Экстремальное самовыражение (граффити в лицах и суждениях)

Летом 2004 года в Музее архитектуры имени Щусева (Москва) благодаря участию его директора, Давида Саркисяна, прошла моя персональная выставка фотографий московских граффити (псевдоним автора – Илья Викторов). Она имела определенный успех, поскольку одновременно подобные выставки прошли с разными целями в Московском музее современного искусства Зураба Церетели и в атриуме Всероссийской библиотеки иностранной литературы. По материалам съемок в разных районах российской столицы мною написано около дух десятков статей, в которых социокультурный феномен отечественных граффити рассмотрен с разных точек зрения.

В данной статье мне показалось правильным поговорить о граффити с точки зрения того, как к ним относятся взрослые члены общества.

Граффити, как способ самовыражения неформальных групп молодежи, давно стал в России обыденным явлением, будучи социокультурным феноменом нашего исторического времени. Если о чисто культурном явлении здесь говорить сложно, то о том, чем являются занятия граффити в социальном плане – можно и нужно. Дело в том, что граффити существует как бы в двух ипостасях: есть небольшая группа художников (именно художников, пусть и самодеятельных), которые рисуют настоящие картины, которые украшают клубы, парковые постройки технические сооружения, на которых местные власти официально разрешили рисовать что-то удобовоспринимаемое. И существует в столице, например, энное количество групп, которые своими текстами на русском или английском языке расписывают жилые и нежилые постройки, начиная от первого этажа и до крыши. Если иметь в виду именно последний вид занятия граффити, который наиболее интересен и своей массовостью и тем, что по сути является примером настоящего отношения к данному виду своеобразной творческой деятельности, то его надо рассматривать как субкультуру. Сразу откажемся от юридической оценки данного явления, поскольку она очевидна – порча государственной собственности со всеми вытекающими отсюда последствиями. Откажемся и от огульного порицания граффити, как и от пропаганды ее, чем грешит телевидение ради поднятия рейтинга: это и сюжеты, где рисующие граффити весело рассказывают о своем творчестве, это и передачи, специально посвященные граффити, это и рекламные ролики, в которых разрисовывание стен краской из баллончиков подается эффектно и как само собой разумеющееся, как норма. Мы будем говорить о граффити как явлении будничном и до сих пор необъясненным, поскольку само распространение его требует как оценки, так и анализа. В связи с этим представляется целесообразным показать его в лицах в контексте взаимоотношений родителей и детей, что позволит, как думается, дать репрезантативную информацию о том, что пока несет в себе след маргинальности, будучи феноменом закрытым и специфическим. Несомненно, в том, как существует граффити в России (о чем можно судить на примере Москвы как некоего образца поведения молодых людей и отношения к ним) есть иллюзия социализации, латентная попытка вписаться органично в социум и вместе с тем нежелание выходить из духовного подполья, в чем есть нечто от героев Достоевского или Кафки.

Будучи по образованию филологом, заинтересовался фактом существования граффити тогда, когда вдруг заметил, что странноватые почеркушни встречаются буквально на каждом шагу в центре столичного мегаполиса и на его окраинах. Постепенно понял, что занятия граффити есть инициация, ориентация на свою референтную группу, игра, инфантилизм и вызов норме и культуре. Неординарность граффити заключается в самом парадоксе его существования: формально все на виду, но что это, бросающееся в глаза в любом уголке города, понятно немногим, тем, кто находится в данной теме. Таким образом, рассчитанное на некоторых, граффити адресовано в качестве послание всем и никому конкретно, скорее всего, в вечность и никуда одновременно. А, если учесть, что городские службы по благоустройству территорий последовательно и методично борются с граффити и стирают эти надписи при приближении праздников и иных важных событий, что тексты пишутся на чужом языке, а если и на русском, то так, что его можно принять за анлийский – очевидно, что перед нами какое -то действо вроде ночного перформанса, непонятно для чего существующее. И при этом имеющее своих поклонников и адептов. Поэтому особенно любопытно узнать, что думают по поводу граффити его непосредственные исполнители и те, кто им по разным причинам и обстоятельствам сочувствует или как-то иначе выражает к такому виду молодежного досуга отношения. (к слову замечу, что когда я фотографировал эти надписи, меня буквально со скандалом выпроваживали из дворов домов, где находились заинтересовавшие меня надписи, спускали на меня собаку и угрожали физической расправой).

Однажды мне понадобилось приехать в один из районов Москвы, так как там меня привлекли интересные надписи. Закончив съемку и возвращаясь к метро, увидел нечто необычное: на стремянке стоял молодой человек, одетый более чем экстравагантно. В его ушах были наушники, а в руке – кисть, краски же стояли внизу в банках. Молодой человек заканчивал громадную картину-фреску, стилизованную под нидерландскую живопись поры ее расцвета. Как удалось узнать, над своим произведением он работал почти неделю и выполнял его по заказу местной забегаловки. Картина занимала всю ширину дома и смотрелась здесь немного странно – так хорошо было ее исполнение. Разговорившись, узнал, что молодой человек таким образом подрабатывает и на учебу и на занятия граффити, которые пишет вместе со своим братом близнецом. Молодой художник относился к граффити как к основному делу своей жизни, отдавая ему и время и силы. А все остальное воспринимая как приложение к творчеству. Ему было, что сказать о граффити, потому что ему были знакомы молодые люди из других групп (команд) и он неплохо ориентировался не только в их манерах, а и в истории граффити. Во всяком случае, ему уже неинтересно было выходить на улицу с баллончиком с краской, чтобы что-то скоропалительное изобразить на чистой стене дома. Он был философом, теоретиком и практиком граффити, убеждая меня в том, что это особый образ жизни, особое отношение ко всему и что можно быть художником, так сказать, официальным и неофициальным. Сам он вместе с братом учился в художественном институте одно время, а потом перешел в школу иконописи, что, по его мнению, не мешало ему оставаться в душе мастером граффити. Его явная ирония по отношению к тем, кто выходит на улицу с намерением побаловаться красками ради куража и ощущения вседозволенности, оказывалась более чем аргументированной и осознанной. Наверное, это был достаточно редкий случай вдумчивого отношения к граффити, как к искусству. Может быть, такая серьезность отношения к тому, что похоже на забаву или хулиганство, являлась чем-то достаточно редким, хотя и показала, что те, кто прошли этап написания слов на стенах и хотят и могут что-то большее, понимают, что они делают и для чего. Конечно, можно из ночи в ночь на разных объектах рисовать в одном и том же колорите одно и то же слово, а потом передать навык нанесения краски тем, кто пришел в группу на смену. А можно и в этом роде художественной деятельности стать корифеем, Правда, для этого нужны, с одной стороны, способности, целеустремленность, характер, а с другой стороны – внимание общества, которое выработало четкое отношение к тому, что есть граффити. И, если с личными качествами молодому человеку не без труда все же возможно справиться, то вот с позицией общества все гораздо сложнее: на уровне частном к такому проведению свободного времени относятся как к досугу (причем лучшему, чем драки и пьянки в подворотнях), на уровне власти с молодыми авторами заигрывают, разрешая проведение их фестивалей, отводя на окраинах города места, где они беспрепятственно, так сказать, легально, писать на стенах то, что не вступает в противоречие с моралью и законом. Вот и выходит, что перед нами подобие фантома, который объективно существует и субъективно отсутствует, не будучи конкретизированным на уровне взаимоотношения с обществом и его институциями того или иного рода.

Еще одна встреча была показательна тем, что давала представление о том, как складываются отношение к такому виду творчества в семье, где живет молодой человек, для которого граффити – серьезное увлечение. Зайдя как-то по делам в столичный театр, случайно разговорился в тихой и неприметной женщиной-вахтершей. Оказалось, что сын моей собеседницы – фанат граффити. И это для нее, его матери, большая проблема. Судя по всему, она воспитывала его одна и занятия сына были накладны для семейного бюджета, если учесть, что юноша еще учился в одном из столичных институтов, пусть и не из разряда самых престижных. К тому, что сын периодически вечерами уходит на улицу, женщина притерпелась, поскольку из любви к нему уже не могла ни в чем ему перечить. Она пыталась даже как-то его оправдать, говоря, что деньги на баллончики с краской он зарабатывает сам, хотя их явно не хватает, и поэтому ей приходится ему постоянно помогать. Кроме того, эти баллончики хранились в их квартире, что по разным причинам матери создавало дискомфорт и представлялось не совсем правильным в связи с пожарной безопасностью. Мать сочувствовала сыну, понимая, что для него это единственный способ быть равным сверстникам. Именно как к необходимому и будничному неудобству относилась женщина к тому, что сын ее проводит время не совсем так, как ей представлялось правильным. Чувствовались и ее растерянность, и ее отчаяние, и ее печаль из-за того, что уже никак не может помочь быстро взрослеющему сыну в этой безумно дорогой городской жизни.

Позиция, здесь обозначенная, скорее всего, достаточно распространена. Родители не могут чаще всего оплатить обучение сыновей в художественных учебных заведениях и поэтому сквозь пальцы смотрят на то, что их дети занимаются граффити. Распространенным тезисом здесь бывает то, что все же мы имеем дело с рисованием, с тем, что молодежь нашла себе посильное занятие по украшению городской среды, особенно в так называемых “спальных районах” города. Правда, при здравом размышлении эти доводы выглядят не столь убедительно, каковыми кажутся на первый взгляд. И то, что отношение к росписи жилых строений тоже неоднозначное у жителей проживающих в них домов, говорит о том, что к такому украшательству горожане относятся по- разному. А кроме того, известно, что как бы хороши ни были официально разрешенные рисунки на домах, рядом с ними, прямо на них рано или поздно появятся чьи-то каракули, которые портят рисунки и делают их фикцией. Стоит вспомнить, например, эстраду во дворе одного из домов, которую снова и снова покрывали краской, а на ней с той же методичностью появлялись очередные надписи. И в результате можно было бы, фотографируя их, организовать солидную выставку, показывающую, что последнее слово (в буквальном смысле) осталось здесь за поклонниками граффити. Надо заметить и то, что любители этих «художеств», пожалуй, в большинстве своем аполитичны, кто-то из них может написать название той или иной партии, если предложат и заплатят за это. Но кто-то другой опять же напишет тут же что-то свое, испортив пафосность момента и низведя его до пародии. Следовательно, молодые люди прекрасно понимают, что с ними заигрывают в тот или иной момент, Они могут пойти на контакт, оставаясь вещью в себе, маргиналами по духу и убеждению, для которых свобода быть самими собой в данном случае важнее любых бонусов и преференций, от кого бы они ни исходили.

Без преувеличения можно утверждать , что отношение к граффити так или иначе имеет чуть ли ни каждая семья. Так, разговорившись с сестрой своего давнего знакомого, узнал, что ее сын очень хотел попробовать себя в граффити. Однако матери его хватило авторитета и аргументов, чтобы не допустить этого. Наверное, случай этот достаточно редкий, поскольку с определенного возраста молодые люди слабо отзываются на то, что им предлагают или запрещают их родители, вообще – взрослые люди. Но надо было знать эту всегда властную и непреклонную женщину, на которой держится весь дом, чтобы признать, что уж кто-кто, а она своего добиться могла, несмотря на любое сопротивление со стороны мужа и сыновей. Кстати, стало известно, что рисование требуется по разным предметам, так что при наличии желания можно научиться и рисовать и прилично знать иностранный язык. К тому же, компьютер с возможностью выхода в интернет уже не роскошь, а вполне бытовое явление, которым вряд ли можно кого-то удивить. При желании можно отдать сына или дочь в школу искусств. И это гораздо проще и безопаснее, чем оплачивать их лечение после травмы, если юноша сорвался с забора или крыши. Правда, здесь же возникает сакраментальный вопрос: а что же дальше, ведь, как уже отмечалось выше, для поступления в художественные учебные заведения нужен не только явно выраженный талант, но и значительная финансовая помощь. А ее позволить себе могут не все родители. В связи с этим можно, наверное, говорить и о том, что разница между двумя направлениями в граффити касается и расслоенности общества, то есть в подтексте может иметь возможность или невозможность родителей молодых людей обеспечить им художественное образование. Таким образом, социализация занятиями граффити есть дело прежде всего социальное. И получается что-то вроде бега по кругу: общество не выработало своего отношения к граффити, а потому нет различения между теми, кто делает надписи ради игры и теми, для кого это единственная возможность посвятить себя художественному творчеству. А раз так, то получается, что интерес к искусству прерывается именно тогда, когда становится более осознанным, тогда, когда молодой человек думает о выборе профессии как о своем настоящем и будущем. В том, что здесь не все так просто и ясно, показала еще одна встреча. Произошла она в одной из муниципальных галерей, которой руководит семья художников. Они начинают учить детей творчеству с самых ранних лет, воспитывая у них вкус, навык к изготовлению поделок из подручных материалов. В том числе, они занимаются и с теми, кто предпочитает граффити. Не в последнюю очередь это может быть связано с тем, что их взрослый сын не раз организовывал фестивали граффити, когда интерес общества к этому молодежному творчеству переживал пик и оно было сверхпопулярно. Внимание властей быстро иссякло, фестивали из центра города сначала переместились на его окраины, а потом вообще стали проводиться в клубах. И мероприятия, которые по замыслу их организаторов обязаны были бы привести к более толерантному отношению к тем, кто так проводит свободное время, стали восприниматься, как чудачество. Молодым людям было приятно, что их снимают телевизионщики, что им разрешено высказываться без обиняков и купюр. Но мероприятие заканчивалось, фанерные щиты с надписями оставались бесхозными, напоминая и о том, что за всем этим была не долгосрочная программа, а сиюминутная акция по обналичиванию зарубежных грантов и иных субсидий. То есть на самом деле такое делалось только для того, что свобода мышления может быть поддержана и таким способом. Другое дело, что имелась в виду не подлинная свобода, а некоторые ее проявления, причем, в строго ограниченных пространстве и времени.

С нормальной стороны, такие поиски самоидентификации раздвигают горизонты возможного. Информация поступает как от носителей ее во время их приездов в Россию, так и из интернета, с помощью которого удается узнать, узреть, что же делается в данном роде во всем мире. Можно предположить, что увлечение граффити есть некая отдушина, своеобразное преодоление границ и запретов. Все было бы так на самом деле, если бы пока российские граффити ни были банальным копированием зарубежного опыта. А процесс выработки собственного языка именно поэтому слишком затянулся. И поэтому чаще всего стоит считать граффити не мастерством, а ремесленничеством, имея в виду, что явление это хоть и укоренилось на отечественных просторах, но все же несет в себе нечто чужеродное, не опираясь на национальную художественную традицию. Образно говоря, можно сказать, что в художественном восприятии мира из-за граффити произошел прорыв, но за ним и перед ним – пустота, потому что этап копирования уже закончился, а своего пока мало что создано. Значит, мало научить подростков рисовать, надо еще правильно и продуманно направлять их усилия, реализованные в данном виде деятельности, а для этого нужны не спорадические усилия, а долгосрочные целевые программы. Однако пока о таких не слышно было.

В связи с этим стоит указать, что неподдельный интерес к граффити обнаруживает бизнес. Например, мне известно, что одна из фирм, которая выпускает фасованные продукты питания на пакетах репродуцировать какие-то самодеятельные рисунки. Переговоры между компанией и молодыми людьми не привели ни к какому результату и остались на этапе благих пожеланий и демонстрации намерений. Почему такое произошло, помог понять другой случай из того же ряда. Бизнесмен-домовладелец, сдающий элитное жилье в центре города, будучи уверенным в собственной продвинутости и свободе выбора, озаботился проектом росписи в жанре граффити стены, на которую выходили окна принадлежащих ему квартир. Он встретился с молодыми людьми, четко обозначил, что он хочет, но когда возник вопрос об оплате, понял, что такой проект ему не по карману. Ему казалось, что самодеятельные художники без всяких особых условий отзовутся на его инициативу, воспринимая ее в качестве рекламы. А молодые мастера (здесь это употреблено без оговорок) граффити, имея опыт оформления различных городских пространств, прекрасно ориентировались и в собственных затратах на выполнение такого проекта, и в тех дивидендах, которые реально, а не мифически могли бы получить. Насколько мне известно, бизнесмен махнул на свою идею рукой, поскольку оказалось, что ее осуществление будет недешевым удовольствием, которое, к тому же, потребует дополнительных согласований с властями. То есть ему очень бы хотелось сделать нечто поражающее всех, экстравагантное, а авторы будущих настенных фресок показали большую, чем от них ожидалось практичность и знание жизни. Другие все же смогли выполнить что-то в том же роде, но, повторим, отношение к результатам их экзерсисов было далеко неоднозначным. А неудача отдельного бизнесмена-домовладельца, в свою очередь, показала полное или почти полное четко сформулированной программы в том, как относиться к граффити – как к искусству или как к хулиганству.

На любопытный нюанс обратила мое внимание сотрудница журнала, в который пришел по делам. На стене рядом с входом в редакцию всегда красовалась какая-то надпись, а тут она была стерта. Как это произошло, мне и рассказано было в журнале. Идя на службу в редакцию, женщина заметила, как подросток что-то пишет на стене. Она проявила редкую смелость и гражданственность: схватила автора граффити за руку, привела в редакцию, дала тряпку в руки и заставила смыть только что законченную надпись (по всему видно, что парень был из новичков – и потому, что рисовал на стене днем, и потому, что дисциплина еще сильна была в его сознании, и он не вырвался и не убежал, а выполнил то, что от него требовали). Очень может быть, что такой урок, такое резкое отношение к тому, чем он вознамерился заниматься пойдет ему на пользу и будет ему впрок. Собственно говоря, если бы такая реакция на происходящее была повсеместна и едина для родителей, для большинства живущих в городе, граффити на стенах домов, на автомобилях, на заборах стало бы намного меньше. Здесь речь не о том уже, что такие упражнения в живописи небезопасны для психического и физического здоровья их авторов, а о том, что присутствие граффити в городе создает душевный дискомфорт для горожан. Непонятные слова окружают их, внедряются прямолинейно в сознание, провоцируя агрессивность, как отложенный отклик на встречу с таким неформальным псевдоискусством. Заметим, что не только молодые авторы рискуют своим здоровьем, но и все, кто попадает не по своей воле в поле граффити. (например, стоит водителю на мгновение отвлечься от дороги из-за граффити, которые нередко разворачиваются в виде комикса на придорожных заборов во всю их длину, как может возникнуть аварийная ситуация). Да и обозрения этих надписей и рисунков, когда едешь в метро или наземном транспорте настраивает на пессимистический лад, поскольку за всем этим ощутимы растерянность, неустроенность, инфантильная попытка обратить на себя внимание, угроза или некоторый протест равнодушию и машинальности жизни. И, если считать увлечение данным видом молодежного творчества болезнью переходного возраста, то ее, аномалию душевного развития в виде невроза, материализованного в такой форме – надо лечить, а не загонять на окраины города, как на окраины сознания. Наверное, граффити можно и не замечать, не придавать самому факту их присутствия в города слишком большого значения. Однако, если перед нами крик и призыв о помощи, то на него надо отозваться чутко и заинтересованно.

В качестве финального аккорда целесообразно описать следующую характерную ситуацию. После того, как в одном из музеев города закончилась выставка, где показаны были фотографии московских граффити, на одном из стендов рядом с фото появилась черной краской выведенная надпись «ЗАЧЕМ». И это при том, что по залам музея из конца в конец выставки ходила смотрительница, что не помешало кому-то из посетителей быстро и уверенно написать это слово. Если вдаваться в подробности, то есть группа, которое везде, где только может его пишет. Однако в данном случае получилось так, что «Зачем», появившееся рядом с фото, было не просто оригинальным дополнением к выставке, а вопросом, который так просто и актуально был поставлен. Понятно, что, исходя из факта существования граффити в России, на него можно дать самые разные ответы, что все равно на него придется когда-нибудь отвечать, ведь он не может просто повиснуть в воздухе. И, значит, молодыми людьми в такой неординарной форме была проявлена проблема злободневная и важная для них, как и все, что оказывается в контексте граффити, как многогранного явления. И на вопрос ожидался чей-то отклик, предполагалось чье-то искреннее и незаорганизованное участие, поскольку потребность в диалоге между молодыми людьми назрела и выразилась, в том числе, в форме граффити. Это есть свидетельство очевидной деидеологизации общества, связанной с перестройкой и переменами в общественной жизни и в сознании людей. Если кому-то можно было устраивать многотысячные митинги, переименовывать улицы, демонтировать памятники и сносить исторически ценные постройки, то кому-то захотелось вкусить свободы и за счет рисования на домах и других объектах. Как и во всем остальном, упоение свободой, эйфория от вседозволенности и гласности скоро закончилась, а молодежь осталась как будто сама по себе, вне социума и настоящих инициатив, с нею связанных. Кажется поэтому, что молодые люди занимаются граффити уже не по потребности, а по привычке, передавая тем, кто подрастает и входит в команду на равных правах с остальными, навыки рисования букв и значки-символы каждой группы. За этим чувствуется еще элемент игры, потребность почувствовать себя анонимным хозяином данной городской территории, хоть и в такой форме. Но все же радость от такого творчества сходит, может быть, на нет, потому что на него никто – общество, в первую очередь – никак не реагирует. Но было бы совсем неправильно надеяться, что потребность в этом виде досуга совсем пропадет у подростков, раз она сейчас как бы лишь теплится. На смену ей придет что-то другое без всякого сомнения. И это новое будет более радикальным и прямолинейным, так что, о чем бы ни шла речь в связи с граффити, надо отдавать себе отчет в том, что отношение к ним вырабатывать надо незамедлительно, не завтра, а уже сегодня, поскольку откладывать этот процесс на будущее бессмысленно и бесперспективно по большому счету. А на задаваемые молодежью вопросы всегда можно дать честные и взвешенные ответы, чтобы не потерялся контакт между поколениями, чтобы пропасть непонимания и равнодушия была преодолена без отсрочек и без невнятицы во мнениях. Стоит здесь обнаружить государственный подход, четкую и внятную позицию, как все станет на свои места, поскольку будет определено и обозначено, что и требовалось доказать.

Илья Абель