Армия генерала Батшева

«Власов» В. Батшева глазами российского читателя

Прениям о генерале А. Власове не видно конца в обозримом будущем. По крайней мере, в российском власововедении. Если взять литературу о Власове, изданную на нашей Родине, то это сплошь публицистика, кружащаяся по заколдованному месту нерушимого догмата: предатель, и точка. На этой почве родилась целая мифология, кочующая из книги в книгу, и даже в совсем свежей книге претендующего на солидность О. Смыслова повторен один из самых грязных мифов о покупке для него 16-летней девочки, когда он был в командировке в Китае. А еще злословят, что генерал был «холуем и лакеем немцев», что служил в трибунале Киевского военного округа в период политических репрессий 1937-38 гг., что бросал войска на поле боя летом 1941 г., а зимой устранился от командования 20-й ударной армией, сбежав в больницу, что был агентом советской военной разведки и лично Сталина, что его показания в июле 1942 г. помогли немцам прорваться к Сталинграду, что эмиграция отказала ему в поддержке, что его закатали в ковер 12 мая 1945 г., чтобы избежать выдачи «красным». И еще много мифов больших и малых.

К. Александров даже посвятил этому книгу, где попытался перечислить и систематизировать подобные мифы, в итоге изумившись: «Чем можно объяснить такое невероятное количество мистификаций?» И сам же нашел ответ: «Некомпетентность и низкий уровень исторических знаний». Публицистам, которые так усердствуют на ниве власовской темы, не нужна богатая и обширная «источниковая и историографическая база», а Ю. Квицинский и ли П. Мультатули, приводит пример К. Александров, в своих публикациях так вообще обходятся без них. Лишь О. Смыслов и Н. Коняев оказались добросовестнее, но и у них уклон остался прежним – обвинительным. Велика все-таки магия изначального императива, рожденного советской пропагандистской машиной, тасующей лишь две версии: «предатель» и «изменник», «изменник» и «предатель».

Может, поэтому серьезных исследований о Власове до сих пор нет. А то, что есть, даже по объему на таковые не тянут: едва за 200 страниц текста переваливают, все ведь с ним, злодеем, ясно. В 90-е гг. на заявленную тему писали И. Левин и А. Бахвалов, которые «против», или Б. Сушинский, который «за» (такие книги о Власове мне вынесли в нашей городской научной библиотеке) – все это почти что брошюры. Н. Коняев избрал жанр «досье», опрокинув на читателя горы разнородных материалов, на которых трудно сосредоточиться «обычному» читателю, кроме разве что переписки генерала с его женщинами. О. Смыслов, как будто, серьезно документирует свою тоже нетолстую книгу, но это целиком бумаги военные, из соответствующего архива, интересные в основном военным историкам. При этом уклон остается тем же – обвинительным. Исследование И. Гофмана «Власов против Сталина», столь разгневавшее наших публицистов, хоть и «за», но все-таки тоже специализированное, сужая рамки «Трагедией РОА 1944-45 гг.». Благое дело К. Александрова против антивласовской мифологии не вылилось, однако, в увесистый фолиант, не дотянув и до 300 страниц. Зато он указал на важную проблему отечественного власововедения – отсутствие работы с «иностранными источниками и литературой»

Здесь-то и зарыта собака: стоит к этим источникам обратиться и большая часть мифов, безусловно, развеется. Но выгодно ли это нашим публицистам? Засохнут ведь тогда их «золотые перья» разоблачителей. Неудивительно поэтому, что «слона»-то – огромной книги В. Батшева «Власов», изданной более 10 лет назад, они и не приметили. О. Смыслов, правда, знакомство с книгой обнаруживает, но частичное, выборочное, отрицая за Власовым звание «спасителя Москвы». Но по таким мелким репликам-уколам в адрес автора «Власова» представление о книге, конечно, не составить.

1.

И вот «Власов» на нашей книжной полке. Первое впечатление: от этой книги веет чем-то заграничным, далеким, неизвестным. Она и оформлена как-то не «по-нашему»: аккуратно-пухлые тома в мягких глянцевых обложках с портретами главного героя во всю их величину, качественная плотная белоснежная бумага с «иностранным» запахом. А что уж говорить о содержании – кондового россиянина да еще с советским прошлым оно способно ужаснуть. Ибо имя «Власов» вот уже 70 лет, как проклято и убито, говоря словами В. Астафьева, а в этой книге он герой с большой буквы. И если бы один Власов «воевал» с таким ошарашенным читателем. А то ведь «генералом» В. Батшевым поднята на «войну» такая «армия», такое количество имеющихся у него материалов, десятки «досье», биографий, мемуаров, редких архивных документов, что трудно не признать себя побежденным.

И все-таки советско-российский читатель еще долго не сдается, как Красная армия под Москвой – такова сила предубеждения и внедренных былой пропагандой штампов. Впрочем, штампов ли? Зная о войне по фильмам, книгам, песням, книгам, в послесталинские времена рожденный человек утверждал свою правду о 1941-1945 гг. благодаря таланту советских актеров, писателей, музыкантов, художников. Ну как не поверить М. Бернесу и Е. Самойлову, Н. Крючкову и Б. Андрееву; В. Соловьеву-Седому и К. Симонову, Ю. Бондареву и Г. Бакланову. Игра актеров, слово прозаиков и поэтов, музыка песен были так натурально живы и подкупающе искренни, что им можно было только верить. Благо, что искренность эта совпадала с официальной позицией коммунистической власти: «Наше дело правое», а война – «Великая Отечественная». А еще были рассказы ветеранов, безальтернативные газеты, журналы, ТВ-передачи и священный день 9 Мая, с которым тоже не поспоришь. Действительно, память погибшего отца, деда, дяди и т.д. не позволено оскорблять. Даже тем, что погибший воевал «неправильно», ради сохранения и укрепления неправедной власти, когда лучше было бы быть на другой стороне. Сказать такое родным героя, кажется чем-то морально ущербным, глубоко циничным, подлым. И в этом вся трагедия той войны, о которой говорить в России правду, значит переступать мораль, и в то же время эту правду сказать необходимо, как бы горько, жестоко, страшно это ни было. Такую ношу взваливает на себя Владимир Батшев, написав о «предателе» Власове не просто книгу, а 4-томник, эпопею, энциклопедию, где Власов вырастает в целое явление, символ войны, не придуманной «патриотами», а настоящей, какой она была.

Об этом говорит вся жизнь и судьба генерала, имевшего все шансы стать столь же прославленным, что и Жуков, Конев, Рокоссовский, но выбравший путь воистину крестный, с несмываемым до сих пор клеймом «черного», наичернейшего, какой только может быть, «предателя». Что А. Власов, один из всей когорты полководцев войны, совершил подвиг, может быть, самый главный, встав в ряды противников сталинской Красной армии и коммунистического СССР, говорит его биография. Биография таланта-самородка, которых так много рождает глубинная крестьянская Россия. В. Батшев рассказывает о ней, начиная с сухих «анкетных» фактов: тогда-то поступил в училище, тогда-то вошел в должность, там-то себя проявил, показал, отличился, поднялся на очередную ступень своей впечатляюще быстрой карьеры. И вот уже, едва минула первая сотня страниц 1-го тома, мы узнаем, что Власов достойнее других показал себя при обороне Киева, а еще через сто с небольшим, что именно он сыграл решающую роль в первой и главной победе красных войск в декабре 1941 года под Москвой, став, пишет В. Батшев, спасителем столицы. Удивительный, исключительный во всей военной истории и биографии 41-летнего генерала, который можно сравнить с биографиями выдающихся гениев военного искусства. Особенно на фоне других, сомнительных гениев, как Жуков, что не так давно показал в своей книге В. Суворов.

И вот на что обращаешь внимание: В. Батшев пишет об этом пике карьеры тогда еще «красного» Власова без приторно-обильных славословий, которые можно было бы ожидать от автора такой «провласовской» книги. Ей, этой патоке просто неоткуда взяться – писатель строит свое повествование методом неуклонного расширения его пространства, вплоть до воссоздания как можно более широкой картины жизни советского народа, его армии и неприятеля с июня 1941 г. Эта «геометрическая прогрессия» книги состоит из поочередного подключения к ходу повествования участников событий тех лет по обе стороны баррикад, документов и богатейшего иллюстративного материала. При этом если документы интереснее советские, показывающие всю меру ярости, истерики, растерянности советского военачальства, то иллюстрации – немецкие, так как фото, листовки, плакаты, газеты наш рядовой читатель видит здесь практически впервые. И эта наглядность добавляет книге достоверности и убедительности: да, летом-осенью 1941 г. люди в СССР, военные и гражданские, готовы были массово переходить на сторону Гитлера (культурной нации немцев!), который тогда еще мог стать освободителем, отрекшись от своей бредовой «расовой теории», спасителем, а не карателем России. Он и его армада еще не совершили тех преступлений, о которых все узнают после 1945 г. Та же вера в освободительную миссию гитлеровских войск вдохновляла и жителей оккупированных территорий: новые немецкие власти, несомненно, учитывали это, распространяя свои агитки, тиражируя оккупационные газеты, бросая семена антибольшевистской идеологии на подготовленную почву.

Трудно, невозможно всю эту лавину фактов «пригладить» в один «ровный» текст. И вряд ли у В. Батшева была такая задача: загадка Власова решается именно так – мозаикой глав и главок, фрагментов мемуаров участников и свидетелей событий, особым шрифтом выделенных документов, которые, словно набегая друг на друга, перебивая друг друга, наперебой и взахлеб, множат свидетельства «за» Власова и «против» жестокого, коварного, лживого сталинского режима. В. Батшев пытается структурировать этот необъятный материал, разбивая его на главы внутри части. Но получаются они явно несоразмерными, выдавая увлеченность автора той или иной темой. И если глава «Народное ополчение Москвы» в 1-м томе книги написана просто интересно, то «16 октября 1941 г.» – одна из лучших глав тома, когда автор не заметил, как она разрослась на 9 главок и почти 50 страниц. А рядом с ней стоит «Тыл фронта», всего на несколько страниц.

Вся эта «бухгалтерия» В. Батшева, очевидно, не особо и занимает. Главное в книге – все-таки страсть и пафос неприятия власти Советов со всех точек зрения, во всех ее проявлениях. Отсюда такие жанровые «вставки», как, например, «Баллада о школьнице и писателе», о всем жителям СССР известной с малых лет как героиня-мученица Зоя Космодемьянская. Но предстает она здесь как психически неполноценная «поджигательница деревенских изб», где жили немцы. Одновременно выясняется, что в психбольнице «школьница» лежала вместе с писателем А. Гайдаром, который и вдохновил будущую героиню / поджигательницу на подвиг. Но никакого подвига, по В. Батшеву, не было, кроме патологии двух неадекватных людей, тем более что автор «Судьбы барабанщика» жил еще категориями Гражданской войны, когда сам в таком же «школьном» возрасте командовал армией, не гнушаясь расстреливать сибирских крестьян.

Все это, несомненно, шокирует: тоном и стилем («писатель (Гайдар) пугал, настораживал, давил» и «настолько надоел, что… его пристрелили», едва он вышел из больницы, школьницу (Космодемьянскую) «по законам военного времени повесили», скупо сообщает автор), беспощадностью к именам, которые значились в святцах в СССР. Но если есть аргументы и факты, то, может быть, так и надо, по-военному прямолинейно уничтожать, а не просто развенчивать (к чему здесь вообще такие «интеллигентские» слова!) мифологию государства, только и державшегося, что на ГУЛАГах и соцреализмах? Тут можно и нужно спорить, тем более что «уничтожение» Космодемьянской и Гайдара происходит здесь в жанре не баллады, а злейшего памфлета, и тут явно не хватает любимой рубрики автора «Документы».

По крайней мере, читатель (по-прежнему имею в виду только российского читателя) уже здесь, в середине 1-го тома, понимает, что ждать от автора и его книги снисхождения ему не стоит. Ее пафос и смысл – в «шоковой терапии». Все имеющиеся у В. Батшева средства и возможности (документы и пафос) направлены на то, чтобы перевернуть представления замифологизированного (зазомбированного) читателя из России о Великой Отечественной войне как не великой и не отечественной. И тогда оправдывать героя этой книги Власова нет нужды: все за него скажут история и люди, свидетели и участники, чей многочисленный хор голосов придает книге характер обвинительный, как на Нюрнбергском процессе.

Но именно эти люди с их воспоминаниями, которым В. Батшев охотно дает слово в своей книге, придают «Власову» тот литературный характер, который обозначен в подзаголовке: «опыт литературного исследования». Понимать это надо не в плане «литературности», т.е. красоты слога и изобретательности в сюжете и образах с толикой вымысла, необходимых для читательского успеха. Литературность во «Власове» иного рода – это реализм восприятия событий сквозь призму отдельного человека. Это вызов тоталитаризму, который всегда лжет. Правда – в мыслях, словах отдельного человека. Еще более человеческую, почти лирическую ноту придает этой мозаике воспоминаний то, что большинство из них написаны эмигрантами, любовь к России которых на чужбине объективно сильнее тех, кто живет на Родине. С успешным для немцев началом войны Германии с Россией надежды на освобождение родины от большевизма превратились в желание любым путем попасть на освобожденные территории – в Смоленск, Минск, Киев, и принять участие в налаживании новой жизни. Эти страницы 1-го тома с «эмигрантским» блоком рассказов «от первого лица» (Г. Околович, Г. Гандзюк, А. Ширинкина, Ю. Жедилягин и др.) напоминают авантюрно-приключенческий роман, но полны неподдельной любви к своему делу и к вновь обретенной Родине. И, конечно, трагедии: германские власти боялись любых форм активности русских – военной, гражданской, агитационной, часто и назойливо проверяли и перепроверяли, арестовывали, а с разворотом войны на Запад и отступлением армии, отступили и они. И В. Батшев с гневом и горечью пишет: «Я не могу сравнить героические поступки молодежи НТС с деятельностью современных российских последователей. Те – богатыри, не вы…».

Далее голос автор достигает того пафоса, с которым он разоблачал советские мифы, и на этот раз – «самолюбие и неблагодарность сегодняшних НТСовцев», никак не откликнувшихся «на эту книгу, где увековечена память погибших и ушедших из жизни соратников. И, можно сказать, что с прямой речью воспоминаний этих героев и соратников сливается голос и самого писателя: так бы и он действовал, писал, вспоминал, если бы видел те события своими глазами. Потому-то и весь «Власов» не пестрое собрание разнородных, случайно подобранных материалов, а единое повествование, которое автор ведет, управляет им, нигде не теряя ориентира – фигуры, личности, образа А.А. Власова. Неслучайно в главах, «лично» ему посвященных, В. Батшев практически переходит на художественную прозу, описывая эпизоды, будто в восприятии Власова, «в прямой трансляции». Иначе, наверное, трудно было бы писать о поворотных месяцах в его судьбе, феврале-июне 1942 г., когда генерала вызвал Сталин и приказал ему «навести порядок» на Северо-Западном фронте, прорвать блокаду Ленинграда со стороны болот. В. Батшев здесь словно проникает в сознание своего героя, смотрит и думает вместе с ним: «Андрей Андреевич удивлен», «пытался угадать», «обратил внимание», «Эге! – подумал Андрей Андреевич. – Это становится интересным…» Такое погружение во Власова, попытка идентификации с ним только и может позволить безошибочно угадать и даже точно знать, что в роковые дни окружения в волховских болотах Власов ни минуты не думал о предательстве, измене, а принял единственно верное решение.

2.

Но вряд ли можно «изнутри» описать то положение, в котором оказался бывший советский генерал, который и лакеем гитлеровцев не стал – таких карикатурных предателей советские масс-медиа штамповали десятками в каждом фильме, книге, картине, пока не вбили в головы каждого пожизненно – но и от сотрудничества с немцами не отказывался. Не претендуя на психологизм, В. Батшев показывает Власова «внешне», в гуще событий середины 1942-1943 гг., составляющих содержание 2-го тома книги. Хотя уникальность нахождения Власова по ту сторону баррикад просто-таки подталкивает к обобщениям исторического, философского, психологического характера. Как бы то ни было, Власов – живой пример человека «третьего пути», на который Россия то и дело покушается свернуть на протяжении всей свое истории. Власов – чисто русское воплощение такого человека из такой евразийской страны. Ибо Россия – это ни Восток, ни Запад, а некий «Востоко-Запад», как окрестил ее Н. Бердяев, чье имя мы еще вспомним в этой статье. Пока же заметим, что такая «промежуточность» России рождает, по выражению автора «Судьбы России», ее «антиномичность» и «жуткую противоречивость». Так что Россию вправе назвать «самой безгосударственной, самой анархической страной в мире», а самый распространенный тип русских – «тип странника», пишет Н. Бердяев.

Все это справедливо и по отношению к Власову в его неутомимой деятельности по созданию Русской освободительной армии (РОА), упиравшейся в стену категорического отказа Гитлера санкционировать это. Не опуская руки, продолжать работать по принципу «не мытьем, так катаньем», согласно тактике «малых дел» (это и школа пропагандистов в Дабендорфе, и поездки в прифронтовые области, и письма, воззвания и т.д.), зная о том, что цель недостижима, что все напрасно, тщетно – не есть ли это тот романтизм, который в крайнем своем проявлении граничит с высоким безумием и даже абсурдом? Да, Власов произносил вполне «программные» речи, писал воззвания, находившие горячий отклик по обе стороны фронта. Самое известное – Смоленское, о борьбе со Сталиным и большевизмом, а не с народом, который рано или поздно должен примкнуть к Власову и РОА, чтобы в новой России ликвидировать «принудительный труд» и колхозы, восстановить свободные торговлю, творчество, личную свободу и т.д. Но от сотрудничества с гитлеровской властью и национал-социализмом, которые к 1943 г. уже достаточно запятнали себя уничтожением мирного населения, уже никуда не деться и никогда не отмыться. Сам Власов, «не стесняясь, откровенно, – как пишет В. Батшев, – говорил германским друзьям «о немецких безобразиях, о тяжелом положении военнопленных, об издевательствах на оккупированных территориях и над остовцами» (с. 115). И «главное преступление гитлеризма», добавляет автор книги, в создании «лагерей военнопленных, где погибали миллионы русских людей, миллионы врагов коммунизма, настоящих и потенциальных» (с. 213).

Ужаснуться бы Власову от такого «сотрудничества», отшатнуться и бежать из Германии. Но рядом оказались «гитлеровцы» инакомыслящие, которые надеялись, если не переубедить фюрера, то ликвидировать его и его клику. «Заговор душ», пишет В. Батшев, в который с Власовым вступили начальник отдела пропаганды ОКВ (Верховное главнокомандование Вермахта) полковник Мартин, его сотрудники лейтенант Дюрксен, член НТС А. Казанцев и капитан В. Штрик-Штрикфельдт, были близки кругу высших офицеров-заговорщиков Рейха во главе с К. Штауффенбергом и заставляли Власова действовать дальше. И бесконечно обнадеживал непрекращавшийся поток перебежчиков из Красной армии, горевших желанием вступить в армию антибольшевистскую, власовскую. А еще были теплые встречи с народом оккупированных / освобожденных территорий, для которых Власов был знаменем, символом, надеждой, пусть и туманной.

Противоречия кричащие, ситуация алогичная, почти тупиковая. Остававшийся формально военнопленным (за очередную «провинность» – неосторожную фразу о том, что он радушно примет немецких гостей в Петербурге после общей победы над Сталиным, он попал под домашний арест), антибольшевик, говоривший о преступлениях Гитлера, не нацист, не германофил и не русофоб, он не избавился еще и от советских привычек. Так в Смоленском обращении Власов дважды употребляет, хоть и в обратном смысле, чекистский штамп «враги народа», а идея превращения войны с немцами в войну гражданскую подсознательно взята у В. Ленина. Даже внешний вид, «форма», которую он носил в Германии, подчеркивает эту противоречивость Власова, его странный, непонятный статус в стане врагов-друзей: «Черные брюки (с лампасами) и темно-коричневый мундир без знаков отличия и такая же шинель с красными отворотами» «из ткани, которую достал Штрикфельдт» (с. 205). Невольно почему-то вспоминается другой генерал – Чарнота из пьесы М. Булгакова «Бег», торговавший на константинопольском базаре «резиновыми чертями и какими-то прыгающими фигурками», щеголявшего по городу «в черкеске, но без серебряного пояса и без кинжала, в кальсонах лимонного цвета». Если отнять неистребимый (иногда излишний) булгаковский комизм, то и Власов ведь был в чем-то таким Чарнотой, т.е. в положении бесправного эмигранта, только не «белого», но и уже не «красного».

Есть, кстати, в книге и небольшая глава «Власов и эмигранты», где о встрече с героем книги вспоминает И.Л. Новосильцев. Характерно, что при всей симпатии к Власову автор мемуаров не считал Андрея Андреевича фигурой исключительной. «Русское Освободительное Движение, – пишет И. Новосильцев, – зародилось до того, как он (Власов) попал в плен, оно было народно-стихийным», и в этом «моральное оправдание Власова». Как присоединившийся к Движению и давший ему «свое имя», считает И. Новосильцев, Власов имел право на компромисс с немцами, как московские князья, которые ездили в Орду», как Александр Невский (с. 150-151).Этот компромисс, вероятно, тяготил Власова, превращал его жизнь в муку, тем более что ни «московским князем», ни Александром Невским он не был. Единственная «должность», «звание», статус, делавшее его существование реальным, а не символическим (лишь «имя» для уже существовавшего Движения), было большевистское клеймо предателя. Это и заставило Сталина признать существование Власова в качестве опасного противника, врага, подлежащего незамедлительному уничтожению.

Поручалось это дело партизанам, воевавшим с власовцами, которые были в составе немецких частей и оборонительных отрядов сел и городов, а также диверсионным группам, проникавшим в Берлин. Убеждая читателя в отсутствии отличий спецотрядов НКВД от партизанских отрядов, В. Батшев не только не уводит повествование в сторону (Власов – их главная цель), но и развенчивает один из крупных советских мифов той поры. Видно, что это (война с мифами плюс рассказ о Власове в самом широком контексте) стало для автора «фирменным» приемом. И, как всегда, разоблачение партизанщины и ее вождей (например, С. Ковпака – «Человека-Никто») превращается в страстный памфлет и одновременно в документальный триллер. Будь то рассказ об «автономном районе» в Локте Брянской области и его главе Б. Каминском или о «независимом районе старовера Зуева». Узнает читатель точку зрения автора на Катынь и Винницу, массовые захоронения расстрелянных в которых трактуются как дело рук НКВД. Смущает, правда, что эти громкие разоблачения гитлеровцев удачно совпали с их отступлением, когда они нуждались в фактах преступных деяний власти Сталина и его сатрапов. Но в общем антибольшевистском потоке книги В. Батшева, сметающего все сомнения, это лишь частность, пусть и значимая, о которой здесь допустимо говорить в общем ряду других событий.

3.

Тем временем мощный поток «Власова» подходит к 1944 году и переваливает экватор 4-томника к 3-му и 4-му томам. Чтение тут, при заранее известном исходе войны, предстоит уже другое, словно бы против течения. Объясним, почему. Да, казаки, эти антибольшевики по природе, по-прежнему были против Сталина. Да, НТСовцы, эта главная «третья сила» (см. одноименную книгу А. Казанцева) и идеологическая опора Власова и РОА, боролись еще самоотверженнее, на два фронта – с нацистами и большевиками, и в Берлине, и в России. Да, Власов и его дело наконец-то легализовались, оформившись в КОНР (Комитет спасения народов России) и в Штаб Вооруженных сил будущей Освободительной армии, которая просто-таки рвалась «разбить военную машину большевизма» (с. 516). Да, автор горячо стоит за всех своих «коллективных» (казаки, НТСовцы) и «индивидуальных» (Власов, Трухин, Малышкин и др.) героев книги. Он знает, что успех просто обязан быть на их стороне, но и то, что история и ее «гитлеровское» (особенно после неудавшегося покушения на фюрера) течение, наоборот, против них. И даже помощь Гиммлера, неожиданно поддержавшего власовское дело, была на самом деле лукавой и, в конечном счете, предательской. Потому-то в книге, как мы полагаем, обнаруживается явственный противоток, мощное авторское противостояние желаемого действительному. При том что В. Батшев делает все, чтобы максимально задокументировать свою книгу, усиливая тем самым противоток.

Это напоминает противостояние правды и истины, о котором еще в «Вехах» писал Н. Бердяев, когда во имя «интеллигентской «правды» – «уравнительной справедливости» и «народного благосостояния» (т.е. социализма и коммунизма), оказалась «парализована» философская истина, «интерес поставлен выше истины, человеческое выше Божеского». Не отсюда ли и постоянная борьба В. Батшева с мифами – самым одиозным продуктом этой «правды». И самый, может быть, обильный выплеск этого мифоборчества в войне за истину, подлинность – часть 10-я 3-го тома, риторически озаглавленная: «Освобожденная или оккупированная территория?» Ибо В. Батшев твердо знает, опросив «сотни» жителей тех территорий, что не было «при немцах хуже, чем при большевиках». Тем не менее, он дает в своей книге «картину по возможности во всем ее объеме», и выясняется, что тут, на «освобожденных территориях» свирепствовал настоящий фашистский геноцид: «евреи, цыгане, сумасшедшие» безжалостно уничтожались, и вряд ли русским, украинцам и т.д. было намного легче. Гораздо точнее компромиссная фраза автора: «Нельзя мерить оккупацию меркой одного города. В каждом месте жизнь текла в своих берегах» (с. 184). Получается, что вопросительный знак в названии этой 10-й части не совсем и риторический, и освобожденная территория все-таки оставалась оккупированной, а ее жители во всем подвластными гитлеровцам. Еще более убеждает в такой двойственности глава «Остарбайтеры» о приехавших на работу в Германию, «всех добровольцев и принудительно привезенных третировали как полурабов» (с. 536). Но в то же время к ним как к равным относились «немецкие коллеги по работе, делясь своими обедами с русскими». Плохое мешалось с хорошим, вновь следует примиряющий вывод: «Все зависело от человечности начальника лагеря», среди которых попадались и «настоящие звери» (с. 560).

4.

Человечность в ее противостоянии звериности – пожалуй, ключевое понятие заключительного, 4-го тома «Власова». С первых же его страниц В. Батшев ошеломляет читателя картинами небывалой жестокости советских солдат и офицеров, пересекших границу Германии. О мародерстве, грабежах, насилиях, убийствах и разрушениях рассказано, как это принято у автора книги, устами очевидцев и иллюстрировано фотографиями, и оттого ощущение звериности соделанного на этой территории (то ли освобожденной, то ли оккупированной?) становится еще реальней. Здесь русских еще можно оправдывать: они «жгли Германию от Буга до Эльбы» в ответ на немецкие зверства, а также отсутствием религиозности из-за насаждаемого насильно атеизма в СССР да еще поддаваясь оголтелой пропаганде мести И. Эренбургом: «За око – два ока», «за каплю крови – пуд крови». Но когда после 9 мая началась охота на власовцев, сдавшихся англо-американцам, этим советским-русским оправданий уже не найти. Можно, конечно, все списать на Ялтинские соглашения, подписанные союзниками под давлением Сталина, и не думавшего давать какие-либо послабления пленным. Тем более власовцам. Можно клеймить позором британцев и янки, зверски избивавших отчаянно упиравшихся антикоммунистов, буквально встаскивая избитых до полусмерти людей в машины на пути в ад советских лагерей. Но главнее, страшнее и жутче тот образ сталинского СССР, застенков НКВД, ГУЛАГовских лагерей, который был всем знаком с 30-х гг., и возвращаться в этот кошмар, на верную гибель, не хотел никто.

Жадной толпой, стервятниками в предвкушении добычи показаны в книге эти «советчики», возбужденные жаждой мести еще более садистской, чем к немцам. Всю меру этой чудовищной жестокости испытал на себе Власов и его соратники, когда их, осужденных закрытым судом, не просто повесили после долгих пыток, полумертвыми, а вздернули «крюками под челюсть, под основание черепа» (с. 571). Можно ли придумать иное доказательство праведности дела Власова и его армии, если враг исходит черной желчью в поистине сатанинской злобе, а не по-христиански прощает, признавая право на инакомыслие? Не рискнем назвать смерть А. Власова, Г. Жиленкова, Ф. Трухина и еще восьми соратников Власова с великомученичеством, при неискушенности в канонах христианской святости. Но то, что власовское дело было настоящим подвижничеством во имя идеи, очевидно, утопической – «воевать не с народом, а с большевизмом», «хоть с чертом (Гитлером), но против большевиков» (лозунг П. Врангеля) – совершенно ясно.

У нас уже мелькнуло, когда речь шла о новой форме Власова-перебежчика сравнение с генералом Чарнотой из булгаковского «Бега». Для Власова и его внутренней «формы» апреля-мая 1945 г. более актуален уже другой герой пьесы – Хлудов, генерал в солдатской шинели, со «старыми глазами» и вечной болью от потерянной «белой» России: «Я болен, я болен. Только не знаю, чем», – говорит он сам о себе». «Человек большой воли», он понимает причины этой своей боли-болезни – вступление в борьбу с «ними», будучи «бессильными», говорит он Главнокомандующему. И при этом быть в роли того, кто «знает, что ничего не выйдет и который должен (что-то) делать». Совпадение удивительное, но все-таки не до конца «власовское». Хлудов заканчивает свой «бег» самоубийством, тогда как Власов практически добровольно сдался врагам (кстати, во втором варианте концовки пьесы есть у М. Булгакова финал с возвращением Хлудова в большевистскую Россию!). Хлудов – герой, но не подвижник, Власов, хоть и эмигрант поневоле, но глава целого Движения «третьей силы» России, возведший свой путь в степень героя с большой буквы.

Во Власове, несомненно, было хлудовское начало – чувство обреченности, ощущения жизни как бега и сна, тяжелого, больного. Так, в конце апреля 1945 г. он, пишет В. Батшев, «производил впечатление уставшего, морально подавленного человека, вынужденного играть роль. Вяло произносил как бы заученные им чужие слова…». А вот свидетельство очевидца, Ю. Жеребкова: «За внешним спокойствием я заметил усталость и потерю энергии… Он не видел, не хотел видеть надвинувшуюся близкую опасность» (с. 174). Но, в отличие от «белого», отошедшего в историю типа и характера борца с большевиками и его опытом пораженца, в бывшем «красном» генерале, знавшем вкус больших побед, во Власове преобладал чисто русский тип героя-вопреки-обстоятельствам-жизни, ее среды и мнения большинства. В этом смысле он ближе праведникам Н. Лескова – рыцарям долга и чести Однодуму и Николаю Фермору, «несмертельному» Головану и «баснословному» Левше, для которых Родина была не источником наживы, а иконой, прообразом, идеалом грядущего Отечества бессребреников, несовместимого с предательством и изменой.

Не зря рассказ об аресте Власова автор заканчивает на высокой ноте, на пафосе, едва ли не «белым» стихом, заставляя вспомнить в том числе и лесковских героев: «Взгляд его (Власова) был устремлен вдаль. // Наступала его Голгофа. // Всматриваясь в эту «необъятную даль» чужой земли, он представлял ту землю, за которую он готов был отдать и отдает свою кровь» (с. 357). Сравним с тем, как переживал свой плен в «татарских степях» «очарованный странник» Иван Флягин из одноименной повести и описание этого состояния музыкой неповторимого лесковского слова: «Ах, судари, как это все с детства памятное (…) понапрет на душу, и станет вдруг загнетать на печенях, что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучен и столько лет на духу не был (…) и охватит тебя тоска (…) и начнешь молиться… и молишься, так молишься, что даже снег инда под коленами протает и где слезы падали – утром травку увидишь». Слез Власова в суровой книге В. Батшева мы не увидим. Только автор в этом томе чаще, чем в предыдущих, обнаружит и возвысит свой голос в репликах или в небольших лирических отступлениях, переставая сдерживаться: «Командует сейчас уже не Власов, не личность, а безличные выскочки в генеральских мундирах (…). // Не был он с ними. // Он покинул дивизию. // Власов в очередной раз столкнулся с трусостью в собственных рядах» (с. 278) (гл. «Чехословакия. 1-2 мая 1945»). «У меня, у автора, волосы встают дыбом, когда читаешь такие циничные заявления» (с. 486) (гл. «Наши югославские братья»). «Как же хочется, чтобы герои не умирали!» (с. 572) (гл. «Смерть Власова»).

Но все-таки В. Батшев, при всей своей склонности к филиппикам, предпочитает документ прямой речи и пафосу. О жесткости англо-американских солдат (свидетели, кстати, заметили, что среди них были полякоговорящие и даже с нашивками в виде шестиконечной звезды) говорят сами выжившие участники кровавых «выдач» в Лиенце, Пеггеце, Шпитале, Юденбурге – Н. Краснов, А. Делианич, Н. Козорез, Г. Вербицкий, Е. Польская, Б. Ганусовский и др. В большинстве случаев все-таки «прямые включения» автора книги в повествование касаются самой книги: напоминают читателям, в каком томе и о ком писалось или даже «пару сотен страниц назад» в 4-м томе, потому что «за три предыдущих тома» они «могли подзабыть отдельных действующих лиц» (с. 266). А также о всей книге в целом: «Хотя могу похвастаться, в этой книге использовано в несколько раз больше воспоминаний, чем у лорда (Н. Бетелла. – В. Я.). К тому же эти воспоминания преданных, на чьей стороне – я, в отличие от стороннего наблюдателя Н. Бетелла» (с. 408).

Это служит наглядным подтверждением того, что 4-томник этот – не сборник материалов «на данную тему», случайно и вольно расположенных, а книга с продуманной, выстроенной стратегией и тактикой «атаки» на читательское восприятие. С преобладанием воспоминаний, так сказать, «соавторов» В. Батшева, хроникой событий, обязательной рубрикой «Документы», памфлетами-отступлениями, разоблачающими советские мифы, беллетризованными эпизодами-сценами с участием Власова, Сталина, Гитлера и др. В 4-м томе повествование все более принимает черты авантюрно-приключенческого романа (в 1-м томе мы уже наблюдали подобные жанровые «сдвиги»), сколь ни кощунственно так писать о гибели дивизий РОА и казачьих частей и процедурах выдач власовцев и казаков «красным». Тем не менее читается этот том с неослабевающим, напряженным интересом. В поисках наилучшего выхода из тупиковой ситуации – наступления сталинцев, капитуляции гитлеровцев, верность союзническим обязательствам англо-американцев – власовцы судорожно меняли маршрут своего отхода. Автору остается только следить за вехами этих блужданий: «Апрель 1945. Бавария», «Первая дивизия РОА уходит с фронта», «ХУ Казачий кавалерийский корпус», «Чехословакия», «Словения. Полк РОА «Варяг»», «Берлин. Конец апреля» и т.д. До тех пор, пока власовцы под командованием импульсивного С. Буняченко (Власов, считает В. Батшев, был им арестован из-за острых разногласий) не решили сдаться американцам, которые 12 мая и выдали их «советчикам».

Все происходило тогда слишком быстро, чтобы принимать хладнокровные решения. Власов до конца верил немцам, что война в Европе продлится до сентября 1945 г., и союзники Сталина к этому времени превратятся в его врагов в силу противоестественности союза капиталистов и коммунистов. Да и веры в то, что большевики победят, ни у кого не было до самого последнего момента. Особенно после сформирования РОА в марте 1945 г. и первых боев с Красной армией. Только этим можно объяснить действия Первой дивизии РОА по вмешательству в дела Чехословакии, когда в Праге произошло восстание против немцев, еще остававшихся союзниками Власова. Эти действия, уже под командой не Власова, а Буняченко, иначе не назовешь, как «безумными и авантюрными», по словам В. Батшева.

Гибель РОА переросла в трагедию, когда, доверившись англо-американцам, ее бойцы были выданы сталинцам. Устами участников тех событий автор описывает, как англичане клятвенно обещали не выдавать русских пленных, даже для убедительности кормили их конфетами и бисквитами, улыбались, маскируя выдачу под перевод в другой лагерь или поездку «на конференцию», а потом, не раздумывая, избивали, силой отдавая «красным». Те, кто не верил в искренность подобных «друзей», убегали в лес и в горы, спрыгивали с машин, пользуясь беспечностью охраны, просачивались разными способами через кордоны – лишь бы избежать «радостной» встречи с Родиной. Менее стойкие и удачливые вешались, травились, резали вены и горло, прыгали с моста в реку, бросались на штыки и под пули. Читать все это страшно и больно. Но оторваться невозможно. Так было, так распорядилась история, не ведающая противоречий между правдой и истиной.

И в этом заслуга В. Батшева, которому удалось в своем «Власове» совместить объективность, показав реальную картину происходивших в Германии и СССР событий, с пристрастностью, откровенными симпатиями герою книги и возглавляемому им Движению. Он так и пишет: «Да, я занимаюсь апологетикой ОДНР (Освободительное Движение Народов России. – В. Я.). Но если не я, то почему-то не нашлось сегодня других, кто бы в таком объеме и со всех сторон показал величие и трагедию Движения. // Если не я, то кто же?» (с. 126). Для этого непростого синтеза пристрастности и беспристрастности пришлось пожертвовать отходом своего авторского «Я» на второй план, уступать право повествования многочисленным мемуаристам-«соавторам» (иногда кажется, что «Власов» написан больше о НТС и судьбах его членов, которых так много цитирует В. Батшев, во время войны, чем о самом Власове). Но когда авторский голос прорывается сквозь плотную ткань повествования, то сомнений не остается, кто здесь главный и кто ведет нить рассказа, управляя всей грандиозной «армией» материалов к книге, которые В. Батшев собирал 12 лет, с 1989 по 2002 гг.

Книга впечатляет. Своим объемом и пафосом. И силой убеждения в значимости Власова и его дела, вопреки стойким стереотипам именования генерала и его соратников как презренных предателей и изменников. Да, нам, российским читателям, унаследовавшим традиции советского «власововедения» с категорическим отрицанием этого жуткого «антигероя», отрешиться от удобной схемы весьма нелегко. Образ генерала Власова и его армии, одетой в немецкую форму, живущих на всем немецком, среди тех, кто истязал и расстреливал земляков-соотечественников в лагерях смерти, в оккупации, на фронтах войны, не позволяет внять даже столь солидной книге В. Батшева. Видимо, надо окунуться в ту среду – эмигрантов и диссидентов, в которой родился «Власов», читать книги, там издающиеся, послушать их «вживую», подышать их воздухом, чтобы наконец наше восприятие Власова пошатнулось, сдвинулось с насиженного места. Поэтому 4-томная книга В. Батшева «Власов» – не для одноразового прочтения: прочитал и стал «апологетом ОДНР» и его главы. Она требует неоднократного к ней возвращения. В том числе и профессиональных историков, не менее зашоренных, как мы видели, чем «обычные» читатели, каким является и автор данной статьи. И потому 10 лет со времени выхода книги и вручения ей премии «Veritas» срок небольшой. Впереди – новые юбилеи, новые споры и откровения на пути к постижению такой непростой исторической фигуры, как Андрей Андреевич Власов.

***

В издательстве «Литературный европеец» вышло третье, дополненное, исправленное и улучшенное издание 4-х томного произведения Владимира Батшева «Власов».

Книга будет презентирована на стенде издательства на Франкфуртской книжной ярмарке 14-18 октября 2015 года.

Владимир ЯРАНЦЕВ
(Новосибирск)