А Чак не знал и Чаку невдомёк

В хэлс клабе, который изволю посещать, я периодически вижу мужчину, точь-в-точь внешне мой родственник, только с поправкой лет на 15-20 тому назад.

Похоже почти все — взгляд с прищуром, безэмоциональное выражение лица, грузноватая, чуть сутулая фигура. Но язык, впрочем, разный. Родственник говорит по-русски, а человек из клуба — по-английски.

Иногда и мне признавались: слушай, тут есть один парень, ну, просто, копия ты!

Ничего удивительного! У каждого фрукта есть похожий овощ.

Главное, по моему разумению, в другом. Пусть кто-то будет похож на меня, а не наоборот! Представьте, что чудаку с Арбата, зарабатывающему на жизнь двойником Ленина, скажут, что Ильич на него похож, как две капли воды. Получится, что этот труженик с красным бантиком на лацкане пиджака первичней, нежели вождь пролетарской революции?! Или сравнят парня из Макдональдса с Робертом де Ниро, заявив, что именно де Ниро один в один с Педро, без всякого де, Рамиресом…

В общем, похожесть похожестью, а индивидуальность на первом месте.

Я никогда не стремился потеряться в толпе, хотя и не старался влезть фэйсом в первую попавшуюся кинокамеру или фотообъектив. Индивидуальность у каждого, конечно, по- разному проявляется. Кто-то легко оперирует ста пятью языками народов мира; кто-то, сложившись, будто мягкая игрушка, залезает в чемодан; кто-то виртуозно достает козюли из носа. Я уж не говорю о людях, помнящих все анекдоты от сотворения мира. Таких, кстати, почему-то аккурат пара-тройку на любую компанию. То ли анекдоты запоминаются проще, чем стихи А.С.Пушкина и поэмы М.Ю.Лермонтова, то ли сам жанр более подходящий, особенно за столом, где соотношение спиртного и съестного всегда заметно превышает возможности среднестатистического желудка.

Говорить о собственных индивидуальных качествах от первого лица как-то не климатит. Всегда приятней чужая похвала или хула. Вторая для уравновешивания. Чтобы не унесло голову от первой. Поэтому вспоминаются большей частью истории, о которых (о как я люблю патетику!) возможно и умолчать. Но лучше поиронизировать над собой самому, нежели это сделают (а еще хуже — не сделают!) другие.

Итак, сугубо индивидуально я проявлял свои недюжие способности в одной из гостиниц города Милуоки, что в штате Висконсин. Было это лет 20 тому назад. Мы как раз попали в этот славный город на Мидвесте из огня да в полымя. Остался в прошлом некогда гостеприимный край и ступили мы на американскую землю в поисках… Да-да, я понимаю, что на этом месте повествования кому-то так и хочется воскликнуть: колбасы! КОЛ-БА-СЫ! Но я к продукту равнодушен и вам, читатель, не рекомендую. Ну тогда — СЫ-РА! И тут — промашка. Сыр, конечно, люб, но не настолько ж! Неужто СВОБОДЫ?! Не знаю… Кто-то умудряется быть свободным в тюрьме, а кому-то не свободно в собственном доме с видом на озеро Мичиган… Возможно, другой жизни? А то и обстоятельств таковой. Вопрос этот столь любим как у нас, так и за океаном, что добавить нечто оригинальное сложно. Ну разве что написать: мы уехали с семьей, потому что хотели стать мультимиллионерами, а там нам не давали… а тут мы не смогли. Впрочем, как и в случае с анекдотами, в компании всегда найдется лицо, сидящее на пособии, которое именно так и обозначит тему. С небольшими вариациями, но именно так.

Мысль норовит уплыть от злосчастной гостиницы, название которой я помню, но не озвучиваю, дабы не усложнять в дальнейшем жизни этой ни в чем не повинной обители путешественников и поедателей поп-корна с пивом во время трансляции супербола. А то ведь придут в погожий день серьезные мужчины с инструментом и вкрутят табличку с моим именем, где будут обозначены даты моей работы в качестве пылесосомена. И заплачут потом от умиления. А я уже там, в лучшем из миров, получу сигнал и тоже, наверное, буду растроган.

Так вот пылесосил я все четыре этажа; первый, кстати, не числился в сфере моих профессиональных интересов (обязанностей), а со второго по пятый, то было МОЁ. Работа была, в принципе, не пыльная, хоть и всасывал мой агрегат пыль с коврового покрытия. Иногда мне улыбались постояльцы, а за доллар в нашем буфете можно было перекусить; а если без доллара, то тоже можно было перекусить, но без “второго блюда”, т.е. налить супа и похлебать его с печенюшками. Можно было, оставив пылесос где-то в коридоре, скажем за автоматом с прохладительными напитками, спуститься на некоторое время в туалет, где неизменно звучала классическая музыка, и, сидя на стульчаке, помечтать о будущем без пылесоса и с достаточным количеством зеленых денег разных достоинств, но желательно со скептически глядящем на тебя президентом Франклином. Я почему-то до сих пор уверен, что у него на каждого свой взгляд, как и у Джоконды в Лувре.

Откосив некоторое время от уборки, я возвращался к своему орудию труда и врубал плейер; в уши контрастом с только что слышанным в уютном заведении Моцартом врывался Малинин, надрывно повествующий о поручике Голицыне. И на кой хрен они мне были вместе с корнетом Оболенским нужны, по сию пору не знаю, не ведаю!

Так шел день за днем, так постигалась другая жизнь в новых предлагаемых обстоятельствах, так лучшие годы становились историей и вставали по соседству с другими лучшими годами.

И вот однажды я решил, что пора… Пора выходить на широкий простор и менять пылесос на склад с китайскими игрушками, а потом, глядишь, и на привычную пишущую машинку (комп и прочие прибамбасы прогресса были еще впереди!). И повод был в принципе. День рождения жены.

Звоню супервайзеру Сюзен. Для нее я почти что неопознанный материк, изъясняющийся по-английски по большей части жестами. Однажды она выдала мне, на свою голову, воки-токи. И в течение часа давала сигнал и что-то быстро говорила. Я, ни фига не понимая, отвечал о’кэй и продолжал пылесосить. Оказалось, что она срочно звала меня вниз по какому-то забытому, понятно, за давностью лет поводу. Итак, мой спич звучал по телефону следующим образом: Хай, Сюзен, май вайф хэппи берздэй ту ю, энд ай кент кам ту хоутэл тумороу энд афтер тумороу ту. (В переводе с моего т.н. английского сие выглядело так: Привет, Сюзен. Моя жена с днем рождения тебя, и я не могу прийти завтра и послезавтра тоже.)

Дома веселились моему “успешному” освоению языка Шекспира, я гордился тем, что буду работать на конвейере и получу целых пять долларов в час (в гостинице платили четыре пятьдесят). И вообще как здорово было осознавать себя ни на кого не похожим. Я забыл сказать, что в гостинице до меня не работало носителей русского (можно даже похвалиться) литературного языка, и после, по-видимому, тоже.

Тут бы поставить точку, но тогда вы вряд ли узнаете, как на соревнованиях бойцов смешанного стиля, в городе Цинциннати (что в штате Огайо), я сидел за столиком с журналистским бэйджиком на шее у самой клетки, где сражались настоящие парни, и ко мне неожиданно нагнулся с программкой здоровенный детина и попросил автограф. Я не опешил: мало ли… Но тут он глянул повнимательней на мой бэйджик, на имя, там обозначенное, рожа его вытянулась, на лысине проступили капли пота. Извинившись, он ретировался так же скоро, как и возник. Я сообразил, что он перепутал меня с Чаком Норрисом. Говорят, что я… что он на меня похож. Или же есть что-то общее в нашей внешности?!

Из цикла “Привал на обочине”. Эпизод шестой