КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
“А чем больше в стране государственных тайн, тем ниже уровень нравственности. Все это вместе взятое разъедает как ржавчина умы граждан, делает государство и их самих пугалом и посмешищем в глазах людей и наций, живущих или старающихся жить по законам демократическим…
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
…А на Земле в разных её уголках откроются центры-музеи государственной тайны, посетители которых будут изумляться уродливым козням, которые они же когда-то в прошлых жизнях, будучи пленниками реактивного ума, с упоением и отвагой строили друг другу, неся смерть и разрушение тайными акциями, операциями, за которые, вытянувшись в струнку перед каким-либо главой государства и сияя как медный начищенный таз, выкрикивали что-то вроде «Служу… тому-то и сему-то!», получая на грудь очередную орденскую бляху… Но тайны, как ни странно, останутся. Однажды кто-то любопытный или заинтересованный спросит свою знакомую: -Люба, у тебя что с Андреем? А та лукаво ему ответит: – А это не твоё дело. Это моя тайна! Аминь.”
А.С.Прокопенко “Чудовище по имени Государственная тайна”
Анатолий Стефанович Прокопенко (1933-2013), известный советский, российский историк-архивист, один из руководителей архивного ведомства СССР-РФ в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века, заслуженный работник культуры РФ. Окончив Московский государственный историко-архивный институт, А.С. Прокопенко пришел в Главное архивное управление при Совете Министров СССР. В 1974 г. был назначен директором Центрального государственного архива научно-технической документации СССР и направлен в г. Куйбышев (ныне Самара) для завершения строительства нового здания архива. В 1979 г. А.С. Прокопенко вернулся в Москву на должность начальника Государственной инспекции архивов Главного архивного управления при Совете Министров СССР. В 1988 г. его назначают директором Центрального государственного архива, известного в архивной среде больше под названием «Особый архив», который он возглавлял вплоть до назначения в 1991 г. заместителем председателя Комитета по делам архивов при Совете Министров РСФСР (Правительстве Российской Федерации). В 1990 году Прокопенко представил в ЦК КПСС неопровержимые документальные свидетельства о расстреле под Катынью польских офицеров. А 21 октября 1992 г. согласно распоряжению вице-президента РФ N 44-рв вошел в рабочую группу (из 2-х человек) “для координации деятельности по завершению работ, связанных с гибелью весной 1940 года польских военнослужащих, содержавшихся в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях НКВД”. В 1993 г. он одновременно исполнял обязанности директора Центра хранения современной документации. Видимо, за чересчур активную деятельность в “катынском деле”, благожелательное отношение к исследователям “дела Валленберга”, интерес к фактам использования психиатрии в политических целях в СССР и т.п. А.С. Прокопенко был “удален” из архивов – переведен на работу в Администрацию Президента Российской Федерации, работал в Комиссии по делам репрессированных народов и Международной комиссии по правам человека. Административную работу А.С. Прокопенко успешно совмещал с научной деятельностью. Им было опубликовано более 100 научных и публицистических работ. Среди них вышедший в 1991 г. в Германии сборник документов «Я хочу вырваться из этого ада» (письма с германского Восточного фронта 1941–1945 гг.) с предисловием канцлера Германии Гельмута Коля, книги «Безумная психиатрия» (1997), «Лекари души» (2005), «Чудовище по имени Государственная тайна» (2009) (не была опубликована – осталась лишь в интернете). В последней книге А.С. Прокопенко, человек большой души, совести и честности рассказал о том, что видел в фондах архивов Старой площади и КГБ после провала августовского путча 1991 года, когда была реальной возможность сделать доступной большую часть этих архивов для всех добросовестных, заинтересованных в этом людей. Здесь же и в последних своих интервью [4] он с болью и тревогой говорил, что после кратковременной “оттепели” начала 90-х годов прошлого века, важные архивы РФ стали вновь непроницаемыми для тех, кто хотел пролить свет на грязные тайны советского режима.
А.С. Прокопенко: В архивах Старой площади и КГБ СССР после краха августовского путча 1991 года
О становлении архивного дела в РФ А.С. Прокопенко рассказал в своем эссе ” Чудовище по имени Государственная тайна” [1]. Ко времени его опубликования в интернете, он был уже не у дел, в известной “опале”, на пенсии, не имел доступа к документам. Во избежание возможных неприятностей, повествование ведется от имени вымышленного персонажа – Независимова Стефана Степановича (“В прошлом весьма важный архивный функционер – он необыкновенно интересно рассказывал о том, как на свой страх и риск, не посвящая в свои замыслы кремлевских правителей, открывал общественности тайны секретных архивов СССР”). Конечно, Независимов и есть сам А.С. Прокопенко. Фамилии многих действующих лиц искажены, однако поддаются вполне несложной дешифровке.
Анатолий Стефанович Прокопенко 2009После такой дешифровки рассказ А.С. Прокопенко о действительном начале архивного дела России в дни августовского путча ГКЧП 1991 года выглядит следующим образом. Председатель Российского архивного управления Рудольф Германович Пихоя ещё 19 августа 1991 г. исчез из управления, и перебрался в Белый Дом, где, “надев на крупный животик автомат, стал частью живого щита своего лидера. Вид у него, как потом рассказывали, был уморительный. Небольшой, коренастый, внешне напоминавший рассерженного барсука… и автомат на “пузе”. Ему не довелось пострелять, но “обретаясь в Доме Правительства РСФСР, одно благое дело он всё же успел сотворить. Чуть ли не на ходу, подобно Ленину, подписывавшему в дни Октябрьского переворота на колене первые советские декреты, … сочинил два коротких, но взрывных по содержанию указа новой власти о переходе в ведение народа всех архивов ЦК КПСС, КГБ СССР и подмахнул их у Ельцина.”
После этого надо было приступать к реализации указов: российские архивные чиновники перебрались на Старую площадь и приступили к экспроприации информационных богатств КПСС.
Однако случилось это спустя неделю после окончания неудавшегося путча. За это время чиновники Старой площади, как могли, уничтожали или прятали свои архивы: уже 19 августа заработали на полную мощь бумагорезательные и бумаго-сжигательные машины, утром 24 августа, в пятницу, несколько грузовиков с архивными папками под покровом ночи выехали из ворот партийной цитадели и скрылись в неизвестном направлении, увозя тайны, вывозили что-то и по подземке, соединяющей Кремль со Старой площадью. Всё это было возможным до тех пор, пока охрану зданий ЦК КПСС нес батальон дивизии им. Дзержинского. Вскоре чекистов-охранников сменили курсанты Московской и Орловской высших школ милиции и партийные чиновники покинули Старую площадь, “подвергаясь на проходных грязным оскорблениям толпы. Огромная территория владений ЦК какое-то время напоминала мёртвое царство, пронизанное зловещей тишиной. Именно в это время на Старую площадь и нагрянуло нищее племя архивистов… Архив ЦК КПСС, носивший официальное название «Архивный сектор общего отдела ЦК КПСС», никакой головной боли у новых хозяев не вызвал. Партийные архивисты…единственные, кто не бросил свои опечатанные хранилища и никого постороннего в них не пустил”.
Сотрудникам Главархива России пришлось серьезно поработать, чтобы овладеть документами так называемого текущего делопроизводства, т.е. бумагами, что только-только были написаны функционерами и лежали в кабинетах, сейфах, столах более шестисот помещений Старой площади. Т.о. с партийными архивами победители управились достойно.
Исполнение Указа «Об архивах Комитета государственной безопасности СССР» казалось трудным и, скорее всего, нереальным. Если обитатели цитадели на Старой площади по собственной воле бежали, то «дзержинцы» своей мрачной крепости на Лубянке не покинули и достаточно спокойно выдержали психологическое давление «демократической» толпы, бушевавшей на площади имени их прародителя и кумира Дзержинского, изваяние которого все же было сдернуто с пьедестала. Хотя во главе КГБ и встал демократ В. Бакатин, никто не хотел брать на себя ответственность за выполнение президентского указа. Вдобавок, “Ельцин тайно встретился с чекистами и велел им своей профессии не забывать и не трепаться перед журналистами всех мастей о своей приверженности демократии. Не ваш, мол, это вопрос. Независимов понял, что вот-вот начнётся медленное неафишируемое свёртывание едва начавшегося процесса раскрытия секретных архивов”.
В ту пору по отношению к КГБ весьма решительно был настроен Верховный Совет РСФСР во главе с Р. Хасбулатовым. Несомненным радикализмом отличался и натерпевшийся от КГБ и председатель комитета ВС РСФСР по правам человека Ковалёв Сергей Адамович, а также учитель истории, диссидент, не так давно вышедший из «гулаговских» ворот, Арсений Рогинский, возглавивший правозащитную организацию «Мемориал» и его помощники Никита Петров и Никита Охотин. Эти люди, включая А.С. Прокопенко сочинили Постановление Президиума Верховного Совета РСФСР «Об образовании комиссии по организации передачи-приёма архивов КПСС и КГБ СССР на государственное хранение и их использование». Эту бумагу тут же подписал Руслан Хасбулатов. Комиссия была многочисленной – целых 52 человека. “На всякий случай. Председателем назначили тогда влиятельного народного депутата, историка, генерал-полковника, ныне покойного Д.А. Волкогонова.
Из фигур, которых ещё и сейчас помнят, – ныне так же покойный журналист Ю.П. Щекочихин, вездесущий боевой священник Г.П. Якунин, наверное, единственный из всей православной братии – политик и народный депутат, один из творцов новой Конституции РФ В.Л. Шейнис, легендарный ректор РГГУ, глашатай перестройки Ю.Н. Афанасьев. Почему-то в эту интеллектуальную компанию затесалась милейшая с виду молодая дама, в ту пору уже народный депутат СССР Э.А. Памфилова. Ещё был очень активный, но куда-то испарившийся через некоторое время словно дух, народный депутат РСФСР со странной для русского уха фамилией Цанкайси, правда, Фёдор Васильевич”. В комиссию вошел и А.С. Прокопенко, как заместитель председателя Комитета по делам архивов при Совете Министров РСФСР. «Силовиков» представляли: Краюшкин А.А. – и. о. начальника отдела Межреспубликанской службы безопасности СССР (это название вместо КГБ); Рожков В.М., первый заместитель начальника Центральной службы разведки СССР; Запорожченко В.В., генерал, начальник Центрального архива пограничных войск. “В комиссию вошёл «хитрейший лис», ставивший во главу угла служение корпоративным интересам, – представитель службы внешней разведки Ю. Коболадзе. Однажды в ироничной форме он поведал своим новым «коллегам», явно им презираемым (какие-то жалкие архивисты, недобитые диссиденты, журналюги), что документы Первого управления КГБ СССР им никогда как ушей своих не видать. Единожды озвучив эту мысль, которую, как заметил про себя Независимов, никто не оспорил, он более на заседаниях комиссии не появлялся. Позднее, как и все ушлые чекисты, подался в бизнес, стал директором инвестиционной компании «Ренессанс Капитал»”.
Намерения, изложенные в постановлении, были очень правильные: обеспечить доступ членам комиссии ко всем документам КГБ, какие бы на них не стояли запретительные грифы, определить объем и типы этих документов и самое главное – подготовить регламент организации их использования. “А вот кто это всё будет реально исполнять? Памфилова и Цанкайси? Или Коболадзе с Рожковым? От них всего этого дождешься, когда рак на горе свистнет. Подавляющее большинство членов комиссии никакого понятия не имели, где этот архив КГБ обретается. Многие наивно полагали, что он вот здесь, прямо в подвалах на Лубянке и лежит”.
За дело взялись четверо: Прокопенко, Рогинский, Петров и Охотин. Каждый день через подъезды №№ 4 и 5 как на работу они шли в лубянские апартаменты Краюшкина и там вместе обсуждали и набрасывали грандиозный план передачи родному народу архива КГБ. Выяснилось, что никаких постоянных хранилищ КГБ на Лубянке нет. Точное географическое месторасположение их сегодня называть избегают. Хотя в 1991 и 1992 гг. они кое-где в прессе упоминались, но тогда времена были другие. Чекистские архивы, начиная с Московской области, расположились по удаляющейся на восток, вглубь России, линии – за Урал. Первым в программе посещения в ноябре 1991 г. значилось одно из самых крупнейших хранилищ, “расположенное в окрестностях небольшого романтического городка Московской области… Ну, вот оно, наконец, главное хранилище документов КГБ СССР! Крепкое, как гриб-боровик, в несколько этажей каменное здание. Приветливые, но настороженные сотрудники.
Независимов и его опытная команда сразу приступили к изучению справочно-информационной картотеки. Кто лишён тяги к исследованию архивных писаний, да ещё такого ведомства, не в состоянии понять чувств, охвативших высокопоставленных контролёров: почти 15 тысяч погонных метров полок, на которых стройными рядами угнездились 268 тысяч секретных досье! И названия фондов специфические – таких в обычных государственных архивах отродясь не встретишь. Самый большой – фонд дел оперативного учёта. Ну, как без него! Вся страна, отдельные люди, группы людей и целые учреждения находились под бдительным оком чекистов. Тут тебе и папки оперативной проверки, и оперативной разработки, и оперативного наблюдения, и формуляры. Полистав регистрационный журнал, Независимов прикинул, что только за период с 1940 по 1978 годы «контора глубокого бурения» завела 2 миллиона дел этого самого оперативного учёта. К сожалению, пользуясь своей неограниченной властью, хитроумные «дзержинцы» на всякий случай большинство из них уничтожили. От двух миллионов остались рожки да ножки – не более 100 тысяч. Таким образом, чекисты превратили в прах информацию о сломанных ими судьбах миллионов людей.
…Независимов полистал рабочие досье агентов, в надежде зацепиться взглядом хоть за малюсенькие сведения, касающиеся жизни и смерти С.А. Есенина, В.В. Маяковского, а также причастности к ВЧК-ГПУ так называемых «друзей» С.А. Есенина – Эрлиха, Бермана…Однако зоркие хозяева архива под всяческими предлогами пытались его от этого занятия отвлечь: то пойдёмте на обед, то попьем чайку, то пора перейти в новое хранилище…
А в новом хранилище контролёров ждал фонд уголовных дел, подразделявшийся на две группы: «Р-досье» с реабилитирующими решениями или отменёнными приговорами и «Н-досье» на осужденных, которым было отказано в этой самой реабилитации…
Ну, и, конечно, фонд секретного делопроизводства. Вроде всё секретно в этом ведомстве, а этот – как бы вдвойне секретен… В этом хранилище можно было всё узнать о «творчестве» чекистов центрального аппарата, состоявшего из двенадцати структур. Под номером первым, естественно, значилось управление разведки, хотя непосредственно досье этого подразделения хранились где-то обособленно. Наверное, потому, что оперативная разработка угодных ей шпионов за рубежом относилась к числу суперсекретных. А если к этому добавить аналитические материалы по неустанной на протяжении многих десятилетий подготовке революций за кордоном, то можно было понять, почему разведчики не доверяли хранение своей «взрывоопасной» документации родному центральному архиву.
Управления под номерами 2 и 3 занимались «контрмероприятиями»: в интересах государства вредили экономике капиталистических, да и социалистических государств, если они пытались выбиться из удушающей упряжки кремлёвских властителей…
Управление под номером 5 – это те самые главные «питекантропы», сломавшие судьбы немалому числу достойнейших талантливейших людей, например, академику А.Д. Сахарову. Рядышком управление номер 7 – сборище людей, род занятий которых во все времена вызывал у людей омерзение – наружные топтуны… Далее 9-ое управление. Без него никуда. Кому-то ведь надо было денно и нощно охранять «небожителей» и их объекты, и одновременно подленько шпионить за ними. А вот и 12-ое управление и его бесславные рыцари, жившие и работавшие по принципу «ни сна, ни отдыха измученной душе моей». Попробуй дни и ночи напролёт подслушивать чужие беседы.
Покончив с фондом секретариата и центрального аппарата КГБ, Независимов с коллегами перешел к фондам особого хранения и к коллекционным фондам, содержавшим материалы ВЧК-ГПУ. Досье на очень известные по книгам, кинофильмам исторические личности, уникальные фотоматериалы, которые никогда не являлись взору общественности…. Тут же рядом масса пожелтевших от времени душеубийственных приказов по ВЧК-КГБ, ещё более пугающие своим содержанием документы тюремного отдела, особой инспекции управления кадров и т.д. и т.п. Особо углубляться в изучение потрясающих фолиантов, ни кем из историков не виденных, просто не было времени. Успеть бы записать в свои блокноты всё, что касается организационной структуры архива. Ведь на комиссии строго спросят.
Рауль ВалленбергНо даже это заметно нервировало хозяев. Такое-то в их размеренной до долей секунд воинской службе случилось впервые. И всё же Независимов десятым чутьём выудил толстенное дело князя Толстого-Кутузова и, пробежав его, как говорится, глазами по диагонали, застопорился на сюжетах, связанных с Будапештом военного периода, и на фамилии уже известного ему пропавшего в СССР легендарного спасителя венгерских евреев – шведского дипломата Р. Валленберга (забавная история, случившаяся через несколько лет с участием этого досье и рассказанная автору Независимовым, описана в главе, посвященной Р.Валленбергу)”.
Покров тайны над чекистскими архивами слегка приподнялся, но до полной картины было ещё далеко. Сложилось впечатление, что в этом, главном, хранилище чужакам не всё показали”. Через короткое время команда Независимова поодиночке отправилась в далёкое путешествие: кто в Западную Сибирь, кто в окрестности родины пролетарского вождя, кто ещё южнее вниз по Волге – в другие тайные узилища КГБ. Независимов же слякотным декабрьским днём отбыл с приставленным к нему дядькой-архивистом из «органов» Толиком Лубянкиным (развесёлым красавцем, приятным выпивохой и балагуром) в златоглавый град, привольно раскинувшийся на высоком берегу Клязьмы.
И здесь архив оказался надёжно упрятанным от любопытных глаз за обшарпанными стенами старинного Рождественского монастыря, всё ещё благолепного, но угрюмого, наверное, оттого, что многие десятилетия в своём чреве пришлось терпеть «синепогонников» вместо привычных братьев во Христе.
Стефан Степанович два дня бродил вдоль бесконечных стеллажей, длиною, наверное, в добрый километр, и не мог оторвать глаз от тайных текстов, упрятанных под обложками со зловещим, чёрной краски, названием чекистского ведомства. Все сплошь с привычным ярлыком «совершенно секретно»…Архивного маэстро вновь поразило несметное число уголовных дел – десятки тысяч! И это были досье не только на несчастных доморощенных «врагов народа». Здесь сконцентрировалась информация и на военных преступников нацистской Германии, и граждан многих государств Европы, которые по разумению карательного органа СССР являлись преступниками. А уж пожелтевшие папки фонда секретного делопроизводства притягивали словно магнит. Перипетии европейской истории с 1918 года, мало знаемой народами континента и специалистами-историками, бесконечной кинолентой безмолвно проплывали перед глазами Независимова. Листая досье фонда «СМЕРШ НКВД», коллекции обвинительных заключений по делам ВЧК (1918-1941 гг.), инспекции советской части «Союзного Совета для Японии», прекращённые розыскные дела 2-ого Главного управления МГБ, дела арестованных немцев, содержавшихся в спецлагерях и подлежавших советскому суду, он представлял, сколько бы отдали историки за возможность хотя бы взять их в руки. Да вот только руки коротки! «И всегда будут коротки», – с горечью подумал Независимов. Ещё один раздел архива – трофейный – и вовсе опечалил архивного инспектора. Только совсем недавно он вместе с другими историками – факт за фактом, документ к документу из Особого архива – восстанавливал правду о трагической гибели более 15 тысяч польских граждан под Катынью. А здесь лежит несколько тысяч досье, дополняющих косвенно и прямо другие трагедии граждан Речи Посполитой – документы по личному составу польских органов безопасности, жандармерии. Оказалось, они были взяты в «плен» при насильственном присоединении к СССР земель Западной Украины и Белоруссии по коварному сговору Сталина и Гитлера…
Всё, что мог сделать Независимов на берегах Клязьмы, так это составить краткий отчёт-обзор о чекистском архиве. Поработать для себя, как исследователю, вновь не удалось. Толик Лубянкин с местными коллегами весело и активно тому препятствовали. Лубянкин вообще изумлялся всякий раз, как только Независимов углублялся в чтение какого-либо уголовного дела: – Степаныч, ну чего там можно интересного найти. Одно и то же. Допрос – приговор – расстрел. Слушай, ну их в болото, эти архивные бумажки. Там ребята (в номере гостиницы – А.П.) уже стол накрыли. Огурчики у них – палец откусишь. Закругляйся и давай, пошли… А между тем арестованные люди, очень известные и почти неизвестные, вынужденные отвечать на вопросы цепких следователей, вышивали занятное полотно мировой истории…Независимову было достаточно и беглого пролистывания дел, чтобы успеть выхватить глазами фамилии Валленберга, Кирова, Геринга, Гесса, Котовского, Тухачевского …Коллеги Независимова, вернувшиеся из дальних странствий, также узнали много интересного, что позволило в будущем воссоздать правдивую историю репрессий.
Не будь их – Рогинского, Петрова и Охотина, кто бы узнал о протоколах заседаний президиума и коллегии, приказах, директивах ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД-МГБ за 1919-1953 гг.; комиссии НКВД за 1937-1938 гг.; материалах тюрем ОГПУ-НКВД (Лефортовской, Сухановской); комиссиях по пересмотру уголовных дел осужденных за контрреволюционную деятельность; материалах на бывших царских чиновников и офицеров; материалах особых отделов ВЧК фронтов, армий за 1918-1922 гг.; мириадах уголовных дел и аналитических справок обо всех видах сопротивления народа существующему строю. И всё же общую картину архивного хозяйства КГБ СССР представить было трудновато. Обрисовать ее парламентская комиссия поручила…начальнику10-го управления Межреспубликанской службы безопасности Середнюшкину (Краюшкину. – прим.авт.)…ещё полгода назад и вообразить было невозможно, чтобы старший офицер КГБ, отвечающий за самые тайные архивы страны, своими устами рассказал каким-то субъектам, не вызывающим никакого доверия, о структуре, составе, содержании Центрального архива КГБ ССР. Тогда бы подобное расценили как сумасшествие по полной программе с возможным финишем в психиатрической больнице. Независимова не покидало ощущение, что в некоторой степени причиной отставки через некоторое время Середнюшкина стал этот обзорный доклад, внутренне воспринятый коллегами как своего рода предательство корпоративных интересов «конторы».
Середнюшкин поведал о том, что во всех архивах КГБ СССР сосредоточено девять с половиной миллионов досье, начиная, естественно, с1918года. Из них: следственных дел – 2,9 млн.; фильтрационных на советских граждан – 3,5 млн.; распорядительных и справочных дел по итогам деятельности ВЧК-КГБ – 1,1 млн. О количестве личных досье агентов («сексотов») Середнюшкин всё же умолчал. По мнению Середнюшкина, 70% документов следовало бы передать в ведение государственных архивов и рассекретить (о работе ВЧК, диссидентах, раскулаченных, голоде, репрессиях), а вот материалы служб внешней разведки, служб шифровки и дешифровки, оперативные дела контрразведки должны сохраняться в КГБ в абсолютной тайне. После доклада Середнюшкина многие из присутствующих поняли, что государственной архивной службе доку-ментальная глыба спецорганов явно не по зубам, и с места она сдвинута никогда не будет. Необходимы новые здания, штаты, регламент передачи и использования весьма опасных с точки зрения возможности разглашения информационной сути чекистских документов. Сказав «А», надо было говорить и «Б». Действительно, почему нетронутыми остаются архивы Министерства Обороны и, в частности, архив разведки Генерального штаба? …А разве меньше КГБ отличились на бесславном поприще уничтожения миллионов душ такие монстры советской власти, как Прокуратура СССР, Главная военная прокуратура, военная коллегия Верховного Суда СССР, наконец, НКВД-МВД СССР. И у всех у них «особые» и «не особые» архивы.
Как-то Ельцин предложил главному архивисту страны Пухоеву (Пихоя – прим. авт.) подумать над тем, чтобы и эти хранилища передать в ведение народа. Но последний, струхнув изрядно, решительно отказался от столь щедрого подарка. Тут одни только архивы КГБ денно и нощно вызывали несказанную головную боль.
Игра под названием «Сказка о голом короле» продолжилась… Какие только чудные и фантастические проекты не обсуждались и всё с самым серьезным видом. Обе стороны с удовольствием согласились с тем, что здания чекистских архивов, расположенные на территориях, занимаемых воинскими частями или в культовых зданиях, передаваемых к тому же церкви, не могут быть использованы российскими архивистами. Надо, чтобы новый архив, который условно назвали «Центр архивов служб безопасности» … прямо на площади Дзерж…, простите, на Лубянской площади… Никакого эха с Лубянки. – Ну, раз эха нет, значит, и не было того, что эхо порождает, – молчаливо решили в кабинетах демократической архивной власти. А «голый король» – Пухоев, сурово шевеля усами, на полном серьезе корил Независимова: – Стефан Степанович, Вы плохо работаете. Вам поручено дело эпохальной значимости, а оно и с места не сдвинулось. У вас что, нет новых идей? У Независимова оказалось очень много таких идей, и он, мысленно смеясь, также на полном серьёзе ошарашивал ими своего незадачливого шефа: – Герман Рудольфович, у нас на девятом этаже здания архива Советской армии пустуют огромные площади, куда хоть сейчас можно свезти все фильтрационные и уголовно-следственные дела из всех сусеков КГБ. А когда отдадим Франции из Особого архива её законные 300 000 досье, на освободившиеся полки свободно уместятся документы секретного делопроизводства…– Нет, это не пойдёт. Это сдача наших демократических позиций в угоду прошлому, – решительно провозгласил Пухоев. – Прошу вас подготовить проект постановления Совета Министров о создании нового архива документов бывших спецслужб. Независимов с удовольствием взял из рук Пухоева невидимую иглу с невидимой ниткой и продолжил «шить» виртуальное платье. В итоге получилось ладное постановление, которым поручалось одному – «изыскать для Российского центра специальной документации в г. Москве помещение площадью 2 500 м2», другому – «решить вопрос о дополнительном финансировании деятельности центра», а третьему – «представить в правительство РФ положение о Центре». На том эпопея с передачей в народное пользование документов бывшего КГБ бесславно окончилась, так как из Белого Дома никакого эха не донеслось” [1].
А.С. Прокопенко о деле Рауля Валленберга
Когда А.С. Прокопенко писал эссе “Чудовище по имени Государственная тайна” (2009 год), он был уже на пенсии, не имел более доступа к документам, которые видел почти 20 лет тому назад, страдал от этой изоляции и опалы и стремился рассказать людям о том, что он знал. Этому свидетельствует короткая статья на портале “ЭГ” [2]: “Случайное знакомство корреспондента “Экспресс газеты” с историком-архивистом Анатолием ПРОКОПЕНКО пролило свет на некоторые любопытные страницы истории СССР. Теперь “ЭГ” знает, например, что именно произошло в 1960 году в Мавзолее при покушении на мумию Ленина, как Маленков планировал вынести Ильича с Кремлевской площади, почему нищенство в СССР приобретало угрожающие масштабы и о многих других неизвестных событиях из нашего недалекого прошлого. Обсуждая на повышенных тонах в громыхающем поезде метро недавний показ по государственному каналу документального фильма о смерти Ленина от сифилиса, мы с приятелем пришли к выводу, что Кремль готовит почву для решительного шага по перезахоронению Ленина. Стоящий рядом с нами пожилой человек внимательно прислушивался к разговору и вышел на станции “Белорусская” вслед за нами. “Простите, – сказал он, – я историк-архивист. Как я понял, один из вас журналист? У меня есть интересные документы о Ленине”…”.
В главе 8 своего эссе (которое ему удалось опубликовать лишь в интернете, на сайте проза.ру) А.С. Прокопенко написал о том, что он помнил о деле Рауля Валленберга. Эта глава содержит много неточностей, да и А.С. Прокопенко не был знатоком всего известного об этом деле, однако, представляет большой интерес рассказ очевидца, который находился в непосредственной физической близости от документов, которые позволили бы узнать правду о судьбе Рауля Валленберга, рассказ человека, искренне желавшего помочь найти правду в этом деле.
“В начале 90-х годов ХХ века Независимов познакомился со сводным братом Рауля Валленберга Гиу фон Дарделом. Произошло это в доме шведского дипломата в Москве, куда были приглашены члены только что образованной российско-шведской комиссии по выяснению судьбы легендарного шведа. Все были преисполнены энтузиазма, что вот-вот загадка прояснится. Ведь совсем недавно чекистские архивисты, как они сами выразились, где-то на заброшенных пыльных полках «неожиданно наткнулись на личные вещи Валленберга». Раз сохранились вещи, то где-то рядом должны быть и груды официальных бумаг, рассказывающих о его судьбе. Потекли годы. Комиссия заседала то в Москве, то в Стокгольме, а развязка так и не наступала. Стефан Степанович особо за деятельностью комиссии не следил, хотя увёртливое поведение её российских членов его поражало. В 1997 году он встретился с Гиу фон Дарделом (правильно: Ги фон Дардель – прим. авт.), который приехал в Москву по делам своей академической работы. Сидя в его скромном номере гостиницы за чашкой вечернего чая, Независимов не удержался от вопроса на больную тему:
– Гиу, что для Вас всё-таки главное в вашей поисковой работе, связанной с Раулем?
– Его собеседник слабо улыбнулся:
– Члены нашей семьи, семьи фон Дардел, а я не могу говорить за Валленбергов, хотели бы знать всю правду о Рауле. Это хотели бы знать и многие шведы, сколь бы горькой не оказалась правда о брате. Когда он умер? Где похоронен? Где документальные свидетельства? Не верится, чтобы ничего не осталось.
Горбачёвская перестройка вселила надежду, что теперь-то о Валленберге станет известно всё. Впервые иностранные граждане, члены уже упоминавшейся российско-шведской комиссии, получили доступ к архиву Владимирской тюрьмы, где, по слухам, содержался швед. Со своей стороны тогдашний председатель КГБ Бакатин обязал своих подчинённых отыскать в недрах Лубянки свидетельства о жизни и смерти дипломата. И что же? Родственникам Валленберга нежданно-негаданно передали личные вещи и бумаги Рауля, якобы случайно обнаруженные. Но они не могли быть доказательством того, что дипломата привозили в Москву. Он мог быть убит в Будапеште, а вещи его забрали “особисты”.
В Особом архиве, где директором был Стефан Степанович, «высочайшим» повелением было разрешено в поисках следов шведского пленника просмотреть суперсекретный фонд политотдела бывшего Главного управления по делам военнопленных МВД СССР (ГУПВИ). И вот Особый архив преподнёс сенсацию: впервые нашлись официальные документы, свидетельствующие о пленении Валленберга советскими властями. В архив пришли члены международной комиссии А. Рогинский и В. Бирштейн. Независимов усадил их в своём кабинете, обложил толстенными папками. Решили просматривать их, не пропуская ни одного листа. Едва начали – и удача! Пожалуйста – документ о переводе заключённого Валленберга в феврале 1947 года из Лефортовской тюрьмы на Лубянку. Через несколько дней, в другой папке наткнулись на информацию о важном заключенном – личном шофёре Рауля Лангфельде (правильно: Лангфельдере – прим. авт.). Ошибка Рогинского и Бирштейна, заключалась в том, что они, пролистав не более четверти секретных досье, поделились своими находками с другими членами комиссии, в которой были и товарищи с Лубянки. Такой ход событий кого-то там не устроил и Независимову, как директору, было настоятельно предложено свернуть дальнейшее изучение «опасного» фонда политотдела ГУПВИ – до особого распоряжения.
Российско-шведская бригада мало-помалу собрала сотни копий документов из российских секретных архивов, свидетельствующих о пребывании Валленберга в СССР. Но все они по времени относились к периоду до 17 июня 1947 года (правильно: до 17 июля – прим. авт.) – то есть до официально объявленной в «меморандуме Громыко» даты смерти шведа.
Среди документов отсутствовали самые, как теперь выражаются, знаковые: дело Валленберга; акт о его смерти (хотя Гиу фон Дардел с неистребимой надеждой до последнего верил, что брат жив); акт о вскрытии после смерти; акт о захоронении и, наконец, самое интересное – протоколы допросов.
– Поиски в архиве Владимирской тюрьмы и Особом архиве были не напрасными, – рассказывал Гиу Независимову. – Вместе с тем они наводят на мысль, что советские власти никогда не проводили тотальной проверки своих архивов в поисках следов Валленберга.
Многое о причинах таинственного исчезновения Рауля могло бы рассказать таинственно исчезнувшее письмо министра госбезопасности Абакумова министру иностранных дел В. Молотову от 17 июня 1947 года, совпадающее по времени с рапортом доктора Смольцова о якобы смертельном инфаркте дипломата. Письмо это существовало на самом деле, так как отметка о его реальности имеется в реестре архива МИД.
Сегодня всё ещё остаётся надежда обнаружить или подлинник, или копию письма Абакумова. Где оно? Несомненно, или в архиве бывшего КГБ СССР, или в архиве президента России. Да вот только, кто позволит там его искать? Даже в благополучные демократические времена 1992 года, когда Стефан Степанович достаточно был дружен с генерал-полковником Д. Волкогоновым, которому Ельцин доверил хранение и просмотр сверхсекретных «кремлёвских пакетов», не удалось что-либо прояснить по этому поводу. В начале 90-х годов прошлого столетия, когда моральное давление правозащитников на «органы» было достаточно ощутимо, сторонники версии смерти Валленберга от сердечного приступа дрогнули. Так, бывший руководитель архивной службы ФСБ РФ генерал Середнюшкин (Краюшкин – прим. авт.) и некоторые другие отставные сталинские гэбисты в частных беседах соглашались с тем, что шведский дипломат, скорее всего, был расстрелян. Некоторые добавляли – поплатился за знание многих секретов и нежелание сотрудничать с КГБ. Допрашивали его часами, отложились десятки, если не сотни листов с записями вопросов и ответов. О Валленберге, хотя бы частично о его судьбе, мог бы рассказать тот, кто долгие часы провёл, сидя напротив Валленберга, склоняя его к сотрудничеству с Советами. В начале 90-х годов ХХ столетия был жив ещё, хоть и старенький, но всё соображавший следователь, допрашивавший шведа. Независимов не стал называть его фамилии, ибо, по его мнению, подобные ему выкормыши КГБ, для которых служение «конторе» выше чести, недостойны публичного внимания. Сколько ни просил его Независимов рассказать, хоть что-то о Рауле, ничего из этого не получилось. Многое он помнил из того, чем занимался на Лубянке в 40-50-е годы, а вот Валленберга категорически «припомнить не мог». Вот такой у него случился оригинальный провал в памяти. Стефан Степанович обещал, что попросит тогдашнего президента Ельцина дать ему «индульгенцию», освобождающую его от наказания за разглашение информации по данной им когда-то подписке. Тем более, что КГБ СССР более не существует.
– А причём здесь Ельцин, – простодушно ответствовал старый лис, – если я никакого Валленберга не знаю. Так и унёс с собой в могилу манкурт КГБ правду о Валленберге.
Шведские члены комиссии, которым Независимов рассказал о своих напрасных потугах узнать хоть что-то о протоколах допросов Рауля, как говорится, из первых уст, понимали, что им это тем более не удастся сделать. Члены комиссии просили передать им хотя бы копии документов, свидетельствующих о расстреле Валленберга и его захоронении. Но с Лубянки ответ один: «Кроме того, что найдено, других документов обнаружить не удалось». И, конечно, так просто и легко было всех собак навешать на уже не имеющих возможности ответить тогдашних руководителей КГБ Абакумова и Берия. Мол, они, заметая следы преступлений и международных тайных связей, уничтожили все документальные материалы, связанные с Раулем Валленбергом. Вот такой менталитет у отечественных спецслужб. Человека схватили, загубили и не могут ничего путного сказать ныне живущим о его судьбе. Даже о том, где он захоронен!
Можно согласиться, что Абакумов полностью контролировал дело Валленберга и перед своим арестом распорядился документы сжечь (почему-то оставив его личные вещи?). Но ему не была подвластна та информация о шведском дипломате, которую он обязан был докладывать Сталину. Думается, эта информация (в вещественном виде) сегодня имеется, кто бы и что бы об этом противоположное не утверждал. Что касается Берии, то он не допускал даже мысли о возможности своего ареста Хрущёвым, причин подчистую уничтожить дело Валленберга у него не было.
Если верить некоторым деятелям из нынешней ФСБ, в Комитете госбезопасности во времена не столь отдалённые якобы образовалась некая «чёрная дыра», и в ней бесследно исчезла значительная часть документально-информационной базы ведомства, в том числе и по делу Валленберга. В сказку о «чёрной информационной дыре» верится с трудом. Ведь шведским дипломатом занимались, кроме КГБ, Народный комиссариат обороны СССР, МВД, МИД, он был в поле зрения Сталина, и везде остались бумаги. Если бы кто-то вознамерился вымарать документальную одиссею Валленберга, ему это не удалось бы сделать полностью. Таково свойство архивов – что-то сохранять в своих недрах от злого умысла. Как ни старался Хрущёв, придя к верховной власти, уничтожить архивные свидетельства его участия в массовых злодеяниях против своего народа, многое осталось. А уж в архивах силовых ведомств порядок такой, что судьба каждого важного документа, вплоть до его уничтожения, актируется. Независимов рассказывал, что когда ему довелось от имени российского парламента инспектировать Центральный архив КГБ СССР, он увидел такой порядок учёта документов, какого не встречал ни в одном известном ему ведомстве. Так что ссылки архивистов ФСБ на сложности поиска следов Валленберга выглядят убедительными только для непосвящённых.
Гиу фон Дардел – человек воспитанный и заинтересованный. Он терпеливо ждёт новых вестей (а ведь лет ему немало, может и не дождаться (не дождался, умер в 2009 г. – прим. авт.)). Он предпринимал попытки к расширению путей поиска брата. Но с российской стороны не было желания идти ему навстречу. Можно было бы возобновить прерванный в 1990 году полистный просмотр упоминавшегося фонда политотдела (№451) ГУПВИ МВД СССР в бывшем Особом, ныне Военно-историческом архиве РФ. Можно было бы проверить архивы бывших тюремных психиатрических больниц МВД СССР, особенно Казанской, где по некоторым данным содержался Рауль Валленберг. Например, известно, что бывший президент АМН СССР А. Мясников (академик А.Л. Мясников не был президентом АМН СССР, он был директором Института терапии АМН СССР – прим. авт.) в 1959 году (неизвестно когда это было – прим. авт.) наблюдал шведа в одном из психиатрических заведений, но, получив от «лубянцев» серьёзную нахлобучку за длинный язык, от всего сказанного раз и навсегда отрекся.
Однако никто не хочет брать на себя пальму первенства в раскрытии истинной трагедии человека мировой мученической славы. Страшновато! Поэтому изворачиваться будут всегда. Так им положено. Когда Независимов, например, посоветовал Гиу фон Дарделу попросить у своих «друзей» из ФСБ для ознакомления дело Толстого-Кутузова, – этот человек с двадцатых годов был агентом чекистов и, видимо, волею госбезопасности отслеживал все шаги Валленберга в Будапеште, – Гиу воспользовался предложением, но на Лубянке заявили, что такого дела у них нет. После того как фон Дардел заявил, что Независимов утверждает обратное, его попросили повременить ну каких-то пару-тройку дней. В итоге Гиу получил в свои руки заветное досье. При очередной встрече с Независимовым сводный брат Валленберга, обычно погружённый в себя, весело хохотал, рассказывая, как ему вручили тонюсенькое дельце, буквально с десятком-другим отдельных листочков.
– А вы, Стефан Степанович, какие-то сказки мне рассказывали про толстенное дело этого агента. В нём нет ни слова о брате, – заключил он.
– Гиу, я хотел, чтобы Вы на конкретном примере убедились, что если чекисты чего-то не хотят показывать, они всё для этого сделают.
– Всё, – решительно ответил его собеседник, – больше ноги моей тут не будет.
Действительно, как-то неловко Независимову было после нескольких лет работы шведско-российской комиссии советовать уставшему фон Дарделу: «Обратитесь-ка ещё туда-то, запросите то-то». Не делает это чести России. Стыдно, что разыгрывается фарс. Гиу фон Дардела, его семью, всех благодарных Валленбергу людей в разных странах меньше всего волнуют слухи о том, на какие-такие разведки он якобы работал, совершал ли с нацистами сделки ради спасения узников венгерского гетто (мол, видите, – Валленберг тоже замешан в грязных связях!) и т.п. Ибо если предположить, что всё это «имело место быть», ничто не изменит мнения о Рауле Валленберге как о романтичном миротворце и спасителе тысяч людей.
Кажется совершенно понятным, что не должна новая Россия нести на себе крест преступления руководства большевистского государства, сгубившего удивительного человека. Ан, нет. Даже бюст миротворца, что возвышается на скромном постаменте во внутреннем дворике публичной библиотеки Иностранной Литературы в Москве, установлен не по воле государства, уничтожившего его, а частных совестливых граждан. От государства – ни грана раскаяния. Наша госбезопасность всегда права!” [1].
В другой своей книге [3], вышедшей значительно раньше, в 1997 г.,
А.С. Прокопенко описал повадки хозяев других архивов (на раз Минздрава РФ). “Полковник в отставке, но по-прежнему директор Казанской психиатрической больницы (бывшей самой страшной тюремной психиатрической больницы МВД СССР, где, по некоторым данным, содержались легендарный Р. Валленберг и другие разыскиваемые по всему миру важные иностранные персоны), Валитов с армейской прямотой заявил в недавнем интервью корреспонденту «МК», что он и его подчиненные искренне полагали, что в вверенной им тюрьме по заслугам содержались настоящие враги советского народа. К этому и добавить нечего. Хочется только задать вопрос: а во что теперь искренне верит бессменный директор Валитов? …
…Нынешнее руководство Минздрава РФ, невзирая на свою якобы демократичность, и сейчас под надуманными предлогами не допускает к архивам этой больницы не только независимых врачей-психиатров, но и сотрудников Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий, наделенной Президентом огромными правами. Но ведь это когда-то, во времена властвования ЦК КПСС, каждое требование его ответственного сотрудника, обращенное к министерскому или иному чиновнику, выполнялось беспрекословно, и не приведи Господи этому чиновнику вступить в диалог с кем-либо из ЦК КПСС на предмет того, что требование его сомнительно и может быть не выполнено.
Вот что ответил бывший заместитель министра Минздрава РФ А. Царегородцев 9 марта 1995 года Независимой психиатрической ассоциации:
“Минздрав сообщает о получении из Генеральной прокуратуры РФ разъяснения по поводу «поиска следов Рауля Валленберга в психиатрических учреждениях России». Генеральная прокуратура РФ считает нецелесообразным допуск членов группы НПА к медицинской документации, карточкам МВД формы № 1, а также к историям болезни пациентов, так как Закон РФ «Об информации, информатизации и защите информации» от 25. 01. 95 предусматривает, что любая документированная информация подлежит защите, если неправомерное обращение с ней может нанести ущерб ее владельцу, пользователю или иному лицу.
Вместе с тем Генеральная прокуратура РФ не возражает против выдачи информации о пребывании Р. Валленберга в лечебных учреждениях Минздрава, в связи с чем министерство просит представить список предполагаемых учреждений для дачи соответствующего распоряжения”.
Если учесть, что органы безопасности по своей иезуитской традиции никогда не обозначали Валленберга в ключевых документах под своей фамилией, то ответ Царегородцева, как говаривал, кажется, В. Ленин, по форме правилен, а по существу — безобразен. Велик и могуч язык чиновников России, который вознес на вершину славы незабвенного праотца отечественной сатиры Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, но и современные его последователи, хоть чуточку и пожиже талантом, неплохо окучивают дремучий заповедник бюрократии” [3].
А.С. Прокопенко: “Чудовище по имени Государственная тайна”. Архивы снова закрываются…
“Снова убеждаюсь: чем больше в стране государственных тайн, тем ниже уровень нравственности и у власть предержащих, ив обществе. А какое пьянящее чувство информационной свободы испытали мы в августовско-сентябрьские дни 1991 года! Вот-вот откроются самые секретные архивы! Б.Ельцин без колебаний, где-то в глубине осажденного гэкачепистами Белого дома, подписал коротенькие, но такие взрывные, эпохальной значимости, указы о немедленной передаче в пользование народа вожделенных архивов ЦК КПСС и КГБ СССР и благословил исполнить все это взбудораженному, с автоматом наперевес, тогдашнему главному архивисту России Р.Пихое…Однако цивилизованного фронтального раскрытия документально-информационной истории КПСС и советского государства в итоге не произошло. Мало кому известная встреча Ельцина поздней осенью 1991 года с руководством главного разведывательного управления положила начало медленному, но последовательному свертыванию процесса раскрытия секретных архивов. Мне возразят: позвольте, а документальный суд над КПСС! А разоблачение террора против собственного народа ВЧК-КГБ! А публикация документальных сборников серии “Россия, век XX” и всевозможные теле-радиопередачи и газетные статьи по сему поводу! Отвечу: не хватало еще, чтобы новое Российское государство, возвестившее об освобождении от большевистских пут, умолчало о вопиющих преступлениях партии…
Речь о другом – о самой проблеме и принципах информационной гласности. Она может считаться решенной, если законодательно демократизированы (а стало быть, и понятны обществу) три механизма: образования государственной тайны, ее рассекречивания и действенности журналистских и прочих расследований, основанных на секретных документах. Никакого заметного прогресса здесь, увы, не достигнуто. Запрет на конфиденциальную информацию, подпитанный почти пятью десятками указов и законов о защите государственной тайны, поразил многие сферы державной деятельности. Секреты везде – от политики до экологии. И каждому, пытающемуся ради благополучия общества предать гласности то, что объявлено тайной, – к примеру раскрыть экологические преступления на Новой Земле – грозят карами. 30 лет – срок неразглашения для государственной тайны,75 лет – для сведений о личной жизни. Что под этим подразумевается? Очевидно, речь может идти о болезнях, имуществе, морали. Но если человек состоял на руководящей государственной службе и тем более, если его имя тесно связано с историей страны, то ссылки на личную тайну служат намеренному сокрытию или искажению фактов истории Оставляю в стороне необходимую секретность обороноспособности страны, военно-экономической деятельности, разведывательной, оперативно-розыскной и следственной работы. Остальная секретность придумана людьми, стоящими во главе власти, ибо не было инет руководителей государства, не допустивших серьезных государственных ошибок. А есть такие, кто совершил и преступление против своего и чужих народов. И потому сроки раскрытия важнейших по информативности документов, отражающих неблаговидные деяния, отодвинуты с помощью закона на десятилетия вперед, то есть до той поры, когда действующие лица уйдут на пенсию или покинут мир земной. Замечено, что как только власть берут в своих руки новые люди, на головы ошарашенных подданных немедленно выливаются документы о жизни и деятельности поверженных противников. Так было после октября 1917 г., так было после августовских событий 1991 г., и ведь при этом сроки секретности никого не останавливали. Закон о государственной тайне от 21 июля 1993 года ничего секретного не содержит. А вот все, что в соответствии с ним делается, нам с вами неведомо. Закон предписывал ведомствам разработать программы, перечни и порядок пересмотра (каждые пять лет!) засекреченных документов на предмет освобождения их, если это стало возможным, от грифа. 30 лет – крайний срок, который “в отдельных случаях” может продлеваться. В результате документов, что лежат более 30лет, оказалось, я думаю, больше, чем тех, что находятся в закрытых хранилищах меньше этого срока. Итак, перечни государственных секретов определены. Сотни погонных метров полок в ведомственных и государственных архивах с закрытыми документами. Пласты материалов 30-80-летней давности…
…Был момент в начале 1992 г., когда президент согласился было рассмотреть вопрос о передаче большинства архивов силовых и правоохранительных органов СССР в ведение государственной архивной службы (т.е. в ведение народа). Архивные руководители тогда насмерть перепугались “подарка”, связанных с ним хлопот. Сам был тому свидетелем. Даже если бы эта акция и состоялась, думаю, что фонды силовых и правоохранительных ведомств все равно остались бы под замком. Чиновникам удобнее жить, делать карьеру под завесой секретности. Одни заинтересованы в том, чтобы не порочили “славное” прошлое, другие защищают честь мундира, третьи извлекают максимальную прибыль из использования формально секретных и, стало быть, эксклюзивных документов. А иные архивы попросту освободили себя от систематической и очень напряженной работы по рассекречиванию своих фондов. Ведь за это никто не спросит. Контроля нет.
Совсем недавно при скандальных обстоятельствах в Особый архив пришла комиссия Государственной архивной службы, которая должна была доказать организаторскую никчемность директора. В архиве работают сотни исследователей. И вдруг на девятом году его открытого режима комиссия спрашивает директора: а на каком, собственно, основании доступен для исследователей засекреченный правительством архив? Почему, возглавив архив четыре года назад, директор не сигнализировал о нынешнем его “незаконном” статусе? В нем что – нет никаких секретов? – “Нет”, – искренне и по существу правильно ответствовал директор.
Предчувствую – закроют Особый архив! Вольют его фонды в другие государственные архивы, быстрехонько определят им место в секретных отделах. Вот и задаю себе вопрос: а не прими я в 1989 году с помощью “Известий”, в полном моральном соответствии с духом горбачевской перестройки, с курсом на гласность личного решения обнародовать сам факт существования Особого архива, когда и как стало бы известно о нем? Горько возвращаться к разбитому корыту. Уже возрождена эта “добрая” советская традиция тайного перепрятывания отдельных документальных фондов из одних архивов в другие, дабы сбить с толку российских и заграничных исследователей. Директор государственного архива, откуда ушли под покровом ночи в казематное небытие весьма важные фонды, спросил у одного из бывших столпов государственной архивной службы: что же мне говорить, если спросят об этих фондах? Получил совет: скажешь, что сгорели, украли.
В том же Особом архиве ученым из-за рубежа, занимающимся поиском пропавших в советском плену соотечественников, не выдают документов тюремного и политического отделов ГУПВИ (Управление по делам военнопленных и интернированных МВД СССР). Но именно в них – ключ к разгадке причин гибели без вести пропавших. А дело в том, что документы увенчаны подписями засекреченных сотрудников органов безопасности, которые, согласно закону, раскрывать нельзя. Так возьмите и замалюйте эти никому не нужные фамилии! Нет. Лучше не допускать к правде…
Приведу пример расправы над обычным, хорошо мне известным, человеком из архивной среды…
…проницательному молодому архивисту В.Соколову показались куда более интересными архивы государственных и политических деятелей, военачальников и т.д. И благодаря ему в государственные архивы и музеи поступили бесценные по информационной насыщенности личные фонды…Архивист Соколов, естественно, привлек внимание контрразведчиков. Зачем ходит, куда не просят, для чего собирает документы? Его приглашали на Лубянку, ему ласково внушали: прекратите контакты с вельможными вдовами. Не внял. И вот Соколова искусственно втягивают в состряпанный МВД уголовный сценарий, связанный с филателией и международной контрабандой. Суду было приказано упечь невиновного человека за решетку. После шести лет неволи Соколова оправдали по части документов и марок, но осталась загадочная запись: осужден за другие деяния. Соколов продолжает бороться за полную реабилитацию. Верховный суд хранит молчание. Кстати, на уголовном деле Соколова до сих пор красуется штамп “СС” – “Совершенно секретно”. Судебная расправа над Соколовым отбила охоту к поиску личных архивов… Кто те мудрецы, что определяют: это народонаселению сегодня знать можно, а это – нельзя. Не поверите, но вершат дело генералы из силовых министерств, составляющие официальную межведомственную государственную техническую комиссию. Без нее ни один документ, созданный в государственном учреждении, не может быть рассекречен ни в национальном архиве, ни тем более в ведомственных архивах (МВД, ФСБ и т.д.). Техническая комиссия работает неспешно, а некоторые, более низкие по рангу, вообще заснули, как, скажем, комиссия по рассекречиванию документов бывшего ЦК КПСС. Принципы рассекречивания – расплывчаты, планы – никому не известны. Решения принимаются то по какой-нибудь тематической группе документов, то по отдельному факту. При таких темпах и методах, обставленных кучей бюрократических согласований, история советского государства, и то не в полной мере, станет доступной не раньше середины XXI века” [4].
Евгений Перельройзен
ЛИТЕРАТУРА
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.