Алексей, сын ангела

30 мая 2014 года единственному, живущему в России участнику восстания в нацистском лагере  Собибор,  рязанцу Алексею Вайцену исполнится 92 года. Хотя последние 70 лет он считает Днем своего рождения другую дату – 14 октября 1943 года – день победы узников фашистского конвейера смерти.

ВСТРЕЧА С ПАМЯТЬЮ

Я нажимаю кнопку звонка небольшой квартиры в центре Рязани. За дверью раздаются глухие шаркающие шаги. На пороге возникает пожилой мужчина небольшого роста в стареньком коричневом пиджаке. На лацкане два ордена Отечественной войны, Красная звезда и медаль «За отвагу». Алексей  Вайцен – человек-легенда. Легенда, о которой  в России узнали совсем недавно. Впрочем, также как и о концлагере Собибор и восстании в нем.

Футболист из Ходорова

О себе Алексей Вайцен рассказывает скупо.

– Родился в 1922 году в Польше, в еврейской семье. Вскоре мои родители: Рахиль и Ангел Вайцены с нами – четырьмя детьми потом переехали  в городок Ходоров недалеко от Львова. Здесь я учился в школе. А еще играл в футбол,  бил с обеих ног,  даже признали лучшим нападающим  молодежной сборной Западной Украины. Стартовая скорость хорошая была. Она меня потом не раз в жизни выручала. В сентябре 1939 года Западную Украину присоединили к СССР. В сороковом  я  закончил  школу. Учился хорошо, три языка знал. Взяли работать секретарем в местную прокуратуру. В феврале 1941-го призвали в Красную Армию. Служил на границе, в городе Рава-Русский. Играл в футбол за команду дивизии. В воскресенье – 22 июня, должен был быть очередной футбольный матч, но утром началась война. Часть вся в летних лагерях. Лишь мы – футболисты, оказались в городе. Границу тогда удержать не удалось. Пришлось с боями отступать. Оказались мы  в тылу у немцев. Шли к линии фронта, но она уходила от нас быстрее. У станции Христиновка вступили в бой. Тогда меня ранили, и я первый раз попал в плен. Долго в плену не стал засиживаться – сбежал. Встретил подобных мне, людей, которые хотели бороться. Нападали мы на полицейских, отнимали у них оружие. В декабре опять не повезло: полицаи выследили меня, повели на расстрел. На месте расстрела я вспомнил о своей стартовой скорости: бежал быстрее пули. Пуля меня не догнала. Но через месяц снова угодил в засаду. Оказался в Тернополе, в тюрьме. Решил и оттуда бежать, но как. Уголовников немцы посылали на работы. Я прикинулся вором-домушником, пригодился  опыт работы в прокуратуре. Рассказывал о себе полицейским так убедительно, что все поверили. Так я оказался на расчистке завалов. Оттуда до свободы было рукой подать. В 19 лет бегается легко. Убежал и спрятался в городе у пожилого мужчины, с которым познакомился на работах. И вот тут везти мне перестало.

К тому времени на занятой территории Западной Украины уже свирепствовала гитлеровская «операция Рейнхард» – секретный план поголовного уничтожения евреев Европы. Гитлер называл это окончательным решением еврейского вопроса.

Для его осуществления в Польше было построено три концентрационных лагеря: Треблинка, Белжен и Собибор. Истребление еврейского населения эсесовцы организовывали с привлечением местных националистов. Лидеры организации украинских националистов (ОУН) заявляли, что коммунизм на Украину занесли «жиды и москали». Главнокомандующий Украинской повстанческой армии Роман Шухевич, чьим именем названы сразу две улицы Львова, требовал от подчиненных беспощадно уничтожать евреев. Для этой цели немцы при пособничестве ОУН сформировали даже два батальона  молодых украинцев – вспомогательная сила при проведении погромов.

– Во время одного из погромов в Ходорове убили мою сестру Риву и маму с отцом, – вспоминает Алексей Ангелович, и братьев обоих: Самуила и Михаила тоже схватили. Это я узнал уже потом. Я же через три дня после побега из Тернопольской тюрьмы был опять схвачен во время облавы, уже немцами. Немцы быстро вычислили  мое еврейское  происхождение. Так я оказался в эшелоне смерти.

Собибор

Этот эшелон привез его в лагерь смерти Собибор. Для 250 000 евреев из Голландии, Австрии, Польши, Чехословакии, Франции и России это маленькое польское местечко в Люблинском воеводстве вблизи Влодавы стало местом, где заканчивался Свет. Вспоминать об этом Алексею Ангеловичу тяжело. Он однажды попытался это сделать. Воспоминания привели к инфаркту. Что же надо было тогда пережить этому человеку, если даже только воспоминания об этом через столько лет заставляют рваться сердце – нет, не в переносном, – в прямом смысле. На его глазах выступают слезы. Но он продолжает рассказ.

–  Этот лагерь смерти построили в марте 1942 года. Там было три сектора: сектор прибытия, рабочий сектор и зона уничтожения. В лагере работали портные, сопожники, столяры. Я оказался двенадцатым, выжившим из всего эшелона. Тринадцатого не было. Видимо «13», действительно, плохая цифра.  Назвался портным.  Для немцев портные перешивали одежду людей, которые ушли на смерть. Жили мы в бараке. Меня поставили работать сортировщиком одежды. Перед смертью  люди снимали с себя одежду якобы для дезинфекции. После каждого эшелона оставалось горы одежды: мужской, женской, детской. Я до сих пор помню эти детские ботиночки.

Чуть ли не каждый день приходило по эшелону. Вначале людей  расстреливали. Но потом построили газовые камеры, привезли танковый двигатель. Людям говорили, что их ведут в баню, заставляли раздеваться. Потом заводили в барак-парикмахерскую. Я видел, как женщин стригли перед смертью. А затем охранники  загоняли узников в газовые камеры и там травили угарным газом. Рабочие-узники потом уносили трупы. Затем и их  уничтожали. Когда одни охранники загоняли людей в газовые камеры, другие  гоняли по хозяйственному двору несколько сот гусей. Гогот гусей заглушал крики людей.

– Сотни, тысячи людей гнали на смерть и они покорно принимали это? – спрашиваю собеседника, видевшего этот ад.

– Им вначале говорили, что их ведут на санитарную обработку, а когда они оказывались в так называемой бане, двери наглухо запирались. Когда люди начинали понимать, что вместо воды идет газ, было уже поздно. За пятнадцать-двадцать минут их жизнь заканчивалась. В нашем лагере вновь прибывшие жили не более двух часов. Это был конвейер смерти. Казалось, что остановить его невозможно. В Собиборе вместе со мной оказались и мои братья Самуил и Михаил. Михаила  палачи убили.

Палачи и пособники

Многих из этих палачей Алексей Вайцен помнит до сих пор.

– Комендантом первого сектора лагеря, где я находился, был Карл Френцель.

Я напоминаю Вайцену, что Карл Френцель пережил войну. В 1965-м еще с одиннадцатью палачами Собибора предстал перед немецким судом в городе Хагене. Был признан виновным в том, что причастен к убийству в газовых камерах 150 000 человек. Суд приговорил его к пожизненному сроку, но отбыл в заключении он всего 16 лет.

– Разве это справедливо, – размышляет Алексей Ангелович. Он должен был до смерти гнить в тюрьме, хотя бы даже по одному дню за каждого убитого в лагере. И тогда, получается, срок наказания составил бы больше 400 лет.

К беседе с Вайценом я подготовился основательно, рассказываю ему, что в 1946 году в Берлине один из бывших узников лагеря опознал эсесовца Эриха Бауэра. Именно он отвечал за работу газовых камер и сам называл себя газовым мастером Собибора. Бауэр и  украинец-охранник Эмиль включали танковый двигатель и подавали в камеры с людьми смертоносный газ. Бауэра приговорили к смертной казни, но потом гуманное правосудие заменило ему смертную казнь на пожизненное заключение.

– И почему так? А гуманные немецкие судьи не пробовали представить себя голыми, избитыми вместе со своими детьми в газовой камере?– вознегодовал бывший узник.

Вайцен вспоминает Курта Болендера. Перед судебным приговором в Хагене в 1966 году организатор «разгрузок» газовых камер Курт Болендер обвинявшийся в убийстве 360 человек и содействии в убийстве еще 86 000 повесился в тюремной камере.

А еще Вайцен рассказывает о немце Густаве Вагнере, который убивал вырванных из рук матерей грудных младенцев и Пауле Бредове, тот стрелял из пистолета по «движущим целям», 50 убитых «целей» в день – его норма. В лагере у каждого палача было  свое «хобби».

– Но кроме эсесовцев в Собиборе свирепствовали и охранники, – продолжает Алексей Ангелович, – многие из них бывшие военнопленные. Они сами дали согласие немцам работать в лагерной охране. Эти прихвостни фашистов порой не отставали в бесчеловечности от своих хозяев: загоняли обреченных  в газовые камеры, избивали их, убивали. Немцы не зря присвоили им звание вахманов (охранников в войсках СС).

Я зачитываю Вайцену выдержки из протоколов допросов этих самых охранников.

Вахман Иван Козловский спокойно рассказывает, как до отказа набивал людьми газовые камеры. Старший вахман Михаил Разгоняев говорит об убийствах людей, как о вполне будничной работе:

«Это была фабрика, специально оборудованная для массового уничтожения евреев. В течение мая-июня 1942 года я дважды лично участвовал в расстреле групп людей. В первый раз это была группа из пятидесяти больных и дряхлых людей, второй – из двадцати пяти».

После войны многие из этих сообщников нацистов пытались раствориться среди людей и избежать наказания. Надеялись, что мир забудет их злодеяния. А мертвые не заговорят.

Но останутся в живых узники Собибора, которые смогут их опознать. В том числе и Алексей Вайцен.

Восстание с двумя топорами

О своей победе над смертью он продолжает рассказывать тихо и не спеша.

– 22 сентября 1943 года в Собибор прибыл эшелон из Минска – шестьсот  военнопленных из минского трудового лагеря доставили для уничтожения. Среди них был  Александр Печерский – лейтенант Красной Армии. Его немцы отобрали в рабочую команду. В рабочем секторе лагеря мы с ним и познакомились. Мы работали, а эшелоны продолжали приходить. Гуси продолжали кричать… Мы понимали, что рано или поздно и нас всех уничтожат. Тогда  и возникла мысль о побеге. Но как бежать. Кругом эсесовцы, вооруженные охранники, пулеметы на вышках, колючая проволока с электрическим током, минные поля  вокруг лагеря. И из оружия – два топора. Но и лагерь – это смерть. Восстание хоть кому-то давало шанс на свободу и месть.  Попытки побега нередко проваливались. Находились предатели, которые за пайку хлеба предавали. Была еще и коллективная ответственность за побег. За побег одного расстреливали многих. И чтобы спастись, одни выдавали других. Поэтому здесь бежать надо было всем лагерем. Мы понимали, кто останется, будет уничтожен за убежавших. А кто начнет прорываться, будет расстреливаться с вышек, погибать на проволоке с током и минных полях. Подготовку к восстанию возглавил Александр Печерский. Не все были согласны  на побег. Многие верующие евреи решили остаться, надеясь на милость Бога. 

Восставшим, с парой топоров необходимо было победить сотню вооруженных мучителей. Такое восстание может показаться абсурдом.

Но то, что произошло дальше, перевернуло все разумные понятия о боевом искусстве.

Ибо воля человека к жизни нередко побеждает смерть.

14 октября 1943 года, – рассказывает  Вайцен, – мастеровые, перешивавшие для эсесовцев одежду и обувь, пригласили их в мастерские на примерку. Сначала в портняжную мастерскую явился заместитель начальника лагеря гауптштурмфюрер Иоганн Норманн. Он в этот день за начальника лагеря был, тот уехал в Германию. Во время примерки костюма получил удар топором по голове. Потом  неудачно примерили сапоги начальник охраны лагеря Иохим Грейтшус и кожаное пальто унтершарфюрер Йозеф Вольф. Оба были убиты. Такая же участь постигла большинство других эсесовцев. Повезло, пожалуй, лишь Карлу Френцелю. Он в названное время не пришел оценить заказанный им  шкаф.

Используя немецкую пунктуальность вовремя являться на примерки, заключенные в течение одного часа отправили на тот свет большинство эсесовцев из администрации лагеря. Но охранники –  пособники немцев, могли обнаружить трупы фашистов и поднять тревогу. Вошедший в сговор с восставшими капо Бжецкий в назначенное время свистком подал сигнал к построению. Заключенные вышли из бараков и построились. Печерский крикнул: «Товарищи! К воротам!» Люди ринулись на штурм ворот и оружейного склада.

Что было дальше, вспоминает Алексей Вайцен.

– Я руководил группой, которая вступила в бой с охраной лагеря, чтобы безоружные люди в это время могли добежать до леса. У нас были свои снайперы, которые из захваченного оружия стреляли по вышкам. Телефонную связь и подачу тока на ограждения мы отключили заранее. Люди бросились рвать колючую проволоку лопатами.  У кого было оружие, стреляли, у кого  не было, бросал в охранников камни, засыпали им глаза песком. Прорвались за ограждения. Тут надо было на мины кидать доски и камни, чтобы они разорвались. Но, убегая, этого уже никто не делал. Первые, кто бежал, подрывались на минах. Их смерть давала возможность выжить другим.

С момента прибытия Александра Печерского в лагерь и до его штурма  прошло всего 22 дня. За три недели в самый разгар войны в лагере Собибор было подготовлено и осуществлено восстание, окончившееся победой – единственное успешное восстание узников лагерей смерти за всю историю Второй мировой войны.

Восстание это могло стать позором Рейха. Администрация лагеря уничтожена, охрана разбита. Изможденные, едва державшиеся на ногах заключенные, победили хваленную немецкую машину смерти. Около 400 узников вырвались на свободу. Они могли рассказать миру о происшедшем.

По приказу Гимлера Собибор был стерт с лица земли. Всех узников, оставшихся в лагере уничтожили – их Бог оказался бессилен. Ничто никому не должно было напоминать об этой фабрике смерти. Леса вокруг лагеря периодически простреливались пулеметным огнем с самолетов. Для уничтожения  беглецов по их следам были направлены специальные команды.

И об этом тоже с грустью размышляет Вайцен.

– Мой брат Самуил – тоже смог вырваться лагеря. Бежал он в другой группе, скрывался в польском лесу. Его обнаружили помогавшие немцам поляки и убили. Мне, Александру Печерскому и еще нескольким беглецам удалось добраться до Буга. Молодой поляк проводил нас до реки, дал еды, подсказал, как найти партизан. Разные были поляки… Потом мы переплыли Буг и попали на территорию Белоруссии. Лагерь – это ад, это – смерть. Но я остался жив. Видимо, меня оберегал ангел.

– Отчество у вас хорошее – Ангелович, значит сын ангела – замечаю я, – с таким отчеством умереть вам было невозможно!

Жизнь после смерти

Вот я и не умер, – восклицает Вайцен, – переправились через Буг, встретились с партизанами, помогли им нести раненых. Потом я воевал в партизанском отряде имени Фрунзе, затем в Красной Армии, служил в полковой разведке, ходил в рейды.

В 1946 году мотострелковая дивизия, в которой я  служил, стала 76-й десантной. Стал десантником, в должности старшины десантной роты прослужил сначала в Пскове, а  потом в Рязани еще целых двадцать лет – до 1966 года, совершил 998 прыжков с парашютом, стал мастером по парашютному спорту, играл в футбол. После демобилизации работал в организации «Рязаньэнерго».

За трудовую деятельность Вайцен был награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. А вообще – медалей у него много, все их запомнить невозможно. Долгая жизнь была. В этой жизни была и любимая жена и сын. Жена умерла более 20 лет назад. После ее смерти умер сын.

– О Собиборе я  пытался забыть. После войны государство не очень жаловало тех, кто был в плену. Как будто это была вина плененных, а не самого государства. Даже ближним  старался не рассказывать. Александру Печерскому повезло меньше, чем мне. Он тоже после лагеря воевал в партизанах и в Красной Армии. Но бдительные органы раскопали, что он был в плену. Борьба с немцами в Собиборе только усугубила его участь: пленный, и этим уже запятнавший как бы свою честь, советский офицер не мог быть победителем. Наша победа оказалась тогда никому не нужна, кроме нас самих.        Александр Печерский был отправлен «для искупления своих грехов», а точнее грехов государства, в штурмовой – штрафной батальон. Шансов остаться в живых там было  мало. Здесь он искупал «свою вину» кровью. Искупил. Во время очередной атаки штрафников его тяжело ранило. И только тогда появился документ о его «благонадежности». После войны он вернулся в Ростов, из которого уходил на войну. Но вплоть до 1953 года для бывшего пленного офицера Красной Армии и штрафника Александра Печерского не находилось работы. Об его подвиге забыли. Кроме нас – тех, кто был с ним в Собиборе и остался жив. Мы встретились в Ростове 14 октября 1968 года, в день 25-летия нашей победы в Собиборе: я, Ефим Литвиновский, Аркадий Вайспапир,  Наум Плотницкий, Семен Розенфельд и Александр Печерский. Во время этой встречи я понял, что жизнь, несмотря ни на что, не сломала нашего командира.          

А потом Алексей Ангелович решил поделиться со мной самым дорогим и сокровенным для него. Он достал из ящика стола белую папку и протянул ее мне.

– Возьми, прочитай, произнес Вайцен, – это воспоминания Александра Печерского.

Правда о “Собиборе”

Воспоминания иногда бывают горячее огня. К ним нельзя прикасаться. Каждое такое касание – ожог! Оно вызывает  боль, так же как и прикосновение к оголенным нервам.

Я с волнением взял папку с пожелтевшими машинописными  листами. Казалось, что они еще сохраняют тепло рук Александра Печерского. На некоторых листах имелись его пометки.

Это были откровения из дневника заключенного. Дневниковые записи он делал в лагере. И хранил всю жизнь. А потом перепечатал еле видимые слова на пишущей машинке. Может быть для того, чтобы  эти строчки сегодня  могли прочитать мы.

В рукописи Печерского много того, что я уже знаю от Вайцена: лагерь построили в начале 1942 года по специальному приказу Гиммлера – поблизости от главных ворот – железнодорожная станция, далее – три сектора. В первом – мастерские и бараки для узников-рабочих. Второй сектор – раздевалки для прибывших в эшелонах заключенных. Третий – “бани”, в которых вместо воды подавался газ танкового двигателя.

Но свидетельства каждого нового очевидца этого апокалипсиса заставляют содрогаться:

“Кто хоть раз попадал в третий сектор, обратно не возвращался. Там находились свои узники, которые периодически через каждые десять-пятнадцать дней  уничтожались, ибо люди не выдерживали и сходили с ума. Все без исключения заключенные этого сектора уничтожались».

Вокруг лагеря было четыре трехметровых ограждения из колючей проволоки, наполненный водой ров и заминированная территория. Через каждые полсотни метров – вышки с пулеметами. Между проволочными заграждениями –  вооруженная охрана.

Постоянно в лагере 15-20 эсэсовцев и примерно 120 охранников (вахманов). Еще 120 человек из резерва охраны проживало недалеко от лагеря.

«Первый транспорт узников прибыл в Собибор  8 мая 1942 года. Из этого транспорта отобрали молодых здоровых мужчин, а остальных уничтожили.

После в Собибор   начали поступать эшелоны – не менее чем по две тысячи человек в каждом».

Поезда с узниками шли из оккупированных Польши, Чехословакии, Австрии, Франции, Голландии.

«Фабрика смерти приступила к реализации гитлеровского плана уничтожения людей”.

Это была реализация той самой программы “Рейнхард” – мероприятий по поголовному уничтожению еврейского населения Европы. По ее окончанию подобное было уготовано полякам и другим славянам. Нужно было освобождать жизненное пространство для «Великой Германии».

Вот, они – циничные заявления Гитлера: “Я отдал приказ без сожаления и жалости уничтожать мужчин, женщин и детей. Только так мы можем завоевать жизненное пространство. Польша будет обезлюжена и населена немцами! С Россией будет то же самое, что и с Польшей. Мы разгромим Советский Союз. Тогда грянет немецкое мировое господство”.

О механизме уничтожения людей Печерский рассказывает во всех деталях:

“Когда прибывает очередной эшелон, быстро строятся на аппельплац узники: банно-прачечная команда, носильщики вещей, парикмахеры. От них начинается цикл смерти.  Открываются запоры вагонов и выводят жертвы. Люди идут и не имеют понятия, что идут на смерть. Эти люди не знают правду, куда их привезли. Нет смысла ее им говорить – все равно не поверят. Они идут мимо уютных домов эсесовцев. Затем людям предлагают раздеться и пройти в баню. Женщинам стригут волосы. Потом голых людей направляют в газовые камеры».

После подачи газа и умерщвления людей “бани” проветривались с помощью вентиляторов (фашисты предусмотрели все). Потом команда рабочих выносила трупы. Некоторые из тел были сцеплены в предсмертных судорогах. “Дантисты” открывали рот каждого и выламывали золотые зубы. Трупы порой долго лежали на земле. Летом над  ними летало множество мух. Над лагерем стоял смрад от разлагающихся тел.

“Эсэсовец Зигфрид Вольф подходил к голым ребятишкам, которых гнали в газовую камеру, раздавал им конфеты, гладил по головкам и говорил: “Будьте здоровы, дети. Все будет хорошо!” Обершарфюрер Болендер имел собаку Барри и называл ее “менч”, т.е. человек. Когда он натравливал ее на людей, то кричал собаке: “Человек, хватай собаку!” Болендер приучил своего пса бросаться на голых людей, которых потом пристреливал. В лагере убивали людей и оказывали почести собакам. Во время похорон немецкой собаки узникам приказали стоять по стойке смирно со снятыми шапками.

Однажды пришел транспорт в сильную жару. В вагонах было много мертвых и раненых. Все были голыми. Так везли людей несколько суток».

 «Бесчеловечность мучителей не знала границ. Эсесовцы вытащили из вагона старика и его сына. Сыну приказали повесить отца, за что ему обещали сохранить жизнь. Мужчина отказался. Были попытки спрятать маленьких детей в ворохах одежды и мусоре. Но эсэсовцы их находили. Полугодовалого ребенка убили лопатами…”

В то, что это могло быть, трудно поверить. Но  воспоминания Печерского не оставляют надежды на сомнения.

«Некоторые в бане шли к кранам за водой. Но с потолка через широкие металлические трубы медленно ползли темные, густые клубы газа, нагнетаемые танковым мотором. Отчаянный плач, крик детей сливались в один страшный вопль. Матери судорожно прижимали малышей к груди или, положив на пол, укрывали их своими телами, желая хоть на некоторое время отдалить их смерть».

А что чувствовали исполнители этих бесчеловечных акций?

“Мне приходилось видеть их лица после “работы”, после того, как они удушили тысячи невинных женщин и детей», – рассказывает в своих воспоминаниях Печерский, – какое геройство было на их лицах, сколько самодовольство. Как-то Карл Френцель вывел из бараков группу больных рабочих. Среди них был больной голландец. Он шел, шатаясь и едва держась на ногах. Жена голландца, узнав, что ее больного мужа ведут на «фабрику смерти», не помня себя от ужаса, бледная как полотно, кинулась за колонной и, нагнав ее, крикнула: «Изверги, вы уводите моего мужа на смерть, так берите же и мою жизнь». Она схватила мужа за руку и, не отрывая от него взгляда, пошла рядом с ним в колонне смертников».

Пламя Собибора было видно за много километров. Запах обгоревших трупов распространялся по округе. Из-за него было трудно дышать. Но палачи дышали нормально. Им, видимо, был приятен этот запах, он напоминал о проделанной «работе».

Побег из ада

Александр Печерский – высокий статный лейтенант Красной Армии, попал в плен раненым. Немцы не сразу прояснили его еврейскую родословную. А когда выявили это  обстоятельство, то отправили  сначала в Минское гетто, а потом в Собибор. Там его случайно оставили в живых, направив в рабочую команду.

В первые же дни в лагере произошло то, что заставило всех заключенных зауважать советского офицера. Во время работ его подозвал комендант первого сектора Карл Френцель, заявив, что если за пять минут «русский зольдат» расколет топором огромный пень, то получит пачку сигарет и еду, а если нет, то он будет избит плетьми.

Печерский расколол. Но когда Френцель протянул ему сигареты и хлеб, он изможденный и голодный, отказался от этого искушения, заявив, что  сыт и лагерной пищи ему вполне хватает. Френцель мог застрелить его, отправить в газовую камеру. Но не сделал этого. Может быть, потому что почувствовал силу духа этого человека.

С той минуты Печерский стал для заключенных непререкаемым авторитетом. Это позволило ему за три недели сплотить вокруг себя лагерников из разных стран мира и вдохновить их на восстание.

Для того чтобы он мог перемещаться по лагерю и разговаривать с людьми, заключенные познакомили его с девушкой из Голландии по имени Люка. Он вроде бы общался с возлюбленной, но на самом деле обсуждал с рядом стоящими заключенными детали побега. Перед побегом Люка подарила Александру самое дорогое, что у нее было: рубашку убитого немцами отца.

Восстание было намечено на 14 октября 1943 года. В лесах еще была листва, которая позволяла в них укрываться. Да и комендант Собибора Франц Рейхслейтнер уехал в Германию. Его обязанности исполнял унтерштурмфюрер Иоганн Нойман.

У обреченных на смерть людей, из оружия было  несколько топоров и самодельных ножей.

К четырем часам дня портные, сапожники и другие мастеровые первого сектора пригласили в свои мастерские большинство эсэсовцев, заказавших им пошить одежду и обувь. Что произошло дальше – в рукописи Александра Печерского.

«Нойман прибыл в портняжную мастерскую на двадцать минут раньше срока. Он снял мундир и ремень с пистолетом в кабуре. К нему подошел портной Юзеф и начал примерять костюм. Заключенный Шубаев схватил топор и со всего размаха ударил Ноймана обухом по голове. Труп его бросили под койку в мастерской и закидали вещами.

Так у восставших появился первый пистолет.

«Ровно в четыре часа явился в сапожную мастерскую штурмфюрер Геттингер. Когда он сел примерять сапоги, Аркадий Вайспапир одним взмахом топора зарубил его. Десять минут пятого в сапожную зашел штурмфюрер Грейшут. Он тут же был убит заключенными Лернером. Уничтожили четырех фашистов и во втором секторе».

Кабели связи и подачи электротока на заграждение к этому времени уже были повреждены. Автомобили немцев выведены из строя. Непунктуальность спасла Карла Френцеля. Он вовремя не пришел осмотреть заказанный им шкаф и остался жив.

На вышках и у ворот оставалась охрана из вахманов.

Около пяти часов раздался сигнал к построению. Заключенные вышли на плац. И тут Печерский крикнул: «Товарищи! К воротам!» Его слова заключенные стали повторять друг другу на идише, французском, чешском, польском, венгерском.

Заключенные бросились к центральным воротам и оружейному складу.

Оставшиеся в живых немцы и часовые стали стрелять. Но толпа заключенных сметала их на своем пути. Заключенные рвали проволочное заграждение, бежали по минному полю. Многие из них подрывались. По их телам бежали другие.

Печерский вспоминает:

«По плану надо было на минное поле бросать камни, доски, чтобы обезопасить его, но в суматохе этого никто не делал. Вокруг был сплошной ад: стрельба, взрывы гранат и мин, пулеметный огонь».

Люди бежали из ада, «от страшного запаха горящих человеческих тел».

Первоначально спаслось около 300 заключенных. Они прорывались группами в разных направлениях.

В группе Печерского был самые преданные ему люди, среди них и Алексей Вайцен. Они шли через территорию Польши к своим. Они шли, чтобы вновь воевать с фашистами в рядах Красной Армии.

Их пытались выследить с немецких самолетов. Их искали полицаи и немецкие войска. Их выдавало немцам местное население. Большинство из бежавших заключенных погибло, в том числе и Люка.

Через несколько дней после восстания немцы по приказу Гиммлера убили всех заключенных, которые не стали участвовать в побеге, снесли бараки, вырыли столбы, сняли колючую проволоку и перепахали землю пропитанную кровью людей.

По немецким документам, на этой земле погибло 250 тысяч человек. По подсчетам, сделанным Александром Печерским и его товарищами – гораздо больше.

Вопреки всему, группа Печерского смогла дойти до Буга, переправиться на территорию Белоруссии и влиться в партизанские отряды Брестского соединения. Алексей Вайцен вошел в отряд имени Фрунзе, а Печерский – в отряд имени Щорса. Они сражались в партизанах до самого соединения их отрядов с частями Красной Армии.

Искупление кровью

Но как только партизаны соединились с частями Красной Армии, Александр Печерский был направлен компетентными органами в фильтрационный лагерь, а потом в 15 отдельный штурмовой стрелковый батальон. Это была разновидность штрафного батальона. Государство чего-то не смогло ему простить: то ли того, что он – офицер, попал в плен, то ли еще чего. Выжить в штурмовом батальоне шансов почти не было. Но он выжил. В одном из боев в августе 1944-го его тяжело ранило. И тогда появилась справка о том, что свою вину перед Родиной Александр Печерский искупил кровью.

Долгие месяцы он провел в госпиталях. В одном из них он познакомился с медсестрой Ольгой Ивановной. После войны она стала его женой. Но хоть и окончилась война, до спокойной жизни и семейного счастья было далеко. После окончания войны его арестовали по подозрению в предательстве, ведь был у немцев – неважно в каком качестве. Арестовали заодно с братом – заместителем директора Ростовского театра музыкальной комедии. Брат умер в тюрьме. Александр Печерский умереть не успел. Его выпустили. Никаких данных о каком-нибудь его сотрудничестве с врагом,  добыто не было.

Но еще долгие годы Печерский не мог устроиться на работу. Чтобы не жить на иждивении жены, научился плести поделки и вышивать крестиком картины. Это были потрясающие работы.

Потом ему разрешили выступать с воспоминаниями. Его стали приглашать в школы и на предприятия.

Суд над фашизмом

Через 20 лет после войны на месте «Собибор» воздвигли памятник Мученичества и Смерти: огромный курган диаметром 50 метров из костей и золы от сожженных тел. Курган – на метровом цоколе с окошками. Через окошки видно его содержимое: останки уничтоженных людей – человеческие кости, волосы, зубные протезы.

Чуть раньше, в 1962-м, Печерский был приглашен в качестве свидетеля на судебный процесс над охранниками Собибора в Киев. Вот что он рассказывает о подсудимых.

“Я не мог смотреть на них спокойно, сколько трусости и ничтожества было на их лицах. Они – эти “герои” над беззащитными женщинами и детьми, дрожали за свои ничтожные жизни. Они потеряли человеческий облик и стали пособниками фашистских людоедов».

На этом процессе подсудимый бывший охранник Собибора Матвиенко на вопрос судьи: “Кого вы убивали?” ответил: «Убивали мы детей, стариков, старух… Крик, шум, вой – жуткое дело, сейчас представить невозможно. Людей раздевали догола. А вахманы расстреливали их и толкали. И я стрелял. Сзади стояли обервахман (старший вахман) и немец – куда денешься?”

В апреле 1963-го суд приговорил десять охранников лагеря Собибор к смертной казни. Еще трое были приговорены к высшей мере наказания в 1965 году.

Суды в Германии к палачам были снисходительны. Те, кто был виновен в гибели десятков тысяч людей, получили по несколько лет тюрьмы, а некоторые и вообще были освобождены от наказания – не хватило улик. Мертвым  «тяжело уличать» живых.

Неизвестный герой

Узники Собибора из СССР немецким правосудием были заслушаны только через сорок лет после восстания – в 1984 году в Донецке на выездном заседании земельного суда города Хагена.

Судьи считали, что советские военнопленные были в лагере всего 22 дня, после чего организовали восстание, и  мало что могут рассказать по существу.

Но организовав и возглавив восстание узников Собибора, офицер Красной Армии Александр Печерский совершил подвиг, аналогов которому не было в истории Второй мировой войны. Это было единственное в середине войны закончившееся победой восстание узников фашистских лагерей смерти. К сожалению, Родина забыла об этой победе.

В память о подвиге Печерского Соединенные Штаты Америки  воздвигли стелу и сняли художественный фильм «Побег из Собибора». В Израиле его именем власти назвали улицу.

В России в честь Александра Печерского нет ничего.