Свидетели или соучастники?

Минут за пятнадцать до наступления второго тысячелетия от рождества Христова в московской квартире кинорежиссера Виталия Манского чуть было не вспыхнула семейная ссора. Его домочадцы торопились завершить предновогодние приготовления. Тем временем Борис Ельцин обращался в телевизоре с прощальным словом к россиянам. Он уходил в отставку и передавал бразды правления Владимиру Путину. А Манский – с дотошностью истого документалиста – фиксировал все происходившее на камеру, чем вконец «достал» свою супругу:

– Ну, может, хватит, а? Не нервируй меня! Мне хочется рыдать. Рыдать! Я в ужасе, потому что пришла твердая рука, которой так рад народ. Ну, посмотрим, как сейчас гайки позакрутят. Мы Ельцина будем вспоминать как эпоху счастья. Это будет казаться утопией, что мы так жили. Я считаю – это кошмар. Вот промелькнула эта утопия как какой-то момент. Что сейчас с нами будет? Такого президента, который сейчас приходит, еще не было. Серая тихая мышка. Такую подлянку подкинуть на Новый год народу! Мир содрогнулся. Нас снова будут бояться.

Этим сбивчивым монологом начинается, пожалуй, самый нашумевший документальный фильм 2018 года – «Свидетели Путина». Сейчас он с аншлагами демонстрируется по всему миру и собирает международные призы. Но вот в России прокат этой ленты запрещен. Однако господин Манский, будучи еще и основателем престижного кинофестиваля «Артдокфест», сумел-таки донести свое творение до россиян, разместив его на собственном интернет-ресурсе «Артдокмедиа» и на телеканале «Настоящее время», который вещает из США. Результат: уйма комплиментов и – ведра отборной брани. А это значит: фильм состоялся!

Сергей ШАЧИН: Виталий, как вам такое – я цитирую: «Жанр фильма: нравственная проповедь из лакейской. Манский, снимавший в нулевые рекламное кино предвыборного штаба Путина, в дальнейшем как-то приосанился, духовно возрос и теперь разоблачает своего бывшего босса следующим образом: заново монтирует свою штабную хронику, сопровождая ее уже идейно зрелым текстом, который он зачитывает скорбным голосом… Проблема в том, что холуйские моральные терзания не очень убедительны, ну не та это оппозиция, которой хочется верить. Вчера еще чистили, чистили барину сапоги, а сегодня вдруг передумали и стали плакать». Это из рецензии некоего публициста господина Ольшанского, опубликованного в «Комсомольской правде», в самом многотиражном таблоиде России.

Виталий МАНСКИЙ: Правдой здесь является только то, что фильм основан на архивной хронике. А в остальном… Я никогда не работал ни в администрации президента, ни на администрацию. Поэтому определение «лакейство» является некорректным. Фильмы о Путине я снимал как независимый продюсер на негосударственной студии по договору с телеканалом РТР. Но то, что у меня были возможности, кратно превышавшие возможности других моих коллег – это глупо скрывать. И еще. Прежде, чем рассуждать о моих сегодняшних «холуйских терзаниях», рецензенту было бы нелишним посмотреть мой фильм 2001 года, или хотя бы узнать, что моя семья уже пять лет как проживает в Латвии и, соответственно, у меня сейчас нет никаких резонов холуйствовать перед господином Путиным.

С.Ш. – Ваши прежние «особые возможности» вытекали, если я правильно понял, из того, что в нулевых вы возглавляли на канале РТР – теперь он называется «Россия» – службу производства и показа документальных программ…

В.М. – Совершенно верно. И вы, как мой коллега, наверняка прекрасно помните, что в те времена атмосфера на российском телевидении была совсем другая, чем сегодня.

С.Ш. – Согласен. Я тогда «пробил» на РТР очень жесткий и честный фильм о драматической изнанке жизни великого советского тренера Станислава Жука, учителя «пламенной патриотки» Родниной. Сейчас – уверен – он бы не прошел. А в 2014-м меня попросили с Первого канала за «двухсерийку» о полиции США, которую сами же годом раньше заказали. Но между началом съемок и завершением монтажа произошли крымские события, и мне велели перемонтировать фильм в сугубо негативный. Я отказался, а заказчики отказались от меня. Теперь живу как бы во внутренней эмиграции.

В.М. – Сочувствую. Я тоже покинул Россию из-за Крыма. Но сам, не дожидаясь никаких намеков, исходя из своих моральных принципов.

С.Ш. – После чего сняли фильм «Родные» – о том, как российско-украинский конфликт сказался на судьбах простых людей, точнее, вашей многочисленной родни. Ведь вы же родом с Украины…

В.М. – Да. И тот фильм тоже не пустили на российские экраны. Однако вернемся в нулевые. Однажды я предложил руководству РТР снять фильм о первом и последнем президенте СССР Горбачеве. Начальство не сразу, но все-таки дало «добро». Затем я встретился с Горбачевым и попросил согласия у него. Михаил Сергеевич крайне удивился. Потому что во время правления Ельцина он был в российском политическом пространстве персоной нон-грата. Хотя в народе личность Горбачева обсуждалась постоянно. Он сказал: «Я соглашусь, если генеральный директор РТР приедет ко мне в офис и лично подтвердит намерения канала». Мне удалось устроить такую встречу. И в 2001-м вышел фильм «Горбачев. После империи». По сути, это было мое первое соприкосновение, как кинорежиссера, с миром большой политики.

С.Ш. – А дальше – Путин…

В.М. – Нет. Дальше – Ельцин. Потому что канал решил: если мы выдали фильм о Горбачеве, то, исходя из каких-то высших соображений, нужно сделать кино и о Ельцине. Я поначалу предложил эту работу другому режиссеру, но после того, как прочитал его творческую заявку, решил все-таки снимать сам. Общаясь с Михаилом Сергеевичем, я очень много узнал о Ельцине, о том, как на самом деле убирали Горбачева. И мне захотелось выяснить, как трактовались тогдашние события противоположной стороной. Однако Ельцин оказался не очень готов к воспоминаниям, к тому же он был не очень хорош физически и оттого сложился фильм другого свойства. Зато я получил доступ в его личное пространство, в том числе и в его семью.

С.Ш. – И Борис Николаевич попросил вас поддержать своего будущего преемника?

В.М. – Нет. Фильм о Путине я начал снимать опять-таки по собственной инициативе. В то время вопрос «Кто такой Путин?» был очень актуален для российских граждан. Рейтинг Путина в момент назначения премьер- министром не превышал одного-двух процентов, то есть в стране его почти никто не знал. А как голосовать, не зная за кого?! В числе первых мы сняли школьного учителя немецкого языка Володи Путина. Это было очень личностное интервью, и поэтому я передал его посмотреть и.о. Президента. После чего меня пригласили на встречу с Путиным. На этой встрече я и предложил Путину сделать о нем фильм. Конечно, в последующем моя кандидатура обсуждалась, конечно, были люди, которые ее утверждали, правда, меня при этом больше никуда не приглашали. В общей сложности я снял два фильма. Первый показали перед выборами. Там фигурируют разные люди, которые говорят о Путине, и заканчивается лента тем, как Путин лично приезжает к своей уже совсем пожилой учительнице. Эта сцена очень понравилась зрителям, потому что Путин в ней показан хорошим парнем.

С.Ш. – Мне в том фрагменте особенно запомнилась фраза, которую произнес супруг учительницы: «В государстве как на грядке: чтобы что-то путное выросло – надо уничтожать сорняки». И ответ Путина: «Так и будем делать. Воспримем это как наказ избирателя». Теперь от государственной «тяпки», по-моему, никто не застрахован…

В.М. – Не без того… Так вот, поскольку Путина выбрали уже в первом туре, мы остановили съемки. Но через пять месяцев мне позвонили из Кремля и попросили их продолжить. Признайтесь: вы бы отказались от такого предложения?

С.Ш. – Конечно, нет! Стать единственным обладателем уникальных кадров о жизни президента – такое очень дорогого стоит!

В.М. – Причем во всех смыслах этого слова. По сути, это съемки для истории. Поэтому мы закончили и второй фильм. Кстати, наш герой никак его не цензурировал. Фильм показали в первую годовщину избрания Путина президентом. За эту ленту мне не стыдно. Мне стыдно за то, что со своим первым фильмом я – объективно – участвовал в предвыборной кампании, которая привела к избранию Путина.

С.Ш. – И здесь мне сразу вспоминается монолог Путина из вашего предвыборного фильма – процитирую: «Вы согласны с тем, что нужно модернизировать страну иначе она прекратит существование в ее нынешнем виде? Согласны? Здесь нет сомнений. Вы понимаете, что в нашей стране это можно сделать только с учетом того, что у нас нет политической подушки в виде партий таких – действующих, серьезных. Это можно делать, когда действия еще могут быть достаточно болезненными, опираясь исключительно на доверие населения. Оно должно знать, что этот парень, который там сидит наверху, он может ошибиться, но это наш парень, он действует в наших интересах, он нас не обманет и не подведет». В ленту «Свидетели Путина» этот пассаж почему-то не вошел.

В.М. – Там есть другие, не менее красноречивые пассажи.

С.Ш. – А как вы думаете: почему домашние предновогодние съемки в ночь на двухтысячный год вызвали такой эмоциональный взрыв у вашей супруги?

В.М. – Возможно, сдетонировала семейная история. Оба ее деда были в сталинских лагерях. Поэтому для Натальи сам факт, что какой-то человек работал в КГБ, стал поводом поставить на нем крест. Все остальное ей уже не интересно. У моей семьи не было такого трагического опыта. Поэтому я вырос этаким благодушным либералом и был уверен, что ни Путин и никто другой назад страну уже повернуть не сможет.

С.Ш. – Иногда создается впечатление, что, снимая тогдашние фильмы, вы в какой-то момент все-таки подпали под обаяние Путина и потому вывели его уж слишком благостным… К слову, такие же претензии предъявляют и к вам, и к вашей ленте и некоторые критики из лагеря российской оппозиции…

В.М. – А что вы скажете тогда о трижды «оскароносном» американском режиссере Оливере Стоуне? Когда у него появилась возможность снять четырехсерийный фильм о Путине, он ни разу не усомнился в том, что говорил ему на камеру президент России. А ведь у Стоуна имеется американский паспорт, защищающий его от возможных неприятностей из-за «неуместных» вопросов, возражений… И тем не менее его фильм получился совершенно не критическим.

Не стану скрывать: в какой-то момент и у меня возникла симпатия к Путину. Симпатия к человеку, который, оказавшись на самом высоком государственном посту в России, еще имел некую связь с реальностью. Это вселяло надежду, что он привнесет во властные кабинеты свое ощущение жизни, понимание жизни, неких жизненных законов, чего не было очень долго. По крайней мере, в последний период ельцинского правления уж точно. Кроме того, тогда, почти двадцать лет назад, он обладал определенным умением завладеть доверием, расположением, создать ощущение искренности в общении. Возможно, это являлось хорошо выученным уроком в институтах специальных служб, которые он проходил – не знаю, не берусь судить. Но умение расположить к себе у него, безусловно, было.

И, наконец, о самом главном. Я делаю документальное кино. А документальное кино предъявляет ситуацию таковой, какой она являлась на тот момент, в том виде, в котором она существовала. Подбор какого-то специального концепта, подгонка под концепт – это уже пропаганда, а пропагандой я заниматься не хочу. «Свидетели Путина» – фильм не жесткий. Но становиться антиподом Киселева, Соловьева и всей этой кремлевской пропагандисткой машины я не собираюсь. Я предпочитаю спокойный, взвешенный, цивилизованный разговор. Кстати, я не замечал, чтобы заведомо антипутинские фильмы с явным пропагандистским накалом вызывали сильный общественный резонанс.

С.Ш. – Я познакомился с вашим творчеством, когда посмотрел – кажется, в 1999-м? – «Частные хроники. Монолог». Потом не раз пересматривал эту ленту. По-моему, до вас еще никто не пробовал создать из обрезков кинопленок, отснятых разными людьми, в разных местах, по разным поводам цельное повествование о жизни типичного среднего советского гражданина и заодно портрет «эпохи развитого социализма». Это была блестящая идея…

В.М. – А многие блестящие идеи лежат в буквальном смысле на поверхности. В моем случае – на городской помойке. В 1992-м году я делал фильм о разных срезах войны и попытался отыскать в советских и в немецких трофейных киноархивах войну с какими-то человеческими проявлениями, войну, увиденную разными глазами. Но увы… Просидев пару месяцев в архивах, убедился, что операторы по обе стороны фронта очень мало, а можно сказать, вообще не уделяли внимания жизни. Снимали разные идеологемы, но жизни там не было. И примерно тогда же мой приятель принес бобину старой пленки, которую нашел на свалке – возьми, вдруг пригодится? Я зарядил эту пленку, запустил ее у себя дома на белую дверь и был просто потрясен контрастом: вот она, подлинная жизнь! Съемка была сделана в моем городе, во Львове: женщина в халатике, видимо, на голое тело, маленькие дети на полу, она кокетничает и понятно, что ее снимает муж. Ей чуть за двадцать, глаза, излучающие любовь, потому что за камерой – любимый человек. И это настолько меня поразило, потрясло… Потом пошли уличные сцены – как будто из альбома моих родителей, и они как будто ожили…

Это было такое сильное впечатление, что оно оставило зарубку в моем сознании. Я задумал найти эту семью и прояснить ее дальнейшую судьбу. Предложил, чтобы пленку показали по телевидению, а мы попросим – отзовитесь! И действительно: кто-то сразу отозвался. Пока я шел к секретарю, чтобы забрать оставленный для меня номер телефона, еще одни люди позвонили, и еще, и еще – дескать, это наша съемка! И я понял, что вот эти кадры… в них заложено что-то унифицированное, что-то очень близкое и похожее для множества людей, что-то такое типологическое. Потом попробовал собрать из подобных съемок жизнь одного человека. Материала набралось на пять тысяч часов. А фильм, который в итоге получился, остается для меня самым трудным и любимым.

С.Ш. – После «Частных хроник» я понял, что ваши фильмы нужно смотреть особенно внимательно, ни на секунду не отрываясь от экрана. Именно смотреть! Потому что вот эти характерные, типологические детали у вас часто говорят гораздо больше, чем монологи героев и закадровые тексты. Так было в фильме «Труба», где вы проследили путь российского газа от добывающих скважин в Новом Уренгое до потребителей в обычном квартале Кельна. И заодно показали разительный контраст между убогим бытием российской глубинки, где, кажется, само время навсегда остановилось и, может быть, скучноватой, зато вполне себе сытой и уютной жизнью обыкновенного немецкого бюргера. Так же и в «Свидетелях Путина»: мне показалось, что, когда семья Ельцина переживает: победит Путин на выборах или нет, она озабочена отнюдь не интересами России, а своим будущим, своей судьбой. Ведь Ельцин помнил, что он сделал с Горбачевым…

В.М. – Возможно, вы недалеки от истины. Там, к примеру, очень важен взгляд Татьяны, дочери Ельцина, ровно год спустя, когда отец смотрит по телевизору уже ставшее архивным его прощание: “Я устал, я ухожу”. И – первые слова его преемника. Взгляд Татьяны на отца, мимолетный, но абсолютно не случайный. И сам Ельцин. За годы его правления мы его изучили, у него были две основные позы: либо открытая к диалогу и действию, либо закрытая, когда он сжимал плечи и уходил в себя, откатывался. И вот тут Ельцин откатившийся, он как бы дистанцирует себя от экрана и уже внутренне негодует.

В конечном счете, Путин – базово – выполнил все условия соглашения между ними. Но, кроме базы, надо было бы, конечно, ответить на звонок своего бывшего патрона в день выборов. Однако Ельцин этого ответа не дождался… И это очень важная деталь, характеризующая Путина.

Победа Путина на выборах в 2000-м году стала итогом компромисса. Многие тогдашние политики были убеждены, что нужно найти кого-то, кто, с одной стороны, немного либерал, а с другой, будет править твердой рукой. Путин вышел из КГБ, прекрасно знал их запросы и предъявил себя как именно такого человека. В итоге «прогрессивные политики» сами пали жертвой собственных игр. Многим из видных членов предвыборного штаба вскоре пришлось перебраться в оппозицию, а бывшие знаменитые медиа-менеджеры Михаил Лесин и Ксения Пономарева и вовсе ушли из жизни…

С.Ш. – До этого пристрастившись к алкоголю…

В.М. – Не будем углубляться в эту тему. Я делал не фильм-расследование, а, как мне кажется, очень важное кино о компромиссах, которые мы заключаем каждый раз, пытаясь прийти к какой-то лучшей жизни. Такой компромисс состоялся в 1996-м, когда на выборах реально побеждал коммунист Зюганов, но исходя как бы из высших каких-то целей – благих, безусловно – синдикат олигархов и прочих влиятельных людей принял решение, что Ельцин был более нужен для тогдашнего исторического момента в России. Это было недемократично, и вскоре мы жестоко за это поплатились. Нельзя спасать демократию, нарушая демократические принципы. Нарушение этого правила и повлекло за собой новые фальсификации и компромиссы. Мы до сих пор пожинаем плоды того первоначального несоблюдения демократических принципов.

В 2018-м уже нет Путина. Это уже не человек из плоти и крови – это некий шварцевский дракон, которого даже сам Путин персонально победить не может. Даже если однажды утром он проснется и поймет, что совершил целый ряд ошибок, которые нужно бы исправить, он не сможет победить вот этого Путина – дракона, который правит Россией и будет править еще очень долго.

В процессе работы над фильмами о первых лицах страны я увидел, что

невозможно остаться нормальным человеком, находясь внутри российской власти. Она, эта византийская система власти, уничтожает всех – и тех, кто наверху пирамиды, и тех, кто внизу. Она вообще изменяет вид человека. И удержаться, сохранить человеческие качества через восемнадцать лет…

У Путина не было шансов сохранить себя. Он, может быть, сам стал первой жертвой путинизма. Заигрывал с консервативным большинством народа, а это большинство всегда консервативное, стремился войти к нему в доверие – конечно же, ради реформ, прорывов и т.д. – и доигрался до превращения России в страну-агрессора и, как следствие, к международной изоляции.

С.Ш. – В 2000-м, во время съемок, вы задали Путину вопрос: «За год власти вы уже сталкивались с лестью?» На что он ответил: «Я не вижу… Напрямую – тех, кто со мной работает – не могу их в этом уличить. На данный момент. Бюсты, памятники и прочие элементы вождизма, которые перекочевали в наше время из прошлого, не могут радовать, но с этим очень трудно бороться». Это было в 2000-м. А в 2014-м нынешний спикер Госдумы РФ Вячеслав Володин произнес свою поистине историческую фразу: «Есть Путин – есть Россия! Нет Путина – нет России!». После чего создание культа личности нашего президента пошло ускоренными темпами. И Путин, кажется, совсем не против этого…

В.М. – А это одна из главных особенностей византийской системы власти: она выбирает своего идола и начинает настолько мощно и безоглядно в него вкладываться, что потом ей самой же будет очень сложно при смене этой персоналии. К тому же Путин хочет править до самой смерти. Даже если найдется формальный преемник, Путин будет его контролировать. Поэтому проблема современной России не в Путине, а в той системе, которую он создал. Надо менять систему. Но как и когда это случится – я не знаю.

Мы никогда ни в чем не победим, если сосредоточимся на прошлом, на консерватизме, это чистой воды популизм. И Путин оказался первым лидером после Второй мировой войны, который взял популизм на вооружение. Ввел его обратно в политический обиход. Я, например, не думаю, что Трамп рискнул бы во время своей предвыборной кампании работать на откровенном популизме, если бы не было успешного примера Путина.

С.Ш. – Почему вы решили смонтировать «Свидетелей Путина» именно сейчас?

В.М. – Интуиция. Вот мне кажется, что надо было именно сейчас. Может быть, это последний поезд. Это долг перед самим собой. Вот все, что я мог, я сделал. Я предложил вам материал для размышлений. Дальше, дорогие друзья, соотечественники, коллеги – это зона вашей ответственности. По сути, мы все – свидетели восхождения Путина. По сути, мы все – участники бесконечного большого компромисса. И настала пора, когда каждый должен дать честную и четкую оценку своей позиции и решить, как он намерен жить в дальнейшем – при путинизме или же без оного. Степень ответственности отдельного человека перед последствиями, которые возникают в результате его бездействия или соглашательства – очень важный вопрос в контексте сегодняшней российской действительности.

С.Ш. – Когда вы работали над этим фильмом, у вас не возникало соблазна снова поговорить перед камерой с его героями?

В.М. – Они ясно дали мне понять, что не станут откровенничать на камеру. Пришлось от этой затеи отказаться.

С.Ш. – А с Путиным вы потом встречались?

В.М. – Несколько раз и только по его инициативе. Или он сам подходил, или меня как-то подзывали. Это были короткие, ничего не значившие встречи. Я никогда не обращался к Путину с какими-либо просьбами, хотя он однажды намекнул: если будут какие проблемы… Я, помнится, тогда отшутился и, может быть, слишком радикально. Мол, если я окончательно разочаруюсь во всем, то попрошу, чтобы вы помогли мне беспрепятственно эмигрировать из России.

С.Ш. – Сейчас вы часто приезжаете в Москву?

В.М. – Редко. И только из-за «Артдокфеста». Я считаю этот фестиваль своим главным вкладом в документально кино. Не свои фильмы, а, повторяю, фестиваль.

С.Ш. – Страха, пересекая российскую границу, не испытываете?

В.М. – Вы о всякого рода провокациях? Ну, на нас уже давили депутаты Госдумы во главе с вице-спикером Петром Толстым, которые потребовали от Генпрокуратуры проверить действия организаторов фестиваля на предмет «пропаганды нацизма». Поводом для этого послужил фильм о вооруженном конфликте на востоке Украины. В итоге нас вынудили убрать эту картину из программы. Такая же судьба постигла ленту о лидере крымскотатарского народа Мустафе Джемилеве. Буквально за несколько часов до сеанса «с самого верха» позвонили владельцам кинотеатра и потребовали снять с показа. Потом активисты Русского освободительного движения «SERB» устроили форменный погром в московском кинотеатре «Октябрь» во время демонстрации фильма «Полет пули», посвященного опять-таки событиям на Украине. Тогда дошло до вмешательства ОМОНа. Все это – в 2017-м… И лично против меня уже инициировали разные проверки… Да, мои поездки в Россию связаны с определенным риском. Но я надеюсь, что до каких-то крайностей все же не дойдет.

С.Ш. – Насколько мне известно, теперь вы проводите «Артдокфест» на собственные деньги…

В.М. – Накануне фестиваля 2014 года – глава министерства культуры РФ Владимир Мединский объявил: «Пока я министр культуры, ни один из проектов Манского поддержан не будет. Я буду накладывать вето на любое решение любых экспертных советов Минкультуры. Манский не имеет права просить денег у государства, с позицией которого не согласен». После этого мои коллеги от лица гильдии и киносоюза выпустили ряд заявлений, в которых выражали обеспокоенность судьбой фестиваля и позицией министра как «некорректной, неконструктивной и опасной». Но это ничего не изменило.

Лишая нас финансирования, власть, конечно же, была убеждена, что она нас уничтожит. И, наверное, испытала пренеприятное удивление, когда увидела, что мы восприняли этот вызов как новый стимул, мотивацию для развития. Мы с каждым годом стали делать все более мощные рывки по расширению своей деятельности.

С тех пор я вкладываю в фестиваль как собственные деньги, так и спонсорские. И главный наш спонсор – это зритель. Мы создали по-настоящему мощный проект “Синематека русскоязычного документального кино artdoc.media, где, помимо стандартного онлайн-кинотеатра, есть еще настоящее зеркало оффлайн-просмотров, то есть с сеансами, началом, концом, обсуждениями. И все это доступно за совсем небольшие деньги – 120-190 рублей или около двух долларов США. Мы начали проводить под эгидой «Артодокфеста» еще и «Артдоксеть» – конкурс фильмов, выложенных в интернете, на последней пока еще открытой площадке для честного, не ангажированного документального кино. С помощью наших партнеров, прежде всего телеканала «Настоящее время», мы проводим питчинги для российских авторов и оказываем им посильную материальную поддержку.

В 2012-м году мы перевели конкурсную программу фестиваля в Ригу, тем самым сохранив его абсолютную политическую независимость. Это стало нашим ответом на очередное решение российского Минкульта – о лицензировании фестивальной деятельности, что равнозначно жесточайшей цензуре. Теперь любой фильм для любого показа на территории Российской Федерации – пусть даже снятый на мобильный телефон про собственную кошку – должен пройти государственную регистрацию, получить прокатное удостоверение. И кому и какие фестивали проводить – тоже будет решать Минкульт. В прошлом году, к примеру, нам удалось показать в Москве и в Петербурге под маркой «Артдокфеста» только пятьдесят четыре из ста двадцати семи фильмов, отобранных в фестивальные программы. Что будет в этом году – даже не берусь загадывать.

С.Ш. – А ведь могли бы, если бы остались на российском телевидении, уже дослужиться до большого начальника и жили бы себе спокойно, припеваючи.

В.М. – И вы, наверное, могли бы. Припеваючи и – подпеваючи. Но подпевать я так и не научился – даже во время съемок господина Путина.

С.Ш. – Давайте на этом и поставим точку. Боюсь, что мы уже и так уже наговорили слишком много…

В.М. – А вы не бойтесь! Лучше снова камеру возьмите и снимайте – то, чего требует душа и что подсказывает ваша совесть. Достойное кино так или иначе всегда дойдет до зрителей. Для этого и был придуман «Артдокфест».

С Виталием МАНСКИМ беседовал Сергей ШАЧИН.

P.S. Уже после того, как мы записали это интервью, состоялись презентации новой работы Виталия Манского в Конгрессе США и в Национальном пресс-клубе. И это еще одно подтверждение того, что фильм «Свидетели Путина» стал явлением не только в области документального кино, но и в мире большой политики.