Елена Цвелик. Семейный Альбом

Я записываю все эти подробности, дорогие мои дети, чтобы вы знали, от каких людей вы происходите, а то завтра и послезавтра ваши дети и внуки не будут знать ничего о своих корнях, откуда они были родом, кто их деды и прадеды.

Гликель из Гамельна

Светлой памяти бабушки Бузи и дедушки Нухима посвящается

Брацлав – моя Касриловка, Макондо и Хелм.  Это мои далекие предки из гнездa рабби Нахмана, для которыx весь мир – узкий мост; те родовитые ашкеназим, следы которых вы не найдете ни в одной еврейской энциклопедии, потому что они ушли, и некому поведать нам их тайны.  Брацлав –  моя Атлантида, град Китеж, моя Нешама.

Первое упоминание о городе в летописях относится к 1363 году, а в начале XVI  века здесь начинают селиться евреи, свидетельством чего является купчая на приобретение имения Котенево евреем Михелем Шимонковичем, “мытником (таможенником – Е.Ц.) брацлавским и винницким”. В середине XVI века, после разрушения города войском хана Давлет-Гирея, король Сигизмунд Август строит в Брацлаве замок и делает его резиденцией своего наместника. В 1564 году Брацлав, единственный город края, получает привилегии на основе Магдебургского права, а в 1566 году становится столицей Брацлавского воеводства.

Согласно семейному преданию, род Красноштейнов происходит из Баварии и их фамилия является русифицированной версией немецкой фамилии Крассенштейн. Возможно, первые Красноштейны были финансистами, ювелирами или советниками баварского барона фон Крассенштейна, чей герб читатель может увидеть ниже, и стиль их жизни был похож на стиль семейства Гликели из Гамельна, дочери торговца алмазами и преуспевающей деловой женщины 17 века, чьи бесценные мемуары донесли до нас аромат той эпохи.

A Crassenstein Coat of Arms (герб семейства Крассенштейн)

Мы никогда не узнаем, как именно Красноштейны оказались в Брацлаве, но следы их появления там восходят к концу ХVIII века, а имена купцов Аврома Хаима и Мойше Красноштейнов даже упоминаются в книге рабби Нахмана из Брацлава, “Сийaх Шарфей Койдеш”. Красноштейны отличались глубокой религиозностью  и  были пламенными приверженцами хасидизма. Одна из ветвей семейства проживала в Бердичеве, где проповедовал рабби Леви Ицхак, ученик Магида из Межерича и один из крупнейших цадиков своего поколения; другая поселилась в Брацлаве, где распространялось учение рабби Нахмана, правнука Баал Шем Това.

Портрет Исаака Хасида кисти Джейкоба Перски, который сохранился у его наследника Арье Крассенштейна, дает нам представление о том, как выглядели наши религиозные предки в более поздние времена, в конце XIX века:

Крассенштейн Хасид.  Портрет работы Джейкоба  Х. Перски

(Джейкоб Перски был владельцем артстудии в Атлантик Сити, Нью-Джерси, и официальным фотографом и портретистом Франклина Делано Рузвельта  во время его президентских кампаний 1932 и 1936 годов).

Родственники Исаака Хасида (”а ‘Хусида”),  братья Мордехай Бонштейн и Ицхак Красноштейн, уехали из Росии в Палестину в 1892 году и поселились  недалеко от Хайфы, в небольшом городке Зихрон-Яков.  Дети младшего брата Ицхака и его жены Матли в 1912 году перебрались в Австралию, главным образом в Перт и Мельбурн, где и по сей день процветают их многочисленные отпрыски.  Внук  Ицхака,  Гарри, вернулся в Эрец после провозглашения независимости и, будучи тренированным пилотом, много лет отслужил в рядах ВВС в качестве летчика-истребителя.

Мемориальная доска установленная в честь семьи Красноштейнов (Бонштейнов), на стене их дома в Зихрон-Якове, Израиль.

Несколько лет тому назад в музее Яд Вашем в Иерусалиме побывал наш австралийский родственник, Джефф Красноштейн, который собирал информацию о людях, приславших в музей данные о погибших во времена Холокоста Красноштейнах. Так начались наши совместные поиски и сотрудничество.

От Сони Красноштейн, моей дорогой прабабушки, остались субботние подсвечники старинной работы и изящное бриллиантовое колечко.  Такие кольца Соня и Шмил дарили своим девочкам на совершеннолетие.  В семье Шики, младшего сына, долго хранились два изысканных  серебряных портсигара,  остатки былой роскоши, но впоследствии и они куда-то исчезли.

Когда началась война, и немцы быстро продвинулись на Восток, бабушкины родители, которые не смогли выбраться из Брацлава, собрали все самое ценное, что удалось сберечь в лихие годы, и отправили дочери Бузе, в Москву. Почта с Украины еще ходила, но Москву уже сильно бомбили, и бабушка Бузя побоялась идти за посылкой. Немцы стремительно наступали, дедушка отправил  бабушку с папой в эвакуацию в Уфу, а, когда они вернулись,  посылки и след простыл.

Бабушка очень корила себя потом, что так и не взяла ее вовремя…

После войны мой дедушка, Нухим Вайсман, и сестра бабушки, Хана Барская, поехали в Брацлав разузнать о судьбе своих родных.

22 июля 1941 года немцы заняли город, а на следующий день начались расстрелы евреев и грабеж их собственности. Город попал в румынскую зону оккупации, и 30 октября там было организовано гетто, где оказались и наши родные, а вместе с ними – акушерка Геня Каган.  Вспоминает Евгения Спектор, узница Печоры:  “Пришли немецкие войска. Надо было такому случиться, что именно в это время  моей беременной маме подошло время рожать! Родился мальчик, и это был пятый ребенок в нашей семье… Несмотря на происходившее вокруг, пригласили раввина Мойшу Рабиновича и его постоянную помощницу, известную в Брацлаве акушерку Геню, чтобы совершить традиционный еврейский обряд обрезания.

Помню всю процедуру в мельчайших подробностях, закончились все мои приготовления, и как только хотел Рабинович приступить к самому процессу, как в дом ворвалисъ эсэсовцы… Мы все растерялись от такой неожиданности, но эсэсовцы попросили продолжить обряд, даже приблизились, чтобы понаблюдать за происходящим. К счастью, все завершилось благополучно.  Больше того, в течение следующих нескольких дней нас немцы не навещали и не трогали. Однако славную акушерку Геню немцы впоследствии убили, и ее тело терзали овчарки и тащили по улицам города. Такая же участь постигла многих. ”

31 декабря 1941 года, в страшный мороз, фашисты погнали голодных и ослабевших узников гетто в концлагерь Печора, находившийся в тридцати километрах от Брацлава. Тех, кто не мог идти, по дороге расстреливали, девушек насиловали и убивали.

Известно, что перед тем, как отправить людей в Печору, эсэсовцы утопили в Буге 50 человек. Среди них были Соня и Шмил Красноштейны. Вечная им память…

В 1970 году в Винницкой области поставили памятник на том месте, где находился лагерь Печора, один из самых страшных лагерей в румынской зоне оккупации. Надпись на иврите гласит:

“Здесь лежат евреи, безжалостно загубленные фашистскими убийцами, чьи руки обагрены кровью. Тысячи мужчин, женщин и детей умерли в Печоре ради прославления Имени Всевышнего с 1941 по 1944 год. Да проявит Всевышний милость к ним и отомстит за их кровь” (Феликс Кандель, “Очерки времен и событий”)”.

Соня и Шмил Красноштейны, Брацлав, конец 20-х

До войны в Брацлаве был  еврейский детский дом, созданный при  поддержке благотворительной организации “Джойнт”.  В июле 1941 года его решено было эвакуировать; детей привезли на станцию Вапнярка и посадили на поезд, идущий в Одессу.  По дороге на юг состав с беженцами разбомбили, и многие  воспитанники детдома погибли.  Железнодорожное полотно было разрушено, поезда не ходили, стало известно, что немцы уже в Вапнярке.  В этих экстремальных условиях воспитательница детдома, Матрена Георгиевна Шейкина, на свой страх и риск приняла решение  возвратиться в Брацлав, собрала уцелевших детей и привезла их на подводах в родные места.  (Матрена Шейкина, дочь священника и сестра атамана Ляховича, чья банда, ”Курень смерти”, овладев Браславом 3 мая 1919 года, перебила за несколько часов сто евреев, была женой красного командира, еврея Шейкина, который воевал и дошел до Берлина).  Матрена Георгиевна старалась сделать для сирот  все, что могла, но судьба ее воспитанников была предрешена.  Морозным февральским утром  1942 года, на рассвете, каратели ворвались в детдом и погнали полураздетых, плачущих детей на берег Южного Буга, где их сбрасывали в заранее заготовленные проруби; неподалеку стояли автоматчики и достреливали тех, кто еще двигался. Как сказал очевидец этих страшных событий, узник гетто, Михаил Купершмидт, ”Дети детей наших детей обязательно должны знать… ”: https://www.indiana.edu/~aheym/profile.php?id=37&videoid=68

Свидетелями акции карателей были и дети столяра Мажбица,  проживавшие в гетто неподалеку от дома сирот.  Благодаря усилиям семьи Машбиц, прошедшей гетто и Печору и при содействии Сохнута Украины погибшим детям на месте расстрела был поставлен памятник.

На стеле выбиты слова молитве о мире, принадлежащей рабби Нахману из Брацлава:

«Да будет на то воля Твоя, Господи, Бог наш и предков наших, чтобы не стало в мире войн и кровопролития, чтобы наступил всеобщий и прекрасный мир, да не поднимет народ на народ меч и не будет больше учиться воевать. Пусть все живущие во Вселенной познают великую истину: не для войн и раздоров пришли мы в мир, не для ненависти и зависти, не для злобы и кровопролития. Пришли мы в мир, дабы познать Тебя, благословенного вовеки.

Смилуйся же над нами. И пусть при нашей жизни сбудутся слова Писания: «И дам мир земле вашей, и будете спать ночами спокойно, истреблю всех лютых зверей и враг не поразит больше мечом землю вашу». – «Правосудие хлынет волною морскою, праведность – бурной рекой»… «И наполнится земля богознанием, как водами до краев наполнено море».

Матрена Георгиевна Шейкина дожила до глубокой старости.  Невозможно представить, что осталось в ее душе после всего пережитого…

********************

Прабабушка Соня (Сося) Радбель, в замужестве Красноштейн, имела безупречный вкус, вещи выписывала из-за границы, в доме был антиквариат и изысканные украшения.  Известно, что родители ее были людьми весьма состоятельными, и воспитание ей дали отменное.  Бабушка Бузя рассказывала, что не дедушка Шмил, а именно Соня управляла семейным бизнесом, и это при том, что ей, красавице и моднице, приходились быть хозяйкой дома и матерью шестерых детей.

От прадедушки Шмила, купца 1-ой гильдии, остался раритет: бутылка кошерного вина, которую он привез из путешествия в Палестину в начале ХХ века, и несколько серебряных полтинников, заботливо сбереженных бабушкой.  И, конечно, легенды о его странствиях.  А ездил он много, закупал товары в Варшаве и Кракове, Киеве и Петербурге и даже в Палестине успел побывать.  Надя Уманская помнит рассказы своей бабушки Ханы о том, как та ездила рожать в Польшу, во Вроцлав, где у дедушки было какое-тo производство, а помимо этого был бизнес и в Бердичеве, откуда пошел род Красноштейнов, и большой магазин бакалеи и мехов в Брацлаве.  Дедушкино имя упоминается в известном справочнике Юго-Западного края, изданном в Киеве в 1914 году, а имя его собственного деда – среди прочих купцов Брацлава по состоянию на 1832 год.

Семья Красноштейнов была большой и дружной.  Соня и Шмил имели четырех дочерей: Хану, Бузю, Гитю и Этю, и двух сыновей: Шику (Овше)  и Михла (Михоэла).  Тетя Туня, жена дяди Шики, говорила, что в семье было девять детей, но, очевидно, трое умерли в раннем возрасте.  Семья была очень религиозной и с безупречной репутацией: бабушка с гордостью вспоминала, как у них в доме останавливался цадик, и какое впечатление это произвело на детей. Младший брат, Михл, был на редкость смышленым мальчиком и всеобщим любимцем. Он утонул, купаясь в Буге, в девять лет, и от этого удара родители никогда не оправились.  Этя умерла от дизентерии во время одного из погромов, в гражданскую, когда семью Красноштейнов прятали у себя в подвале соседи Калашниковы, а Гитя вскоре покончила собой.  Бабушка почти никогда об этом не рассказывала, а мы старались не расспрашивать.

(Первый погром произошел в Брацлаве в январе 1918 года: его устроили солдаты расквартированного в городе Кубанского полка. Тогда бандитов удалось остановить отряду самообороны под руководством бывшего фронтовика, георгиевского кавалера, Самуила Мееровича Спектора. Этот отряд был вскоре расформирован по приказу местных властей. Как отмечала газета “Дер Эмес”, с мая 1919 по март 1920 года Брацлав пережил 14 погромов, в результате чего 600 детей остались сиротами и 1200 евреев лишились средств к существованию.  Согласно данным “ Багровой Книги” С.И.Гусева-Оренбургского, число евреев, убитых в то страшное время в Брацлаве, составило 239 человек. Погромы, совершаемые бандитами, сопровождались особой, бессмысленной жестокостью.  Вспоминает историк Николай Полетика: “В Брацлаве у евреев, подвешенных за руки, отсекали саблями куски тела, других подвешенных поджаривали на кострах”)…

Как и все юные барышни того времени, бабушка имела альбом, где хранила открытки и фотографии поклонников с персональными посвящениями. До нас дошли только три из них: две, подаренные ее женихом, Давидом Ульяницким, в 1916 году (карточка с изображением Льва Толстого и надписью: “Бузе в мой альбом. Дачник”, и их совместная фотография с кузеном Радбелем и веселым посвящением  Давида), а третья – от моего дедушки Нухима из армии (“В знак чистой и вечной любви дарю сию карточку моей милой и любимой Бузе. Нухим”, 19.09.12, Остров). Нухим был влюблен в Бузю с давних пор, но она не отвечала ему взаимностью, сердце ее принадлежало другому.

Бузя Красноштейн

История бабушки и Давида была очень романтичной: они любили друг друга с юности, долго встречались, и Давид неоднократно делал ей предложение, но бабушка ему отказала. Мы никогда не узнаем, что произошло между ними; мама говорила, что бабушка опасалась влияния сестер Давида на их жизнь, поскольку у нее перед глазами был пример Ханы, чей муж, Мендель Барский, уделял заботе о своих сестрах слишком много времени, в то время как самой Хане приходилось нести на своих плечах бремя домашних забот.  Давид происходил из состоятельной семьи, он закончил гимназию и бухгалтерские курсы в Одессе и имел хорошую работу в банке.  Имя его матери, Симы Ульяницкой, владелицы магазина мануфактуры в Брацлаве, упоминается в справочнике  “Весь Юго-Западный край” издания 1914 года.

(Младшие сестры Менделя, Сойбель, Соня и Поля получили хорошее образование и до войны жили в Киеве, где и устроили свою судьбу, а старшая, Сося, вышла замуж за Арона Брацлавского и переехала в Ленинград.  В июне 1941 года Шуня Каган и Гриша Шапиро, мужья Сойбель и Сони, ушли на фронт, а муж Поли, Михаил Зак, был оставлен местным обкомом партии на подпольную работу.  Я помню его портрет, который нам показали родственники в Риге: красавец-мужчина в стиле Гетсби, с безукоризненной внешностью и взглядом, исполненным чувства собственного достоинства. Михаил Зак, по специальности инженер-механик, свободно владел немецким и даже сопровождал министра Иностранных дел СССР Молотова во время его визита в Германию в 1940 году. Он был опознан случайным знакомым  на улице, в Киеве, и застрелен на месте… Сойбель и Поля с сыновьями оказались в эвакуации и после войны переехали в Ригу. Выпускница Киевского Университета, Сойбель Иосифовна (Себа) Барская преподавала математику в школе и была удостоена звания “Заслуженной учительницы Латвийской ССР”. Ее муж, Шуня (Шимон) Каган, военный инженер, друг Сюмы Немировского и Мили Уманского, о которых еще пойдет речь, сделал успешную карьеру в военном ведомстве Риги. Соня Барская активно занималась научной работой и, вернувшись из эвакуации, получила  направление в ЦАГИ;  в середине сороковых ее семья перебралась в Москву).

Мендель и Хана Барские были учителями, оба до революции закончили гимназию и педагогическое училище в Одессе. Семейное предание говорит о том, что Хана, большая умница, хотела продолжить учебу во Франции, но дедушка Шмил был непреклонен, и, несмотря на мольбы и слезы Ханы и Бузи, не отпустил дочь.  Мендель Барский преподавал русский язык и историю, а Хана учила детей в начальных классах.  Их дочь, Дина, вспоминала впоследствии, каким уважением пользовались родители: ученики называли Менделя не иначе, как “господин Барский”, а когда семья переехала в Ленинград и поселилась в коммуналке, дети соседей обращались за помощью в решении математических задач только к нему. Милая, улыбчивая, интеллигентная Хана, “а тайeре нешумэ” (душенька), как называла ее бабушка Бузя, помогла Менделю поднять на ноги сестер, дать им образование и вырастить собственных детей

(Во время войны семье Барских удалось выбраться из блокадного Ленинграда, но до Ташкента добрались только Хана с Диной: Мендель умер по дороге от перитонита, ослабленный организм не перенес той буханки хлеба, которую он начал есть. Тело Менделя приказали вынести на первой же маленькой станции в степи, и никто не знает, где он похоронен. Дину и Хану приютила и обогрела  племянница моего дедушки Нухима, Аня (Хонця) Краснер, благодаря которой они выжили.  В Ташкенте Аня работала на хлебной фабрике, и иногда ей удавалось выносить оттуда немного муки, чтобы подкормить голодных и ослабленных блокадников.  Аня спасла жизнь  не только Дины и Ханы и Дины, но и всей своей семьи.  Как только началась война, Аня собрала семейный совет и убедила старших ( маму, ее сестер с малолетним племянником и бабушку с дедушкой) бежать от немцев.  Они бросили все, и на подводах уехали из Брацлава. Поезд, шедший на восток, разбомбили, и семье пришлось  долго скитать, пока они добрались до Кировограда, а оттуда, в товарных вагонах через Харьков – в Ташкент).

Слева направо: Мендель, Бузя и Хана, г. Одесса, 1911 г.

Давид видел сомнения Бузи и предлагал ей уехать с ним в Польшу или Румынию, подальше от страны Советов и сестер, но бабушка колебалась, не хотела расставаться с родными, т.к. понимала, что никогда уже их не увидит. В конце концов, она приняла решение, что не выйдет за Давида; получив отказ, молодой человек вернулся в Одессу. Известно, что бабушка два дня не выходила из дома. Теперь она была свободна.

Слева направо: Давид Ульяницкий и Радбель-младший с кузиной Бузей Красноштейн на даче.  Брацлав, 1917 год.

Бузя нравилась многим молодым людям:  за ней пытался ухаживать Натан Штернгарц (потомок реб Натана, ученика рабби Нахмана), приятели ее кузена Радбеля, молодые адвокаты и доктора из Одессы, но самым верным и преданным человеком всегда был Нухим Вайсман, и, когда он предложил ей руку и сердце, Бузя согласилась.  Для родных Нухима это был, как говорили в те времена “кувэд” (почет): помимо того, что Бузя происходила из весьма состоятельной семьи, она была первой красавицей Брацлава.  Нухим, в свою очередь, считался самым интересным мужчиной в городе.  Это была красивая пара, и они прожили в любви и согласии много счастливых лет.

Давид впоследствии женился на женщине по имени Таня, деловой и практичной особе. Официально она нигде не работала, но посвященные знали, что Таня торгует недвижимостью. Давид служил в банке, его мучила язва, Таня за ним ухаживала; подрастали две девочки, каждое лето семья выезжала на дачу в Аркадию.  Началась война, и во время одной из первых бомбежек Одессы погибла их старшая дочь. Семье удалось вовремя эвакуироваться и в конце войны даже вернуться домой. Квартира на Пушкинской уже превратилась в коммунальную, но у Давида с женой оставались две чудные комнаты и отдельная ванная.

Давид и Бузя не забыли друг друга, и все годы состояли в переписке.  В конце семидесятых, вскоре после смерти жены, Давид Григорьевич Ульяницкий приехал в Москву и предложил Бузе уехать вместе с ним в Америку.  Бабушка не хотела и не могла нас оставить и отказалась.

Летом того же года мы с подругой гостили у Давида Григорьевича в его квартире на Пушкинской, в центре Одессы. Давид, весьма  элегантный джентльмен даже по тем временам, жил у  дочери на даче, и время от времени нас навещал.  Однажды он пришел на чашку чаю, как всегда безукоризненно одетый, мы о чем-то разговорились, и вдруг он пристально посмотрел на меня и сказал: ” У вас такие глаза! Как у бабушки…” Мы тепло попрощались, и больше я никогда его не видела.

Давид с семьей уехал в Америку в конце 1978 года, обосновался в Нью-Йорке, но бабушку не забывал, присылал ей письма и подарки; именно ему мы обязаны тем, что получили в те нелегкие времена несколько приглашений из Израиля. Давид ушел из жизни в 1988 году в возрасте 93-х лет; его внуки, Валя и Леня, с семьями, проживают в Нью-Йорке и Нью-Джерси.

Но вернемся к дедушке Нухиму.

Нухим Вайсман на военной службе, г. Остров, 9 декабря 1912 г.

Известно, что он был коен, служил в армии в городе Острове, во время Первой мировой войны был мобилизован и воевал у Брусилова (Мой будущий муж, Алексей Цвелик, как и многие студенты Московского Физтеха, проходил военную службу в том же городе; было это, правда, в 1976 году). Часть, в которой Нухим находился, была окружена, и он, раненый, попал в плен. По возвращении из плена дедушка занялся бизнесом и при НЭПе стал довольно состоятельным человеком, благодаря торговле зерном, которое вагонами отправлял в Москву.  У Нухима были сестры, Бэйла и Сося, которых он выдал замуж еще в Брацлаве.  Отец его умер до революции, а мать – вскоре после его возвращения из  плена, в 1918 году.  Из близких родственников, кроме Бэйлы и Соси, оставались вдова брата, Сурка, в Верховке, и двоюродный брат Исаак с женой Геней и сестрами Полей, Розой, Рушкой, Басей, Сосей  и Цилей в Брацлаве (у одной из сестер, Соси, был сын, Боря Веников, учитель математики.  Сейчас он с семьей  живет в Нью-Йорке. У другой сестры, Баси, была дочь Аня Краснер (та самая, которая вывезла свою семью из Брацлава в июне 41-го);  она с мужем Колей и сыновьями, Мариком и Аликом,  в начале 60-х перебралась в Ригу.  Сейчас Алик с семьей проживает во Майами, а Марик – в Хайфе.

Поля Вайсман была замужем за Володей Старушкиным, еще до войны они устроились в Москве, а после смерти Володи, в начале семидесятых, Поля переехала в Ригу, поближе к племяннице Ане).

После свадьбы Бузя и Нухим сняли чудесную квартиру с садом в бывшем графском доме, где они прожили несколько счастливых лет. Там же родился в 1926 году мой папа, Ефим. Казалось, что после стольких лет войны, погромов и несчастий, жизнь вот-вот наладится и все возвратится на круги своя, но большевики уже начали сворачивать НЭП и будущее частного предпринимательства было предрешено (Как не вспомнить памятный указ местного ревкома от 5.11.21.  “Oб аресте и заключении в концентрационные лагеря буржуазии, помещиков, белогвардейцев, спекулянтов”. Недолго пришлось ему пылиться в архивах).

Когда над дедушкой нависла угроза ареста (добрые люди предупредили, что ночью за ним придут), ему в одночасье пришлось бежать. Бузя наскоро собрала самое необходимое, Нухим запряг пару лошадей, уехал на станцию и был таков.  На принадлежащие ему вагоны с зерном местные чекисты наложили арест, и семья осталась практически без средств к существованию. Когда ночью за Нухимом пришли сотрудники ГПУ, бабушка сказала, что он уехал на ярмарку в Тульчин. Каким-то образом дедушка добрался до Москвы, устроился чернорабочим на завод, снял себе угол. В Брацлаве  постепенно удалось его дело замять, времена были еще относительно вегетарианскиe. Возможно, помогли все уладить Соня и Шмил, а может быть собрали деньги родственники. Тем не менее, почетный титул “лишенцев” Бузе и Нухиму пришлось носить довольно долго, а дедушке годами зарабатывать себе пролетарское происхождение. Семья его не бедствовала, но жила на первых порах более чем скромно. Несколько лет подряд Соня и Шмил посылали Бузе продуктовые посылки из Брацлава: лук, чеснок, повидло, смалец и многое другое.

В один прекрасный день дедушка встретил старого знакомого Аврутина, который не побоялся взять его на работу к себе в магазин.  Нухим был большой умница: за какое бы дело он ни брался, все спорилось у него в руках, а опыта ведения бизнеса ему было не занимать. Через некоторое время его назначили заведующим отделом, а вскоре и заместителем директора. Вспоминает Михаил Семенович Немировский: “В мое время он (Нухим) был директором продовольственного магазина и вел это дело высокопрофессионально и умно, так что за многие годы (включая войну) по сведениям, которые я имею, никто не мог к нему придраться. Да и персонал его уважал (моя тетя – жена маминого брата – работала некоторое время в этом магазине кассиршей)”. У дедушки были надежные партнеры по бизнесу: Тартаковский, Аврутин, Исаак Флейшман.  Мама вспоминает, что к нему приезжали разные люди: друзья, земляки, представители власти (милиция), врачи, и все относились к нему с уважением. Устроившись в Москве, дедушка и бабушка не забывали своих родных.  Вспоминает Алла Лехтман: “Тетя Бузя была хорошей дочерью и всегда помогала родителям”.  Нухим, в свою очередь, поддерживал вдову брата, Сурку, и ее дочь Аню.

Началась война, и дедушка отправил семью в эвакуацию в Уфу. Известно, что приходилось там нелегко: папа и бабушка переболели вирусным гепатитом, недоедали, бытовые условия, как и у всех в те годы, оставляли желать лучшего.  В Уфе в то время оказалась сестра Туни, Шикиной жены, Софья Моисеевна Немировская (урожденная Солитерман), добрая и благородная женщина, которая помогла, как и ее муж, Семен Абрамович, многим своим родственникам в эвакуации и после нее. О Софье Моисеевне с большим уважением и теплотой пишeт Зиновий Гордон на сайте Gordonrishon

(https://sites.google.com/site/gordonrishonlezion/ob-avtore).

Отец сестер Солитерман, Моисей, работал до революции на мельнице у своего родственника, крупного предпринимателя Якова Солитермана, личности весьма неординарной, о котором замечательно написала его правнучка, Юлия Глезарова:

https://gleza.livejournal.com/300594.html

Melnik_Soliterman.jpg. Брацлавский купец и предприниматель, Я.Б.Солитерман.

Мельница Солитермана сохранилась в Брацлаве до сих пор, она стоит недалеко от огеля рабби Натана Штернгарца, ученика рабби Нахмана, основателя бреславского хасидизма.

Мельница Солитермана, Брацлав, 2013 год.

Огель праведника р. Натана Штенгарца и его внука р. Давида Цви бен Шахно в Брацлаве.

Еврейское кладбище в Брацлаве,  2013 год

Огель семьи Солитерман: Янкеля, Рахили их сына Волько, погибших во время погрома  7 мая 1919 года, в Брацлаве.

Бабушка Бузя и тетя Соня  дружили с юности и во время эвакуации жили не только в одном доме, но даже в одной комнате. Семен Абрамович и дедушка регулярно посылали им в Уфу посылки. Вспоминает Михаил Семенович Немировский: ”Во время войны Нухим помогал нам продуктовыми посылками. Мой отец имел возможность передавать их, используя почтовые вагоны, подчинявшиеся ведомству, где он служил.  Но ему практически нечего было класть в эти посылки, кроме нескольких кусочков сыра с бутербродов, которыми подкармливали военных: и он их не ел, а посылал нам.  В основном Нухим наполнял эти посылки, а в Уфе их делили пополам. Нухим был человек спокойный, выдержанный, умный и вызывал уважение.”

В начале 1943 года бабушка с папой возвратились в Москву, папа закончил  семилетку и поступил в пушной техникум.  В 1944 году  вернулся с фронта  боевой офицер Миля Уманский, сын бабушкиной троюродной сестры, Розы Красноштейн и ее мужа, Самуила, убитого петлюровцами в 1920 году в Брацлаве.  Миля был красив, умен и талантлив.  Помимо больших способностей к точным наукам, он прекрасно рисовал (его дочь, Надя, хранит несколько пейзажей и натюрмортов, нарисованных  папой). Когда Миле надо было сдавать вступительные экзамены в военно-инженерную Академию им Куйбышева, он даже не посещал занятия на подготовительном отделении, а сдал все экстерном.

До революции родные Мили жили в Брацлаве и процветали: у Мошко Вольфовича Уманского, были типография и книжный магазин, Вольф Шоелович Уманский, служил частным поверенным; госпожа Циля Уманская была акушеркой, Пинхас Лейбович Уманский имел лесной склад, Лейбиш Гершунович Уманский  торговал мануфактурой, а дед Мили, Вольф Красноштейн, был преуспевающим виноделом.

В Москве Миля приступил к занятиям в Академии, и тогда же познакомился с Диной Барской, племянницей бабушки, которая жила со своей матерью Ханой в доме Бузи. Молодые люди полюбили друг друга и поженились. Вскоре после свадьбы молодые сняли квартиру недалеко от Ханы, и в 1948 году у них родилась дочь Надя, моя троюродная сестра. Когда Миля закончил академию, он получил распределение в Ташкент, куда они с Диной и Надей в назначенное время перебрались.

Дина снова была в положении, и преданная Хана поехала помочь дочери. Увы, среднеазиатский климат оказался для нее убийственным, сердце не выдержало, и она скончалась в Ташкенте через некоторое время после рождения внука Миши.

Конец сороковых и начало пятидесятых были одним из периодов сталинского террора, когда государственный антисемитизм достиг апогея. Дело врачей и процессы “безродных космополитов” должны были спровоцировать мощный всплеск антисемитизма снизу и “защиты” евреев от народного гнева сверху путем депортации их в сибирские лагеря. В Москве было неспокойно, людей увольняли с работы, среди евреев шли аресты. У дедушки в коридоре стоял чемоданчик с умывальными принадлежностями и сменой белья на тот случай, если за ним придут. К счастью, чаша сия его миновала.

Милю, который в то время заканчивал Академию и шел на красный диплом, срезали на выпускном экзамене по политэкономии, задав провокативный вопрос про обьем выплавки стали в СССР в 1936 году. Разумеется, это отразилось на его распределении и дальнейшем жизненном пути (Много пришлось ему с семьей поездить по стране, пока не осели они в Калининграде, где Миля, уже полковник, стал заместителем начальника военно-инженерного училища. Там же он вышел в отставку и в мае 1988 года скончался от инфаркта).

Полковник Самуил Самуилович Уманский, Калининград, начало 70-х.

Но жизнь шла своим чередом: в конце 1952 года мой папа познакомился с мамой, и летом 1953 года они поженились. Молодые поселились в доме родителей; все жили дружно, Нухим, Бузя и Хана прекрасно приняли маму. Приехала поздравить родных и тетя Сурка, вдова дедушкиного брата Исаака из Верховки, и привезла в подарок чудную перину собственного изготовления.

Тетя Сурка с дочерью Аней и сыном Янкелем, поселок Волковинцы, Украина, апрель 1938 года.

Тетя Сурка была вечная труженица, она рано осталась вдовой и подняла двоих детей.  Ее сын, лейтенант Янкель Вайсман, офицер-пограничник, погиб в начале войны в Литве, а дочь Аня умерла молодой от тяжелого недуга, оставив сиротой маленькую Бэллочку.

Через несколько лет появилась на свет и я.  Это событие произошло  весной, в ночь с четвертого на пятое марта, но пятого была годовщина смерти Сталина, и родители решили записать меня в метрику на четвертое число.

Дедушка Нухим Хаимович (Наум Ефимович) и моя мама, Тамара Семеновна, Москва, 1953 год.

Еще несколько событий произошло до моего рождения. Перед самой войной за хозяйственные нарушения был арестован и осужден дядя Шика, младший брат бабушки Бузи.  Он имел экономическое  образование и работал завскладом в тресте в Горловке.

Шика и Туня Красноштейны с дочерью Аллой, г. Горловка, начало 30-х.

Его жене Туне, работавшей бухгалтером, пришлось лихо, и дети были посланы на время к родственникам. В самое трудное время Арика, младшего, взяли к себе Бузя и Нухэм. Он был умным, но шаловливым мальчиком и доставил моим родным много хлопот. Через некоторое время Арик стал жить в семье Немировских, а на его место приехала Алла. Дедушка и бабушка очень любили Аллу и Арика, никогда их не обижали, относились как к родным детям. Моя мама вспоминает, что когда дедушка принес домой два шерстяных отреза на костюм, то один он подарил маме, а другой Алле. И так было всегда.

Алла училась на историческом факультете Пермского Университета и по окончании его вышла замуж за Аркадия Лехтмана. В 1958 году у них родился сын Толя, мой троюродный брат.  В начале девяностых годов Лехтманы вместе с тетей Туней переехали в Израиль, где Толя стал глубоко религиозным человеком, последователем рабби Нахмана из Брацлава. У Натана (таково теперь еврейское имя Толи) и его жены Юдит пятеро детей: Хая, Эстер-Лея, Мириам, Йосеф и Това-Рахел. Рав Натан – eдинственный из Красноштейнов, кто вернулся к истокам и возродил традицию рода.  (Ведь наш предок, купец Красноштейн, тоже был верным учеником  рабби Нахмана и даже взял его в свое дело как партнера, чтобы тот имел средства к существованию и не нуждался).

Семья Лехтман: Алла (Этель) и Аркадий с сыном Натаном и внучками Хаей и Эстер-Леей. Иерусалим, 1998 год.

Сын тети Ханы, Иосиф, в семнадцать лет ушел добровольцем на фронт, прошел войну и продолжил службу на Дальнем Востоке. В начале шестидесятых  он попал под хрущевскую демобилизацию, вышел в отставку, закончил Рижский политехнический институт и женился на Люсе Рубинштейн, преподавательнице истории.

Лейтенант Иосиф Барский, Дальний Восток, 2 апреля 1947 года.

Иосиф с Люсей имели двоих детей, Мишу и Розу и до эмиграции жили под Ригой. Что-то не сложилось, они разошлись, а через несколько лет в Израиль переехал Миша, а за ним Иосиф. Роза с матерью тоже эмигрировали в Израиль, но ни Люсе, ни Иосифу не довелось прожить долго.  Их обоих уже нет на свете… Несколько лет тому назад Миша Барский с женой Риммой и дочерьми Ханой, Машей и Ноа перебрались в Канаду; его сестра Роза по-прежнему живет и работает в Бейт-Шемеше (Израиль).

Сын Мили и Дины, Миша Уманский, окончил военное училище, прослужил двадцать лет в армии, демобилизовался и переехал в Смоленск, где заинтересовался иудаизмом и стал председателем местной еврейской общины. Несколько лет тому назад он уехал в Израиль и поселился в Хайфе. У Миши четверо детей, все они живут и работают в России.  Там же, в Калининграде, проживает и его сестра Надя, талантливый инженер и неутомимый садовод.  Надя уже на пенсии, но всегда в хорошей форме и сейчас преподает математику в техникуме.

Но мы отвлеклись от событий середины пятидесятых, и нам следует возвратиться туда.  Бабушкин племянник, Арик, после освобождения дяди Шики вернулся в Пермь, закончил институт и поступил в аспирантуру; в Перми он встретил доктора Софу Липкину, и вскоре они поженились.

Софа Липкина, г. Пермь, конец 50-х.

У Арика и Софы родились два сына, Миша и Женя. Арик закончил аспирантуру, защитился, много и успешно работал, стал основателем и бессменным директором Горного института Уральского отделения РАН, членкором Российской Академии Наук.  Арик выполнял большую научно-организационную работу в области горных наук и был награжден орденами  “За заслуги перед отечеством IV степени” и ”Знак Почета”.  Это был мужественный и достойный человек, который брал на себя ответственность в любых ситуациях. Живой, обаятельный и отзывчивый, Арик всегда помогал людям и пользовался большим уважением коллег и друзей.  Когда он бывал в Москве, то старался увидеться с любимой тетей Бузей, моей бабушкой, и я помню, какими теплыми были их встречи.

Член-корреспондент РАН Аркадий Красноштейн.

(В начале девяностых Миша и Женя с семьями уехали в Израиль, туда же последовали и Софа с Ариком. Не найдя в Израиле подходящей работы, Арик вернулся в Пермь, где стал весьма успешным бизнесменом. С Софой они к тому времени разошлись, Арик женился вторично. Несколько лет тому назад он тяжело заболел, ездил лечиться в Израиль, но врачам уже не удалось ему помочь, и Арик ушел из жизни. Вскоре не стало и Софы, которая также погибла от тяжелого недуга. Сыновья Арика, Миша и Женя, живут в Израиле: Миша, как и его жена, Вики, практикующий доктор, Женя (Ханан) Красноштейн – специалист в области программирования и консультирующий психолог. У Миши трое детей: Полина, Гриша и Михаль;  у Жени тоже трое отпрысков: Даниэла, Бени и Йони.  Гриша  Красноштейн недавно отслужил в Сайерет Маткаль, самом элитном подразделении израильского спецназа.  Ханан – поэт, автор сборника стихов ”Межреберье”, многочисленных статей и эссе по психологии и ведущий разнообразных он-лайн проектов).

Михаль Красноштейн, Грузия, лето 2013.

Нухим и Бузя в середине пятидесятых резко сдали: у бабушки обострились проблемы со зрением, а у дедушки во время поездки на курорт случился сердечный приступ.  Прервав отдых, они вернулись из Кисловодска в Москву, и Нухим начал обследоваться. Врачи предупредили его, что с сердцем неважно, надо будет уходить с работы, и в начале 1957 года дедушка ушел на пенсию. Увы, прожил он недолго. Летом наступило ухудшение его состояния, и дедушке пришлось лечь в больницу.  Я помню, как меня, двухлетнего ребенка, родители подсаживали на подоконник его палаты, и дедушка Нухим сквозь стекло махал мне рукой. В одну из ночей у него случился обширный инфаркт, который тогда не лечили, и спасти его не удалось.

Для близких это было большое горе и невосполнимая утрата. Дедушку похоронили на еврейском кладбище в Востряково, на его памятнике была высечена надпись: “Нухим бен Хаим Вайсман, Коэн”, и ниже: “Никто нам тебя не заменит”.

Дедушка и бабушка были благородными и порядочными людьми, бесконечно преданными своей семье. Они помогли встать на ноги Арику Красноштейну, вызвали из Ташкента и отогрели Хану с Диной, а после тюрьмы – дядю Шику, помогали дедушкиной племяннице Ане, которая приезжала в Москву на лечение, поддерживали сестру Арика, Аллу, и многих, многих других.

Когда умер дедушка, бабушка сразу позвонила Шике в Пермь и тот, оставив все дела, приехал и организовал похороны. Здоровье самого Шики было подорвано в тюрьме, и он долго не прожил. Через пять лет после смерти дедушки ушел Шика; бабушка осталась почти одна. Почти, потому что по соседству от нас проживала тетя Бэйла, сестра дедушки, с мужем, дядей Беркой, а в Хабаровске оставалась другая сестра, Сося, с сыном Шуней. Тетя Бэйла была труженица, много лет они вместе с дядей Беркой отработали в табачном киоске на Игральной; жили они скромно, в маленьком скособоченном домишке, но иногда заходили к нам на чай, вспоминали былые времена.

Часто бывала у нас Роза Борисовна Флейшман, добрая, приветливая женщина, приятельница бабушки; иногда приезжала Рива Каган, сестра Шуни из Риги.

Навещали бабушку и другие земляки, среди них сестры Сирота, Шифра и Сара.  Мужа Сары, Шлему Герцберга, взяли в 37-м, больше она его никогда не видела.  Через некоторое время пришли и за и Сарой, она получила 25 лет, большую часть которых отработала в шахтах. У Сары остался малолетний сын, Толя, которого власти хотели принудительно отправить в детдом, но Шифра не дала им этого сделать. Толю она забрала к себе, выхаживала, не спала ночей, вырастила и вывела в люди. Сара выжила в лагерях и вернулась через двадцать лет; она почти оглохла, но не ожесточилась и осталась добрым и хорошим человеком. Шифра, умница и весьма эффектная женщина, так и не устроила свою жизнь, всецело посвятив ее Толе.

Был и еще один колоритный персонаж – старенький шамэс из синагоги рабби Махновкера в Черкизово, который приходил к бабушке каждую пятницу, и она всегда имела для него пакет с едой (при пенсии в 26 рублей). Этот добрый старик имел отношение и к моей судьбе, так как именно он внес мое имя в Книгу Жизни.  Меня назвали Сосей-Шифрой в честь прабабушки Сони, погибшей в гетто, и маминого папы Сeмы, умершего молодым до войны. Сeма-Шимшн-Шифра! Так я стала Сосей-Шифрой, хотя в миру осталась Еленoй.

В начале 60-х наши дома в Ланинском переулке должны были сносить, и мы получили квартиру в “хрущобе” на улице Бойцовой, а тетя Бэйла переехала в коммуналку на 2-ой Ярославской. Тетушка прекрасно пекла, и я помню, как папа брал меня с собой, когда ее навещал, и какие пироги она подавала. О, эти лейках, тейглах, кнейдлах, флудн!  Славный еврейский Миргород!  А музыка имен:  Бася, Сося, Зуся, Нусик! Тетя Бэйла не имела своих детей и относилась ко мне очень тепло; когда она сердилась, всегда говорила с легкой укоризной: “Ты – кэцэлэ (котенок)”.

Уже давно нет на свете ни тети Бэйлы, ни дяди Берки: Берко Мовшевич Шварцбурд скончался в 1960 году, а 10 лет спустя ушла в мир иной тетя Бэйла; оба они похоронены в Москве, на Востряковском кладбище.

Мое детство было безоблачным, я всегда чувствовала себя защищенной и любимой.  Дедушка Нухим во мне души не чаял, любил и баловал: бабушка говорила, что однажды он принес из города коробку шоколада и каждый вечер, приходя домой, давал мне одну маленькую шоколадку.  У меня была няня Женя, простая деревенская женщина, добрая и заботливая.  Тепло и приветливо ко мне относились приятельницы бабушки: Рива Каган, Софья Моисеевна Немировская, Роза Борисовна Флейшман, Шифра Сирота и Сара Герцберг.

Рива была тонкая, интеллигентная женщина с печальными глазами; она всегда приносила к чаю кексы с изюмом и корицей собственной выпечки, и им не было равных. Рива прекрасно вышивала: одна из ее вышивок, которую она подарила родителям в связи с моим появлением на свет, до сих пор украшает мамину гостиную в Бней Аише. Когда-то в юности за Ривой ухаживал Семен Абрамович Немировский, человек исключительно талантливый, много лет спустя занимавший высокий пост в Министерстве связи СССР; когда он встретил Соню Солитерман,  сестру Бузиной золовки Туни, все изменилось.  Сюма Немировский женился на Соне, у них родились два сына, Миша и Арик, которые впоследствии стали докторами технических наук и именитыми профессорами.  Михаил Семенович Немировский, крупный специалист в области космической связи, был лауреатом Государственной премии СССР, его брат Арик, чья область – прикладная математика, был удостоен Фалкерсоновской премии (1982г.), премии Дж.Данцига и премии Джона фон Неймана (2003г.).

Рива Каган вышла замуж за Наума Мучника, а ее брат, Шуня, военный инженер, женился на Сойбель Барской; их сын Леон Каган-Барский, стал специалистом в области приборостроения и был заведующим лабораторией в одном из НИИ Минсредмаша в Риге.

В ЦАГИ работала завлабом сестра Себы, Софья Иосифовна Барская, химик по специальности.  Она была очень дружна с мужем племянницы Дины, Милей Уманским, которого всегда радушно принимала. Соня была умница, интеллектуалка, с легкой проседью в волосах и вечной папиросой в зубах (предпочитала “Беломор”); работа Софьи Иосифовны всегда была окружена флером секретности. Миля, боевой офицер, казался скорее  человеком более традиционых взглядов, но у них, тем не менее, находилась масса  общих тем для обсуждения.

Известно, что дядя Шуни Кагана, Борис, был активистом партии “Бунд и на V сьезде РСДРП представлял свою партию пятым по списку делегатом с решающим голосом.  Элиэзер, отец Шуни, еще при старом режиме закончил бухгалтерские курсы в Одессе, работал и не бедствовал, но после революции стал профсоюзным деятелем, а затем – председателем ревкома в Брацлаве; известно, что в 1919 году его убили петлюровцы.

Шуня, как и его близкий друг, Сюма Немировский, в юности был пламенным сионистом и собирался ехать в Палестину, но в последний момент передумал, не смог оставить мать. Старший и любимый брат Сюмы, Исаак, уехал с семьей в Эрец-Исраэль еще в 1920 году и стал там Ицхаком Амиром, видным деятелем Гистадрута и издателем одного из первых иврито-русских словарей  (много лет спустя правнучка Сюмы будет изучать иврит, пользуясь словарем, составленным Амиром, который подарят семье Немировских его потомки-израильтяне из поселения Цор’а, родины  Самсона).

Времена менялись, большевистский террор усиливался, сионизм был поставлен вне закона.  В этих условиях друзьям пришлось расстаться с мечтой о Палестине и зарабатывать себе ”пролетарское прошлое” лужением кастрюль и самоваров в лавке в Брацлаве, что, однако, не мешало им каждую свободную минуту посвящать решению любимых математических задач. Молодые люди вскоре покинули родные места: Шуня переехал в Киев, а Сюма – в Москву; оба получили хорошее образование (Шуня закончил Киевский Политехнический Институт, а Сюма – Институт связи в Москве) и стали специалистами в области электротехники.

Вспоминает Михаил Семенович Немировский: ”В конце 20-х, начале 30-х годов происходил массовый исход нашей “мишпухи” (семьи – Е.Ц.) из Брацлaва, прежде всего в Москву. Они забирали свое “состояние” в виде нескольких золотых царских десяток, зашитых в подкладку, и со скарбом и детьми  приезжали в Москву, где на эти десятки покупали или снимали комнаты в деревенских деревянных домах на окраине города.

В 1938 г. папа (Сюма Немировский – Е.Ц.) кончил Институт связи… Он работал в научно-исследовательском институте и наркомате связи фронта. После войны он продолжал находиться на ответственной работе в министерстве и жил по сталинскому распорядку: приходил с работы в 6 вечера, обедал, спал час и снова уходил на работу, возвращаясь в 2-3 часа ночи. А утром, к 10 снова на работу.  Вождь привык работать ночами и все чиновники должны были этому следовать.

Но с 1949 года начались новые гонения на евреев, и папа был тогда уволен из армии, а следовательно, и выгнан с работы в министерстве (он ведь ведал военными аспектами деятельности этого заведения). Министр (это был уже Н. Д. Псурцев) был, однако, хорошего мнения о папиной работе, и поэтому предложил ему должность в подчиненных ему промышленных структурах: он стал начальником строительного управления, а потом заместителем управляющего трестом.”

Когда бабушка Бузя вспоминала своих земляков, она часто упоминала имя, которое звучало как графский титул: Вэлвул Берчик Йонкл Нахомэс. Это загадочное имя принадлежало дяде Сюмы Немировского, Вэлвулу. Дедушка Сюмы, Берк, имел шестерых детей, из которых старшим был Аврейм, отец Сюмы, а младшим – Вэлвул.  Между ними шли соответственно: Kейла (в замужестве Фриман), Мойше, Сымэ Плом и Цирл. У Аврейма тоже было три сына и три дочери: Исаак (который уехал в Палестину), Нехама, Хаве, Сымэ, Исроэль (Сюма) и Рудольф (Рузя).

Аврейм Берчик Немировский (1878-1941).

При старом режиме Аврейм торговал строительними материалами, но был не слишком удачлив в бизнесе, основные доходы семья имела от магазина тканей, который принесла в приданое его супруга Этл.  Аврейм рано овдовел и больше не женился, и когда Сюма с семьей собрался в Москву, поехал с детьми.

Когда началась война, Сюму призвали в армию и, как офицера, оставили в распоряжении Наркомата связи. Аврейм был тяжело болен, и 16 октября 1941 года с помощью наркома связи Пересыпкина, который дал ему на час собственную машину, Сюме удалось отправить отца в эвакуацию. В эшелоне, который по приказу наркома возглавлял Семен Абрамович Немировский, эвакуировалась основная часть Наркомата связи и Коминтерн, так что Аврейм сидел по соседству с Матиасом Ракоши, а Сюма был несколько дней начальником над теми, кто впоследствии управлял странами народной демократии.  По прибытии эшелона к месту назначения Аврейма пришлось отправить в больницу, откуда он уже не вернулся…

Самый младший брат Аврейма, Вэлвул Берчик, был легким и приятным в общении, а кроме того, добрейшим и порядочнейшим человеком.  Моя бабушка ставила его исключительно высоко.  Женя Шмуйлович, муж Анечки Немировской, внучки Вэлвула, говорил мне, что в раннем детстве видел дедушку Вэлвула  в Москве, когда ходил с мамой на Таганку в магазин тканей. Вэлвул работал там продавцом (до революции он был купцом 2-ой гильдии); это был невысокий человек довольно преклонного возраста с добрым, интеллигентным лицом и лучистыми глазами.

Вэлвул Берчик Немировский (1888 -1965) в молодости.

Моя бабушка в юности была приятельницей сестры Вэлвула, Кейлы, жены Баруха Фримана, и хорошо знала семью Немировских, которая, как и Красноштейны, пользовалась в Брацлаве большим уважением. Вэлвул Берчик был женат на красавице Фане (Фейге Рухл) Бочштейн, о которой в своих мемуарах Михаил Семенович Немировский упоминает как о женщине исключительных душевных качеств.  Природа одарила их детей большими способностями; старший, Абрам, перед войной закончил с отличием мехмат МГУ; Арон и Борис были талантливыми инженерами и изобретателями (Борис – дважды лауреатом Государственной премии), Адольф – прекрасным шахматистом.

Борис Владимирович Немировский работал в СНИИПЕ, одной из ведущих организаций в области ядерного приборостроения.  Вспоминает его сын, Александр:  “Я сам видел бумагу с перечнем фамилий за подписью Берии, на которой было написано «представить к Сталинской Премии». Отец сказал, что вскоре после получения бумаги Сталин умер, и дело не выгорело.  Позже он, кажется, передал эту бумагу в музей СНИИПа.  Учитывая время, я думаю, эта работа была связана с разработкой оборудования для контроля при производстве атомного оружия (обогащения урана и т.п.). Он мне как-то рассказывал о нескольких взрывах непонятной природы на заводах, когда температура в цеху быстро начинала повышаться, так, что людям приходилось выпрыгивать в окна, и при этом они получали значительную дозу облучения.  Многое в то время делалось вручную, и никакого радиационного контроля не было.  Позже нашли объяснение этому явлению  в том, что в цеху скапливалось большое количество урановой пыли и, когда оно достигало критической массы, начиналась циклическая реакция. Цеха потом начали тщательно пылесосить.

За что были получены Государственные премии? Первая, думаю, за разработку оборудования к атомному ледоколу «Ленин». Премия обычно давалась через год-два после пуска в эксплуатацию.  Вторая, думаю, за «Акулу» – двухкорпусную атомную подводную лодку. У отца было несколько значков, выпущенных по поводу ввода в эксплуатацию подводных лодок)”.

Леон Шимонович Каган-Бaрский, отработавший много лет в системе Минсредмаша, рассказывал мне такую историю: какое-то время ему пришлось по делам службы бывать в Усть-Каменогорске, где он занимался внедрением на производстве разработанного им прибора.  По прибытии на обьект он должен был первым делом посетить директора комбината, человека известного (причем до такой степени, что “Голос Америки” поздравлял его с повышением в должности при переходе на работу в соответствующее министерство). Однажды Леон Шимонович зашел к директору показаться и шутя посетовал на то, что слишком часто приходится к нему ездить, на что директор, не привыкший лезть за словом в карман, ответил: “Ваше счастье, Леон, был бы жив Лаврентий Павлович (Берия – ЕЦ), вы бы давно уже перестали сюда ездить, вы бы постоянно здесь жили…”.

Арон Владимирович Немировский работал на предприятии Минмонтажспецстроя и принимал участие в разработке систем космической связи.  Он прошел путь от простого рабочего до главного технолога крупного режимного завода и был прирожденным изобретателем. Арон Владимирович мог сконструировать все на свете, от электрошашлычницы до газонокосилки; он построил дачу по собственным чертежам, в дошкольном возрасте научил дочерей читать, писать и считать, а чуть попозже – паять схемы. С ним всегда было интересно, а каким чувством юмора он обладал! Светлая голова, золотые руки…

Арон Немировский (крайний справа) в гостях у дочери и затя в Эдисоне (Нью-Джерси, США), 1994 год.

Абрам и Исаак Немировские пропали без вести на фронте, Адольф умер совсем молодым от тяжелого недуга, в 1983 году скончался Борис, а в 1994 году, уже в Америке, Арон.  На семейном вебсайте Немировских бережно хранятся письма с фронта, отправленные родителям Абрамом и Исаaком: www.nemirovsky.us

Вдова Арона, Людмила Аркадьевна, и сын Бориса, Александр, поселились в Нью-Йорке, дочери Арона с семьями – Алла и Аня – в Нью-Джерси, а дочь Бориса, Марина, и ее сыновья – в Израиле, в Хайфе и Цфате.

С семьей Немировских мы дружим много лет, с тех пор как меня, молодого специалиста, направили по распределению в один из трестов Госснаба. Там я и познакомилась с женой Арона Владимировича, Людмилой Аркадьевной, опытным менеджером и эспертом в области цветных металлов.

Людмила Немировская, мудрый и гуманный человек, всегда умела ладить с людьми.  Она пользовалась любовью и уважением коллег и до сих пор получает от них письма и звонки из разных стран мира.

Слева направо:  Шика Красноштейн, Бузя Красноштейн, Кейла Немировская (Фриман); внизу сидит Этя (Этель) Красноштейн.

Абрам Немировский, Москва 1941 год.

Бузя и Нухим любили и умели принимать гостей, и земляки тянулись к ним.  Жизнь их всех складывалась по-разному, но в прошлом это были люди одного круга, их обьединяли воспоминания юности, и как же рады они были друг другу!  Революции, войны, сталинский террор, потери родных и близких, все видели они на своем веку, но выстояли и остались живы.

В доме звучал идиш, бабушка приносила гостам лейках и Кагор (а иногда и немного водки, ”промочить горлышко”), дедушка ставил пластинки с еврейскими мелодиями,  и атмосфера становилась праздничной.  Еще при жизни Михоэлса и Зускина бабушка с дедушкой пересмотрели в Москве все их спектакли, любили они слушать и знаменитого кантора Михаила Александровича, а по праздникам ходили в Большую Xоральную синагогу на улице Архипова.

Вспоминает Михаил Семенович Немировский: “Отец (Семен Абрамович – Е.Ц.) очень любил все еврейское, посещение еврейского театра, где тогда на идиш не только шли спектакли, но и говорила вся публика, было для него праздником. Он вспоминал поразившие его в молодости спектакли «Габимы» «Гадыбук» и «Уриэль Акоста» и даже, кажется, пел (хотя у него совсем не было слуха) какую – то песню из «Гадыбук». Он очень любил несколько песен на стихи Бялика («Бен яр Прос энд яр Худекум…», «Шолом алейхем ейоди…»), помнил иврит, некоторые тексты, «кашес» и др. Получил большое удовольствие от поставленного Михоэлсом сразу после войны в ГосЕТ спектаклe «Фрейлехс» (его содержанием являлся традиционный свадебный обряд и народные песни). Единственной музыкой, которую он понимал и любил, были еврейские песни…”

То были люди старого времени, которые ценили в жизни главное и этим спасались от бедствий и невзгод.  Я помню бабушку, каждое утро которой начиналось с молитвы, какой силой воли она обладала, с каким достоинством жила.  Когда приезжали родственики, и она выходила в гостиную – в нарядном шелковом платье, осанка королевы – все вставали в немом восхищении, как будто собирались отдать ей честь.  Бабушка была строгой, но снисходительной к человеческим слабостям, и пользовалась большим уважениeм окружающих. Она отмечала все еврейские праздники, и, несмотря на сильнейшие мигрени, до последних дней ежегодно постилась в Йом Кипур. К концу жизни бабушка уже не видела и читала молитвы по памяти, а память у нее была ясная и светлая.

Бабушка и дедушка немало пережили на своем веку, и мечтали уехать в Израиль еще в послевоенные годы. Дедушка все понимал и говорил моим родителям, что правду о сталинском лихолетье они узнают только лет через тридцать-сорок.  Как рады были бы они оба, если бы знали, что мы все уедем из ”благословенной” страны Советов и окажемся в Израиле и Соединенных Штатах, а их правнук, Миша, выучится в Англии! Но дожить до этих дней им было не суждено…

Бабушка ушла от нас 4 мая 1984 года и похоронена рядом с дедушкой, на еврейском кладбище в Востряково, в Москве.

Бабушка Бузя.

Да будет благословенна память о них, прекрасных и благородных людяx!

P.S. Прошлой весной, пребывая в Париже, мы зашли в книжно-антикварную лавку Мишеля Кишки, что на Рю де Розье в Марэ.  На витрине блистали старинные серебряные подсвечники, как две капли воды похожие на те, что оставила Соня Красноштейн. Если это был знак, то какой?

И тут мне вспомнились слова из пеcни, которую так любила бабушка:

Живи, пока живется,

И пой, пока поется!

Жизнь летит, как сон,

Смейся – и держи фасон!

Шло время, и вот мы оказались в Нью-Йорке на концерте, посвященном 90-летию большого актера, певца и музыканта Теодора Бикеля. Его чествовал еврейский театр ”Фолксбине” и целая плеяда замечательных солистов и исполнителей, таких, как Дмитрий ”Зисл” Слепович, Аврам Пенгас, Магда Фишман, Псой Короленко.  Поздравить Тео приехали и старые друзья:  комик Файвиш Финкель и живая легенда еврейского Нью-Йорка, внучка Шолом-Алейхема Бел Кауфман.

А потом… Потом на сцену вышел мэтр, несравненный Тео Бикель.

И как вы думаете, что он сказал? Вы угадали, именно то, что имела в виду моя бабушка:

”Берегите свое сокровище, берегите наше наследие – Идишкайт”…

Миша Цвелик, правнук Бузи и Нухима. Стони Брук, декабрь 2013.

P.P.S. Мне хотелось бы выразить свою глубокую признательность всем, кто помог мне в работе над этим эссе: Вениамину Лукину из Еврейского Университета в Иерусалиме, который предоставил интересный материал из Центрального архива истории еврейского народа; Владимиру Розенблюму из Хайфы за всестороннюю помощь в самых разнообразных исследованиях; профессору Дов-Беру Керлеру из Университета Индианы за уникальные материалы его экспедиций, вошедшие в проект “АHEYM”, Илье Абелю из Москвы за ценные рекомендации; Ефиму Цирульникову из Брацлава (Украина), Джеффу Красноштейну из Австралии, Михаилу Немировскому из Москвы, Надежде Уманской из Калининграда, Алле и Натану Лехтманам из Иерусалима, Леону Каган-Барскому из Риги, Евгению Шмуйловичу из Эдисона (США) и моей маме, Тамаре Вайсман, из Израиля, за их бесценные воспоминания, и, конечно, моему мужу, Алексею Цвелику, за всемерную поддержку и вдохновение.