий. Справа – Хамид Исмаилов и Виктор Суханов

Слава Богу, это был Узбекистан, а не более людоедские с точки зрения КГБ и юдофобии Москва, Ленинград или Киев. Лично меня товарищ в штатском, очевидно, курировавший молодых литераторов, пару раз пожурил, “случайно” заглянув в ташкентский клуб кинопутешественников, где я тогда работал, другой попросил моего брата-журналиста поумерить мой пыл и не читать публично антисоветские стишки.

Очевидно, на Мишу тоже оказали давление. Один раз после семинара он попросил меня пройтись с ним в парк поэтов возле музея Алишера Навои, где всегда было немноголюдно и можно было разговаривать без оглядки.

— Пожалуйста, больше не надо читать такое вслух, — попросил он, слегка заикаясь от волнения. — Времена имеют свойство возвращаться…

И в самом деле, вскоре они отчасти вернулись — пришел к власти Юрий Андропов.

А тогда я сказал, что если он так боится быть рядом со мной, то может катиться куда подальше.

— Друзей не предаю, — просто сказал Миша. — А ты подумай о своих близких, о брате, о родителях, да и о себе тоже…

В перестроечное время Игорь Цесарский затеял издание книги рассказов и стихотворений об антисемитах “Под знаком “5” (имелась в виду “пятая графа”). Осторожный Миша какое-то время колебался, но принял участие в этом коллективном сборнике, в котором блистали Александр Иванов, Татьяна Толстая и другие знаменитости. Ну и мы, мало кому известные молодые провинциалы.

— Надеюсь, нас сошлют в один лагерь, — вполне серьезно произнес он. — Без вас с Игорем мне не выжить.

В лагеря нас не сослали. Напротив, стараниями Михаила Горбачева распахнули железный занавес. Из нашей троицы, как и следовало ожидать, я был первым, кто покинул агонизирующий Советский Союз. Потом настала очередь Игоря — он выбрал путь в США.

А Миша застал полный развал СССР и вкусил бытие свободного Узбекистана. Я бомбардировал его письмами и в конце концов он решился. Вопрос о том, где он с родителями остановится до того, как найдут квартиру, даже не дискутировался — конечно же, у нас.

Это был месяц, когда мы общались как никогда плотно. Только тогда я узнал Мишу с ранее неведомой мне бытовой стороны. И понял, насколько хрупка его душа, насколько неприспособлен он к реальной жизни, насколько он не может общаться с посторонними и бороться за свои права. С женой мы между собой называли его “человеком в футляре”, но беззлобно, искренне симпатизируя ему.

Тем временем Миша продолжал творить. Он был достаточно известен среди любителей фантастики, которая поглотила его, стихам же Кагарлицкий не придавал особого значения. Ну а журналистские материалы за редким исключением предпочитал публиковать под псевдонимами. К счастью, в “Секрете” нашлась для него штатная единица, так что почти четверть века мы работали вместе. Публиковался он постоянно и у Игоря в “Континенте”, и в “ИсраГео”, где наша команда ввела его состав редколлегии.

А в личной жизни у него ничего не получалось. Он был слишком хорошим сыном и считал, что познакомиться с какой-нибудь женщиной и завести собственную семью — значит, предать его маму, овдовевшую уже здесь, в Израиле. Плюс к этому патологическая неуверенность в себе. Футляр раскрывался только в общении с самыми близкими, да и то не до конца.

Когда умерла его мама, самыми близкими людьми остались его троюродная сестра и мы с Игорем. Цесарский был далеко, я был озабочен собственными проблемами — рабочими и семейными, а Миша старался нам не досаждать.

Так он и жил в полном одиночестве, изредка выходя на связь с нами. Попытки познакомить его с кем-либо, уговорить хотя бы завести компаньонку или компаньона, не увенчивались успехом. И все время росло беспокойство за него: пресловутый стакан воды, который некому будет подать, стал реальностью.

Увы, этот стакан уже и не понадобится.

22 июля он в последний раз вышел на связь с Игорем, написал, что ему нездоровится. Состояние такое нам было привычным: реальные болезни у Миши всегда чередовались с мнимыми, и порой казалось, что ипохондрия — самое страшное, что есть у него, не считая застарелого гастрита.

Спустя несколько дней, обеспокоенная тем, что он не выходит на связь, заволновалась его сестра. Вызванные ею полицейские вскрыли квартиру.

Увы, сбылся один из самых ужасных сценариев.

Миша умер в полном одиночестве.

Его последнее стихотворение стало прощальным письмом, которое последовало после слов: “Приболел я, друзья, так что возможно на несколько дней “выпаду”. Вот оно:

Он сидит в саксонском замке,
У него две сотни слуг,
Здесь в июле слишком жарко
И влюбляться недосуг.
Добрый герцог, славный малый,
Друг различных королей,
В модной атласной пижаме
Пьет малиновый коктейль.
Что ему походы, войны,
Герб известный на щите,
Не выносит герцог боли,
Но пристрастен к колбасе.
Ну а если еще с пивом,
Да в компании большой,
Для желудка это мило
И витает над душой.
Там Бастилии берутся,
Наступает Бонапарт,
А у нас фиалка вьется
Прямо сотни лет подряд.
Он сидит в саксонском замке,
Пишет тоненьким пером,
Кто тут сильный, кто тут слабый,
Время будет – подождем…

Времени больше не будет. Не будет и Миши — в 61 год от роду остававшимся большим добрым ребенком, беззащитным и неприспособленным к жестокости бытия.

Светлая память тебе, одинокий поэт и самый искренний друг…

Обещаю тебе по мере сил разбирать твои архивы и публиковать то, что ты написал, к счастью, пересылая мне.

Тебя не должны забыть.

Прощай…

Владимир ПЛЕТИНСКИЙ (isrageo.com)

P.S. “…человек смертен… иногда внезапно смертен”. Тяжело осознать, что близкий друг ушел туда, откуда уже нет возврата и что ни по телефону, ни по скайпу я не услышу привычное: “Привет, ты меня слышишь?”

Володя нашел в себе силы написать небольшое воспоминание о нашем общем друге. А я пока с трудом привыкаю к тому, что надо теперь везде и всегда писать о нем: был, творил, любил, страдал и т.д. исключительно в прошедшем времени.

Да, мир стал беднее на одного очень одаренного и теплого человека. Мир, правда, восполнит эту утрату, как и любые другие. А для меня невосполнимость и горечь от его неприсутствия станут отныне повседневной реальностью…

Прощай, дорогой Миша!

Игорь Цесарский