Средневековый Париж – «Город Света», …грязи и мусора

В Позднем Средневековье зловоние европейских городов, как утверждает писатель Патрик Зюскинд, автор известного романа «Парфюмер: история одного убийцы», было ужасно: «…Улицы провоняли дерьмом, задние дворы воняли мочой, лестничные клетки воняли гниющим деревом и крысиным пометом, кухни – порченым углем и бараньим жиром; непроветриваемые комнаты воняли затхлой пылью, спальни – жирными простынями, сырыми пружинными матрасами и едким сладковатым запахом ночных горшков. Из каминов воняло серой, из кожевенных мастерских воняло едкой щелочью, из боен воняла свернувшаяся кровь. Люди воняли потом и нестиранной одеждой, изо рта воняло гнилыми зубами, из их животов – луковым супом, а от тел, если они уже не были достаточно молоды, старым сыром, и кислым молоком, и онкологическими болезнями. Воняли реки, воняли площади, воняли церкви, воняло под мостами и во дворцах. Крестьянин вонял, как и священник, ученик ремесленника – как жена мастера, воняло всё дворянство, и даже король вонял, как дикое животное, а королева, как старая коза, и летом, и зимой…». И хотя это живописание, скорее всего, субъективно, но оно недалеко от истины.

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

План Парижа 1223 года

Ведь в те времена «…не существовало не единого вида человеческой деятельности, ни созидательной не разрушительной, ни единого выражения зарождающейся или загнивающей жизни, которую бы постоянно не сопровождала вонь…», – отмечает тот же Патрик Зюскинд.

Говорят, что католическая церковь не привечала тех, кто пытался мыться, и недаром говорили – «Человек вышел из грязи, в грязь и уйдет», и с начала Раннего Средневековья, до почти конца XIX века, понятие о гигиене, известное и в Древней Греции, и Древнем Риме, в Европе было начисто забыто и даже запрещено! И даже индейцы Америки – майя и ацтеки, да и японцы с ужасом «вдыхали запах» европейцев.

В Средневековье, начисто забывшей систему канализации, основной проблемой была чудовищная грязь на улицах городов (мода тех лет – высокие ботфорты, широкополые шляпы и плащи, в той или иной степени защищала от грязи и нечистот, летевших из окон на улицы, так как и отходы и содержимое ночных горшков просто выбрасывали из окон!!!). Воспетый А. Дюма Париж «трех мушкетеров» «благоухал» невероятно. Также были «загажены» и сады Версаля, да и сам Версальский дворец, так системы канализации в нем в принципе не существовало, как и в Фонтенбло, да и в Лувре…

Поэтому массовые эпидемии, переходившие в пандемию, были связаны в первую очередь с городами. «Юстинианова чума» (551-580) возникла в Восточной Римской империи и охватила весь Ближний Восток. От этой эпидемии погибло более 20 млн. человек. Эпидемия вспыхнула в 541 году в Эфиопии, а потом через Северную Африку проникала в Испанию, через Ближний Восток на Балканы, а в Константинополе погибла половина населения.

В XIV веке по Европе прошлась чудовищная пандемия «чёрной смерти», бубонной чумы, занесённой из Восточного Китая. В 1348 от неё погибло почти 15 млн. человек, четверть всего населения Европы, а к 1352 году в Европе умерло 25 млн. человек, почти 30% населения.

Смертность в Европе была очень высока – из десяти детей выживало двое-трое, а при первых родах умирала треть женщин… Недаром в оссуарии Парижа сложены останки более 7 млн. парижан! И это только те останки, что сохранились.

Все гигиенические мероприятия того времени сводились только к легкому ополаскиванию рук и рта, но только не всего лица. «Мыть лицо ни в коем случае нельзя», – писали медики в XVI веке, «…поскольку может случиться катар или ухудшиться зрение». Что же касается «милых дам», то и они мылись 2-3 раза в год.

Христианство, точнее дуализм христианства проповедовал «ничтожность тела» и «умерщвление плоти». «Тело – ничто», и только душа имела значение.

И тело следовало принизить, недаром Григорий Великий называл тело «омерзительным одеянием души».

«Когда человек умирает, он излечивается от проказы, каковой является его тело», – говорил король Франции Людовик Святой.

Крещение должно было «отмыть» христианина раз и навсегда в прямом и переносном смысле.

Так что в Европе уход за телом считался грехом, а христианские проповедники призывали ходить буквально в «рванье» и никогда не мыться, так как именно таким образом можно было достичь «духовного очищения».

В итоге люди не мылись годами, или не знали воды вообще, а грязь и вши считались особыми признаками святости, тем более что монахи и монашки подавали остальным христианам соответствующий пример служения Господу – на чистоту смотрели с отвращением, а вшей называли «Божьими жемчужинами» и считали «признаком святости». Святые, как мужского, так и женского пола, обычно гордились тем, что вода никогда не касалась их ног, за исключением тех случаев, когда им приходилось переходить вброд реки.

Монахи, служившие в Средневековье примером для подражания, беспрестанно смиряли свою плоть, культивируя «аскетические привычки». В монастырских уставах указывалось максимальное количество дозволенных ванн и туалетных процедур, поскольку все это считалось роскошью и проявлением изнеженности. А для отшельников грязь вообще была добродетелью.

Христианство старательно выкорчевало из памяти все мысли о банях и ваннах. Крестоносцы, ворвавшиеся на Ближний Восток, поразили арабов своей дикостью и грязью, но, тем не менее, столкнувшись забытым «благом цивилизации» – банями Востока, оценили их по достоинству и даже попытались вернуть в XIII веке в Европу. К сожалению, безуспешно… А во времена Реформации усилиями церковных и светских властей бани в Европе вновь были надолго искоренены как «очаги разврата и духовной заразы».

Говорят, что Людовик XIV мылся всего два раза в жизни, причём исключительно по совету врачей, и мытье привело монарха в такой ужас, что он зарекся когда-либо принимать водные процедуры.

Русские послы при дворе Людовика XIV, «Короля-Солнце» писали, что их величество «смердит аки дикий зверь».

Европейские города утопали в нечистотах, и как отмечал Лев Гумилёв: «Французский король Филипп II Август, привыкший к запаху своей столицы, в 1185 году упал в обморок, когда стоял у дворца, и проезжающие мимо него телеги взрывали уличные нечистоты…».

Типичная европейская городская улица была шириной в 7-8 метров (пройдите, например, по ул. Юшет в Париже, она мало изменилась за 800 лет), пройдите по средневековым улочкам Руана или Мадрида, да любым сохранившимся улочкам средневековых городов Европы! А были и совсем узкие, маленькие улицы и переулки, шириной не более двух метров, а кое-где и вообще встречались улочки шириной в метр.

«…Прежде чем стать Городом Света – и даже какое-то время спустя, – Париж был городом грязи, вони, мусора, пыли и сажи. В 1780-х годах с городских улиц вывозили по 270 тысяч кубометров мусора в год, еще около 30 тысяч приходилось на содержимое отхожих мест. Санитарные условия конца XVIII века мало чем отличались от предыдущих столетий, разве что количеством отходов да появлением профессии «мусорщик». С XVI века Париж стоял на выгребных ямах, они источали миазмы и зловоние…», – писал историк Eugen Weber.

«Нужду», и «большую», и «малую» справляли, даже высокопоставленные аристократы и члены королевской фамилии, где придется, в том числе и на парадной лестнице дворца или замка. Некоторые историки считали, что Французский королевский двор периодически переезжал из замка в замок якобы из-за того, что в старом буквально нечем было дышать. И из Лувра периодически выезжали все его «знатные жильцы», чтобы дворец можно было отмыть и проветрить.

Правда позже для спасения от запаха будет найден выход – начали пользоваться духами.

В Лувре не было ни одного туалета, «опорожнялись» во дворе, на лестницах, на балконах и гости, придворные и даже короли «приседали» на широкий подоконник у открытого окна, либо им приносили «ночные вазы», содержимое которых затем выливалось у задних дверей дворца.

Не было канализации и в Версале, во времена Людовика XIV, быт которого хорошо известен благодаря мемуарам герцога де Сен-Симона. Как пишет герцог, придворные дамы Версальского дворца, прямо посреди разговора (а иногда даже и во время мессы в капелле или соборе), вставали и непринужденно, в уголочке, справляли «малую» (или «не очень») нужду.

Известна история, как однажды к королю прибыл посол Испании и, зайдя к нему в опочивальню (дело было утром), попал в неловкую ситуацию – у него от «королевского амбре» заслезились глаза. Посол вежливо попросил перенести беседу в парк и выскочил из королевской спальни как ошпаренный, но и в парке, где он надеялся вдохнуть свежего воздуха, незадачливый посол чуть не потерял сознание от вони – кусты в парке служили постоянным отхожим местом для многочисленных придворных, а слуги туда же выливали и нечистоты.

В Париже на улицы выбрасывали «…бытовой мусор вперемешку с требухой, испражнениями и падалью сваливали в тянувшиеся вдоль улиц сточные канавы. Туда же выбрасывали трупы недоношенных младенцев. Еще в конце XIX века префекты издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное захоронение мертвого плода. Трупы младенцев выбрасывали в канавы, реки, оставляли в общественных уборных или, после 1900 года, в коридорах метро, потому что за самые дешевые похороны надо было отдать пятидневную зарплату. Только дождь да небольшие товарищества, занимавшиеся продажей удобрений, заботились о чистоте улиц. Сточные канавы напоминали овраги, во время ливней по ним с ревом неслись грязевые потоки, и вплоть до XIX века бедняки промышляли тем, что помогали своим богатым согражданам одолевать эти препятствия, переводя их за небольшую плату по самодельным мосткам. Из канав помои стекали в Сену. Нестерпимое зловоние реки в районе Лувра побудило короля Франциска I купить замок Тюильри ниже по течению. Впрочем, там пахло не многим лучше…», – пишет историк Eugen Weber.

Говорят, что в 1364 году человек по имени Томас Дюбюссон получил задание «…нарисовать ярко-красные кресты в саду или коридорах Лувра, чтобы предостеречь людей там гадить – чтобы люди считали подобное в данных местах святотатством…». Общественные туалеты пытались строить, да вот ничего не выходило… «…В Лувре и вокруг него…», – писал в 1670 году некий человек, желавший строить общественные туалеты, «… внутри двора и в его окрестностях, в аллеях, за дверьми – практически везде можно увидеть тысячи кучек и понюхать самые разные запахи одного и того же продукта естественного отправления живущих здесь и приходящих сюда ежедневно…».

Пренебрежение гигиеной обошлось Европе очень дорого: в XIV веке от пандемии чумы («Черной смерти») Франция потеряла треть населения, а Англия и Италия – до половины. Многие города вымерли почти полностью, а жители бежали из пораженных чумой городов и боялись возвращаться назад – потому что Черная Смерть тоже возвращалась и забирала тех, кому посчастливилось в первый раз.

Деревни опустели, поля превратились в пастбища или заросли лесом. Чума унесла 25 миллионов жизней, четверть часть населения Европы, но чуму посчитали наказанием за грехи, в том числе и за посещение бань!

Что ж, как писал Д. Мережковский – «…Романтический Париж времен трех мушкетеров представлял собой зловонную выгребную яму…».

«…Тот, кто освободил бы город от страшной грязи, стал бы самым почитаемым благодетелем для всех его обитателей, и они воздвигли бы в его честь храм, и они молились бы на него…», – писал французский историк Эмиль Мань в книге «Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII». С тех пор, как король Франции Филипп-Август в XII веке упал в обморок от невыносимой вони, поднявшейся от проезжавшей мимо дворца телеги, взрыхлившей наслоения уличных нечистот, в Париже ничего не менялось вплоть до середины XIX века, до перестройки Парижа бароном Османом и строительства канализации инженером Бельграном…

И как бы ни ругали Эжена Хауссманна историки и архитекторы за снос парижских средневековых домов, улочек и переулков, но это именно он избавил Париж от зловония и нечистот. И недаром ему поставлен памятник на бульваре его имени… Недаром!

В Париже, правда были фонтаны, и за отсутствием запрещенных христианством бань, «цивилизованный и просвещенный Париж» плескался в городских фонтанах средь бела дня… Оттуда же и брали воду…

Начиная с древних времен, основное правило для парижского мусора было одно – «tout-a-la-rue» («всё на улицу»), включая домашние отбросы, мочу, фекалии и даже …выкидыши. А то, что покрупнее, часто бросались на «ничейную землю» за городские стены или в Сену. Съедобное потреблялось свиньями и дикими собаками, а остальное – микроорганизмами.

И кстати это «Средневековье» закончилось не так давно – очередной указ о запрете выливания помоев из окон вышел лишь в 1780 году, но парижские судебные архивы 1840-х годов содержат немало дел о привлечении к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних этажей. А поскольку в тянувшиеся вдоль улиц сточные канавы кроме фекалий, мусора, помоев выбрасывали и трупы недоношенных младенцев, то даже в конце XIX века префекты Парижа издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное захоронение мертвого плода.

В эпоху Просвещения Париж был одним из самых густонаселенных городов Европы и уступал первенство на континенте лишь Лондону и Константинополю. Уже в начале XVIII века число жителей французской столицы приблизилось к полумиллиону и уверенно росло на протяжении всего столетия, так что первая перепись парижан, проведенная в 1801 году, выявила весьма впечатляющие результаты – 547856 человек. При такой высокой плотности населения городская гигиена, разумеется, вырастала в серьезную проблему и решением её до Французской революции занимались чиновники парижского муниципалитета и ведомство генерального лейтенанта полиции, а после революции – префектура департамента Сена и префектура полиции.

Проблема уборки улиц всегда была «головной болью» парижских властей, и она резко обострилась в XVIII столетии не только из-за неуклонно нараставшей плотности населения, но и из-за изменения некоторых культурных практик: в век Просвещения парижане, как простолюдины, так и представители знати, «обзавелись» новой привычкой – прогуливаться по городу пешком и мириться с вечной грязью под ногами никому более не хотелось.

Вопросы городской гигиены всё чаще становились предметом публичных дискуссий, обсуждались в стенах Академии наук, а муниципалитет постоянно искал новые и более эффективные способы наведения чистоты на улицах, однако кардинально решить эту проблему никак не удавалось.

В конце XVIII – начале XIX века и сами парижане, и посещавшие французскую столицу иностранцы по-прежнему дружно жаловались на отвратительное состояние «городских артерий».

Луи-Себастьян Мерсье, автор знаменитой книги «Картины Парижа», называл свой родной город «самым грязным городом в мире» и писал: «…Какие только скачки и прыжки ни проделывает, чтобы избежать и грязи под ногами, и водяных потоков с крыш, тот, кто задумал пойти из предместья Сен-Жак пообедать в предместье Сент-Оноре. Целые горы грязи, скользкая мостовая, сальные оси экипажей – сколько препятствий!..».

Жалобами на ужасное состояние улиц французской столицы пестрел и дорожный дневник английского путешественника Артура Юнга за 1787 год: «…Для человека, привыкшего к Лондону, просто невероятно, сколько грязи на парижских улицах и сколь неудобно и даже опасно ходить по ним из-за отсутствия тротуаров. … Кофейни на бульварах, музыка, шум и без конца – публичные женщины. Есть все что угодно, кроме подметальщиков и фонарей. Грязь глубиной на фут, во многих местах бульвары без единого огня. Во многих отношениях этот великий город совершенно непригоден для существования в нем при небольших средствах. Лондон неизмеримо превосходит его. Улицы очень узки, девять десятых покрыты грязью, и все они не вымощены. Ходить по улицам здесь – труд, требующий усилий даже от мужчины, а для хорошо одетой женщины это просто невозможно…».

«…Квартал Дуайен был пережитком средневекового города…», – пишет Грэм Робб. «…На небольшом пространстве извивались почти три мили зловонных улочек, некоторые из которых едва можно было отличить от канализационных труб…».

А вот что пишет в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзин: «…Тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нищетою; подле блестящей лавки ювелира куча гнилых яблок и сельдерей; везде грязь и даже кровь, текущая ручьями из мясных рядов… Картина пышного города затмится в ваших мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подземельные трубы сливается в Париж нечистота и гадость. …. Карета здесь необходима, по крайней мере, для нас, иностранцев, а Французы умеют чудесным образом ходить по грязи, не грязнясь, мастерски прыгают с камня на камень и прячутся в лавки от скачущих карет…».

Прошло без малого полвека, но в отношении чистоты Париж, если верить иностранным путешественникам, изменился очень мало. Русский литератор В. М. Строев, посетивший Париж в конце 1830-х годов, вторит своему знаменитому соотечественнику: «…Улицы невыразимо грязны. Кухарки считают улицу публичною лоханью и выливают на нее помои, выбрасывают сор, кухонные остатки и пр. Честные люди пробираются по заваленным тротуарам, как умеют. Парижанки давно славятся искусством ходить по грязи. Надобно признаться, что они мастерицы этого дела. Иная исходит пол-Парижа и придет домой с чистенькой ботинкой. Как серна, перепрыгивает она с камешка на камешек, едва касаясь до мостовой кончиком носка; приподымает платье и не боится показать прелестную ножку. Уличная неопрятность, особенно в дальних предместьях, доходит до отвратительного безобразия: идешь по кочкам навоза, шагаешь через лужи, через грязь, хотя дождя нет и на бульварах летняя пыль. В богатых частях города устроены протечные фонтаны, которые очищают канавы, но все-таки грязь остается между камнями мостовой и воздух заражается вредными испарениями. Префекты Парижа не один раз принимались очищать улицы, но попытки их не удались. Старухи кухарки так привыкли к теперешнему порядку, что их не отучишь от него самыми строгими наказаниями. Притом же, куда девать нечистоту. Домы набиты народом; квартиры тесны; дворов почти нет. Если очистить улицы, то будут заражены дома; из двух необходимых зол теперешнее сноснее…» (Мильчина, Плавинская, 2007).

В Париже, в отличие от Лондона, очень долгое время не было тротуаров, и впервые муниципалитет «Города Света» озаботился тем, чтобы выгородить часть улицы для пешеходов, лишь …в 1781 году, при застройке квартала вокруг Французского театра (на нынешней улице Одеона). Однако обустройство тротуаров по всему городу растянулось почти на столетие, так что прохожим приходилось пробираться по улицам среди бесчисленных повозок и карет, шагая по мостовым, щедро измазанным лошадиным навозом.

Мостовые повсюду были «украшены» не только навозными лепешками, но и лужами помоев, ведь сточные канавы, куда горожане выплескивали свои помойные ведра, проходили прямо посередине улиц. В принципе эти канавы должны были промываться дождевыми потоками и уносить грязь в Сену, но твердый мусор так часто засорял водостоки, что во время ливней улицы от стены до стены заполнялись мутной водой, в которой плавали гнилые очистки. Этим нередко пользовались предприимчивые парижские мальчишки: они устраивали из досок мостки и за пару монеток переводили через бескрайние лужи дам и господ, не желавших пачкать и мочить свои башмаки.

Особенно непривлекательный вид имели улицы, располагавшиеся рядом с городскими рынками и бойнями: здесь по мостовым иногда струились целые потоки крови; впрочем, грязи хватало и в остальных частях города.

Парижские власти начали запрещать горожанам выбрасывать мусор на улицу из окон и засорять мостовые нечистотами ещё в XIV веке, и с тех пор муниципалитет систематически напоминал об этом запрете, но сама частота этих напоминаний лишь доказывает, что парижане не слишком ревностно выполняли постановления своей ратуши. В 1764 году власти буквально силой заставили всех домовладельцев убрать с фасадов водостоки-«горгульи», нависавшие над мостовой: ведь если в дождь из них на головы парижан обрушивались лишь потоки воды, то в солнечный день зазевавшийся прохожий рисковал быть облитым помоями. А в 1780 году полиции пришлось в очередной раз напоминать обитателям столицы о категорическом запрете выливать на улицу содержимое ночных горшков: нарушителям грозил серьезный штраф, причем хозяева несли ответственность не только за себя, но и за свою прислугу. Тем не менее, даже под угрозой штрафа парижане никак не желали избавляться от этой застарелой привычки.

Горожане платили специальный налог, который направлялся на организацию сбора мусора и поначалу жители каждого квартала должны были сами нанимать на эти деньги телеги для вывоза бытовых отходов. Но после того как в 1667 году была учреждена должность генерального лейтенанта полиции, значительная часть забот о городской гигиене была возложена на его ведомство, а оно уж передало эвакуацию мусора в руки специальных откупных компаний. Однако чистоту перед домами по-прежнему обязаны были обеспечивать домовладельцы – они могли выполнять эту работу сами, поручать слугам, или нанимать людей, но мести мостовую вдоль фасада дома, и собирать мусор в кучи надо было ежедневно: летом – в 7 часов утра, зимой – в 8 часов утра.

Затем на улицах появлялись тяжелые мусорные телеги, стучавшие колесами по парижским мостовым с восьми утра и до полудня. Эти повозки с опрокидывающимся кузовом, пришедшие на смену прежним примитивным телегам и тачкам, были придуманы генеральным лейтенантом полиции Беррье в 1748 году. Поначалу они были двуконными, но поскольку мусора в городе становилось все больше, в них стали запрягать по три-четыре лошади. В уборке нечистот участвовали также и огородники, собиравшие на улицах столицы конский навоз – ценное удобрение для полей и садов, зеленевших в окраинных кварталах Парижа.

Систематический вывоз мусора решал проблему лишь частично: грязи в столице оставалось всё ещё слишком много. Поэтому в поисках радикального решения проблемы городской гигиены парижский муниципалитет издал в 1779 году специальный документ, в котором объявлял о готовности выдать премию тому, кто придумает наиболее легкий и недорогой способ уборки улиц. Самую оригинальную идею подал Жак-Ипполит Ронесс, автор сочинения «Взгляды на чистоту парижских улиц»: он предложил мыть улицы водой, используя пожарные помпы. Реализовать эту идею в полной мере власти не сумели, но с этого времени большие улицы, мосты и набережные стали более или менее регулярно поливаться водой.

В XIX столетии уборка парижских улиц оказалась в ведении сразу нескольких ведомств: за нее отвечали и префектура возникшего в ходе революции департамента Сена (под ее началом находились службы, отвечавшие за эксплуатацию сточных канав и свалок), и префектура полиции, и специальные предприятия, получившие концессии на вывоз отбросов и нечистот, а также, до 1827 года, на подметание тех территорий, которые принадлежали городу. А домовладельцы, как и прежде, были обязаны мести улицы перед фасадами своих домов до середины проезжей части. Горожанам запрещалось выбрасывать мусор на улицу, если по ней только что проехала телега уборщика. За тем, как выполняются эти требования, следили 20 инспекторов префектуры полиции, и если они обнаруживали нарушения, то жаловались на виновных полицейским комиссарам. Впрочем, у тех всегда было много других, более важных дел, а потому они не спешили принимать меры по столь маловажному поводу. После 1827 года у префектуры полиции появилось собственное «уборочное» подразделение, отвечавшее за чистоту площадей, набережных, мостов и бульваров. Кроме того, была основана частная компания, которой домовладельцы могли заранее платить за то, чтобы ее работники подметали улицы перед их домами. Принимались и другие меры: от технических усовершенствований, вроде изобретения «механического подметальщика» и починки за счет муниципалитета тех повозок, с помощью которых производилась очистка выгребных ям, до приказа владельцам ресторанов и других заведений, производящих большую массу отходов, не выбрасывать их на улицу, а складывать в корзины или ящики.

К 1848 году для уборки общественных территорий – площадей, больших дорог, бульваров и набережных парижская администрация в летнее время нанимала 300 штатных подметальщиков. Зимой их число удваивалось, а когда выпадал снег, на улицы выходили 2000 дворников. Улицы не только мели и чистили, но и мыли: летом, с 15 апреля по 15 сентября, когда в Париже становилось особенно пыльно, специально нанятые люди дважды в день поливали бульвары, набережные, площади, мосты и места публичных гуляний водой, для чего использовались 90 бочек, которые перевозились на одноконных телегах. Во все остальное время года на полив уходило всего 25 бочек.

Эта гигиеническая мера была задумана ради пользы горожан, однако подчас она доставляла им большие неприятности: «…Не успеет парижанин выйти из дому…», – писала в 1839 году Дельфина де Жирарден, сочинительница светской хроники в газете «Пресса», – «…как навстречу ему устремляется целый батальон привратников, привратниц и прочих официальных поливальщиков, держащих наперевес свои устрашающие орудия, а именно лопаты. Не теряя времени, они пускают их в ход и начинают расплескивать вокруг себя воду из уличных ручьев. Чистая эта вода или грязная, сделалась ли она бурой стараниями соседнего красильщика или желтой от трудов коварного стекольщика, – это поливальщиков не волнует; им велели поливать улицу – и они её поливают; а уж чем именно, насчет этого им указаний не давали. В результате несчастные прохожие оказываются забрызганы то с ног до головы, то с головы до ног; все зависит от того, как близко подходят они к поливальщику; если он рядом, вода попадает им на ноги, если далеко – на голову. Прощайте, лакированные сапоги, прощайте, прелестные башмачки из пепельной тафты, прощайте, серая шляпка, розовый капот и белое муслиновое платье с тремя воланами! О, бедные парижские жители! Вы выходите из дома с надеждой, радуясь солнечному дню и не ожидая ничего дурного; вы не подозреваете, что поливальщик уже занес злосчастную лопату, угрожающую вашей красоте, иными словами, вашей жизни! И не думайте, что в экипаже вы будете в безопасности; струи грязной воды проникают туда так же легко, как и во все другие места; разница лишь в том, что, попав в экипаж, они там и остаются. Выехав из дому в коляске, вы возвращаетесь в ванне, а ванна, запряженная парой лошадей, – не самое надежное средство передвижения…».

Поддерживать городскую чистоту помогали и представители особой парижской профессии – ветошники, или тряпичники, собиравшие на мостовых старые тряпки, бумагу, стекло и проч. Надо сказать, что с начала XVІІІ века власти неоднократно выпускали «ордонансы» (указы), запрещавшие ветошникам трудиться до рассвета, поскольку с помощью своих железных крючьев они нередко воровали вещи из помещений в первых этажах жилых домов, пока хозяева мирно спали. В сентябре 1828 года ветошникам было предписано носить специальный жетон с обозначением имени и ремесла, «…дабы можно было их отличить от ночных грабителей, охотно себя за ветошников выдающих…». Разрешение на работу ветошники и торговцы подержанным платьем должны были испрашивать ежегодно – во избежание злоупотреблений.

В 1832 году в Париже насчитывалось без малого две тысячи ветошников, а к 1880 году их число выросло до 15 тысяч. Когда в том же 1832 году, во время эпидемии холеры, власти стали ускоренным темпом вывозить отбросы и временно запретили ветошникам заниматься своим ремеслом, те подняли трехдневный бунт, отстаивая свои права. Выразительную картину этих событий нарисовал Генрих Гейне в статье из цикла «Французские дела» (апрель 1832 года): «…Властям пришлось столкнуться с интересами нескольких тысяч человек, считающих общественную грязь своим достоянием. Это так называемые «chiffonniers» – «ветошники», которые из мусора, скопляющегося за день в грязных закоулках домов, извлекают средства к жизни. С большой остроконечной корзиной за спиной и с крючковатой палкой в руке бродят по улицам эти люди, грязные, бледнолицые, и умудряются вытащить из мусора и продать всякую всячину, еще годную к употреблению. А когда полиция сдала в аренду очистку улицы, чтобы грязь не залеживалась на них, и когда мусор, нагруженный на телеги, стали вывозить прямо за город, в открытое поле, где тряпичникам предоставлялось сколько угодно рыться в нем, тогда эти люди стали жаловаться, что если их и не лишают хлеба, то мешают их промыслу, что промысел этот – их давнишнее право, почти собственность, которую у них произвольно хотят отнять. Удивительно, что доказательства, которыми они при этом пользовались, совершенно те же, которые обычно выставляют наши дворянчики, цеховые старшины, мастера гильдий, проповедники десятинного сбора и прочие утопающие в привилегиях люди всякий раз, когда речь заходит о том, что древние злоупотребления, из которых они извлекают выгоду, весь мусор средневековья должен, наконец, быть выметен, чтобы застарелая гниль и вонь не зачумляли нашу нынешнюю жизнь. Когда жалобы не помогли, ветошники насильственным путем постарались помешать ассенизационной реформе; они попытались устроить маленькую контрреволюцию, и притом в союзе со старыми бабами, старьевщицами, которым было запрещено раскладывать вдоль набережных и перепродавать зловонные лоскутья, купленные большею частью у ветошников. И вот мы увидели омерзительнейшее восстание: новые ассенизационные повозки были разбиты и брошены в Сену; ветошники забаррикадировались у ворот Сен-Дени; старухи ветошницы сражались большими зонтами на площади Шатле…».

Ветошники продавали свою добычу «главному старьевщику» – своего рода подрядчику, который владел обширным сараем, где собранное хранилось, сортировалось и готовилось к продаже. Затем часть старья, в основном целые вещи, шла на рынки и в лавки старьевщиков, а обрывки тряпок и осколки стекол продавались фабрикам для дальнейшей переработки. Ветошники делились на «оседлых», тех, кто имел «монополию» на сбор мусора в определенном квартале, и «торговых», которые покупали у горожан ненужные вещи, а затем перепродавали их. Существовали и «золотоискатели»: летом, когда из-за жары Сена пересыхала, и дно ее частично обнажалось, они просеивали мокрый песок в надежде отыскать в нем какие-нибудь драгоценности, а в остальное время года так же неутомимо рылись в сточных канавах. Лачуги старьевщиков располагались преимущественно в кварталах Сен-Марсель и Сен-Жак и представляли собой своеобразные филиалы свалок. Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году» довольно подробно описал условия труда ветошников – «класса народонаселения, исключительно свойственного Парижу»: «…Рано утром и ночью поздно расхаживают они по улицам с коробом на спине, фонарем в левой, крюком в правой руке, раскапывают кучи дряни, наваленной из домов, и выбирают все, что может на что-нибудь годиться: бумагу, тряпки, кожу, железо, кости, нитки, битое стекло, щепки и пробки. Все найденное после разбирается по сортам, продается оптовым торговцам, очищается и делается опять товаром. Каждый «crocheteur» («старьевщик, вооруженный крюком») вырабатывает в сутки от 20 до 30 су. Часто с ними ходят собаки, которые забегают вперед и овладевают каждой кучей во имя своего хозяина. Достойна ловкость, с какою они цепляют каждую вещицу, кладут в корзину, и быстрота, с которой в несколько минут очищают всю улицу. Главное в том, чтобы первому поспеть на поприще; но и после приходящие находят еще поживу, потому что лучше дома метутся часто очень поздно, непосредственно перед самым проездом неумолимой телеги, которая вывозит весь сор из города…».

Да, иногда Париж пытались чистить, и первый такой «коммунистический субботник» был произведен в 1662 году, причём это событие так поразило современников, что по его поводу была даже выбита медаль.

Конечно, с запахами, зловонием, отходами и нечистотами пытались бороться, но, невзирая на «новинки инженерной мысли» в виде покатых желобов, города продолжали весьма плохо пахнуть.

А набожные люди предпочитали испражняться лишь с Божией помощью, и как пишет венгерский историк Иштван Рат-Вег в «Комедии книги» были даже определённые виды молитв из молитвенника под названием: «Нескромные пожелания богобоязненной и готовой к покаянию души на каждый день и по разным случаям», в число которых входит и «Молитва при отправлении естественных потребностей».

Изданный в 1270 году закон гласил, что «…парижане не имеют права выливать помои и нечистоты из верхних окон домов, дабы не облить оным проходящих внизу людей…». Не подчиняющимся следовало платить штраф, однако этот закон мало кто исполнял, и через сто лет в Париже был принят новый закон, разрешающий выливать помои из окон, но прежде трижды прокричав: «Осторожно! Выливаю!». Так что тех, кто оказывался внизу, спасали лишь широкополые шляпы и широкие плащи, да и то не всегда.

Леонардо да Винчи был настолько напуган парижским зловонием, что спроектировал для короля Франсуа Первого туалет со смывом. В плане работ великого Леонардо были и подводящие воду трубы, и канализационные трубы, и вентиляционные шахты, однако, как всегда Леонардо поторопился с созданием туалета на пару сотен лет.

В те же времена среди знати был популярен «портативный унитаза» – некая банкетка с дыркой сверху и вынимающимся изнутри «резервуаром». Мебельщики изощрялись, вуалируя стульчаки под стулья, банкетки, письменные столы и даже книжные полки! Все сооружение обычно богато украшалось деревянной резьбой, тканевой драпировкой, позолотой, так как в те времена помпезность туалетных процедур могла означать действительно реальную власть.

Король Франсуа (что правил с 1515 по 1547 год) был первым, кто придумал «королевские приемы на горшке», да королева-мать Екатерина Медичи также устраивала у себя подобные приемы, а когда её муж умер, сменила бархат на стульчаке на черный. И, следуя моде (а куда же без неё!), вся французская знать также ввела в свой обиход «тронные приемы».

Не имевшие канализации средневековые города Европы, в частности Париж, имели крепостную стену и оборонительный ров, заполненный водой, который частично выполнял роль «канализации» – со стен в ров сбрасывались нечистоты, а в дождливые дни потоки зловонной грязи неслись по улицам, бурля под десятками никогда не пустовавших виселиц от Гревской площади до Круа дю Тируар, от моста Сен-Мишель до Нового моста.

«Руанский сифилис и парижская грязь исчезают только вместе с теми, кого они коснутся», – так гласила старинная пословица. «…Необходимость вдыхать удушающий запах этой грязи вынудила монсеньора Альфонса дю Плесси де Ришелье, кардинала-архиепископа Лионского, примаса Галлии, который, не дрогнув, лечил больных чумой в своей провинции, отказаться от поездок в Париж даже тогда, когда его призывали туда важные дела, связанные с религией…», – писал Эмиль Ман в книге «Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII».

И вроде бы впереди забрезжило будущее без запаха, и в 1775 году некий британец по имени Александр Каммингс догадался-таки согнуть отводную трубку унитаза в виде буквы «V», чтобы небольшое количество воды не выпускало запах испражнений. Именно перед ним, Каммингсом, человечество должно склонить голову, так как он фактически и изобрёл современный туалет со смывом.

Но только в 1834 веке в Париже, а потом и других городах Франции появляются кабинки – веспасьены. Эти уличные писсуары, откуда всегда торчали чьи-то ноги, стояли они не где-нибудь в тенечке, а на тротуарах главных улиц, придумал канцлер Рамбутó, и названы были они по имени римского императора Тита Флавия Веспассиана, впервые придумавшего платные туалеты («веспасьены»). Они «работали» до 1980 года, потом были снесены, и сейчас остался лишь один, как памятник «человеческой нужде».

Но в Латинском квартале Парижа ещё в конце XIX века нечистоты просто пускали течь по улицам, присмотритесь, там до сих пор в середине каждой улицы есть такая характерная ложбинка. И дамам самое главное было – чтобы туда не попал подол платья…

Нет, конечно, нельзя сказать, что Париж совсем не убирался, дворники всё же были, хотя сама профессия мусорщика появилась только в XVIII веке. Как пишет Эмиль Ман: «…Перед зданиями появляются лакеи и горничные. Вооружившись метлами, они сбрасывают в канавы-ручьи (протекающие где с двух сторон, где только посередине улицы) скопившиеся на тротуарах-берегах отбросы и объедки, облив их перед тем несколькими ведрами воды. Вдали звонит колокольчик. А вот и мусорщики с их тачками. В качестве кортежа при них выступают «подбиральщки» – черные, как дьяволы: при помощи лопат и метел они «снимают пенки», то есть собирают с поверхности накопившейся грязи все, что могут. После их ухода обнажается нижний, неискоренимый слой. И зловоние усиливается, потому что грязь разворошили. Тем не менее, «туалет» улиц считается законченным…».

А куда же вывозили дворники те нечистоты, которое им всё удалось собрать? В первой половине XVIII столетия главная парижская свалка располагалась в предместье Монмартр, по соседству с Монмартрским аббатством. Этот участок земли принадлежал тогда семейству крупнейших парижских фармацевтов Каде де Во, поэтому специально проложенная по нему дорога Вуари (т.е. «Дорога Свалки») называется сегодня улицей Каде. Имелись и свалки поменьше – в начале улицы Рокет (неподалеку от Бастилии) и на окраине предместья Тампль.

Однако они располагались слишком близко к жилым кварталам, поэтому в середине XVIII века полицейское ведомство подыскало другие участки для отбросов: главная свалка правого берега была переведена в Монфокон – там для этих целей стали использовать заброшенные гипсовые карьеры холма Бют-Шомон, а с левого берега основной мусор начали свозить к началу Ванвской дороги – в окрестности таможни Фурно и больницы Младенца Иисуса, где возникла Больничная свалка.

Отдельную проблему представляли останки погибших животных, и прежде всего – лошадей, которых в Париже было великое множество. В 1780 году права на эвакуацию туш приобрел тот же Каде де Во, но заниматься этим лично фармацевт не стал, уступив свою «привилегию» за ренту в 6000 ливров специалисту по утилизации этих специфических отходов. Тот обосновался за пределами столицы – близ деревни Жавель, поскольку лейтенант парижской полиции потребовал, чтобы подобное предприятие находилось никак не ближе трех миль от городской черты и со всех сторон было плотно закрыто деревьями. Позже большая живодерня появилась рядом с Монфоконской свалкой: в начале XIX века там ежегодно расставались с жизнью более двенадцати тысяч больных или старых лошадей, не говоря уже о бродячих собаках и кошках.

Со временем выделенных для городских свалок участков снова стало не хватать. В первой половине XIX века в Париже действовали уже девять свалок: Монфоконская, Больничная, Монтрёйская, Менильмонтанская, Добродетелей, Польская, Курсельская, Большого Валуна (Гро-Кайу) и Монружская. Разумеется, все они служили источником заразы и постоянно угрожали здоровью людей, поскольку располагались слишком близко от города, а некоторые свалки вообще находились внутри городских стен.

Столичные власти неоднократно пытались закрыть то один участок, то другой, подыскивая им замену. Однако вывоз нечистот на дальние расстояния требовал большего времени и больших затрат. К тому же жители тех коммун, которые префектура пыталась «осчастливить» подобной новостройкой, всякий раз отчаянно сопротивлялись. В результате удалось закрыть только Менильмонтанскую свалку, да и то лишь потому, что в 1824 году окрестные жители устроили настоящий бунт и перестали пропускать телеги ассенизаторов.

Главный же источник зловония – большая Монфоконская свалка, располагавшаяся на территории коммун Бельвиль и Ла Виллет, сразу за заставой Битвы, продолжала действовать. Именно туда в первой половине XIX столетия свозили большую часть нечистот со всего Парижа. Из шести монфоконских отстойников жидкие нечистоты сливались по свинцовой трубе в канал Сен-Мартен, откуда грязь поступала в Сену. В кучах гнилого мусора кишели крысы, а сверху летали тучи мух. Когда дул северо-восточный ветер, чудовищное зловоние ощущалось даже в центре Парижа – в саду Тюильри. Как пишет Юджин Вебер: «…С 1781 года Монфокон, расположенный на северо-востоке Парижа был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора. С навозной вонью мешалась вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен…». Просуществовала эта свалка почти 60 лет и «…к 1840 году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, питавшихся неиссякающими потоками крови. Червей продавали рыбакам, а процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда – в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу…».

Отчасти решить проблему Монфоконской свалки помогло завершение канала Урк, работы по строительству которого начаты были еще при Империи, а закончились в 1825 году. Предполагалось водным путем перевозить нечистоты на опушку леса Бонди, где на тридцати гектарах земли, принадлежащей государству, власти собирались устроить огромную свалку взамен Монфокона. Указ на этот счет был издан еще прежде окончания строительства канала, в июне 1817 года. Однако трудности возникли с пунктом отправки – вначале префектура планировала отправлять баржи с нечистотами из бассейна Ла Виллет, но тамошние жители решительно этому воспротивились. Поэтому в конце 1820-х годов возник замысел постройки отдельного порта для отправки столь специфических грузов. Осуществление этого плана потребовало больших финансовых вложений, и перевозка парижских отходов в Бонди была полностью налажена только в 1840 году. Улучшению «санитарной обстановки» способствовала и постройка в эпоху Реставрации пяти новых боен, которые были так опрятны, что парижане с гордостью демонстрировали их иностранным путешественникам, а те восхищались; одна американка, посетившая в конце 1820-х годов парижскую бойню, призналась даже, что после этого стала питаться с куда большим удовольствием.

А вот трупы умерших долгое время либо просто сбрасывали в ямы на Кладбище Невинных, либо хоронили на небольших кладбищах при церквях.

Врач из Дижона, месье Жаре в XVIII веке яркими красками описывал весь ужас такого обычая погребения мертвых, указывая на огромные опасности для населения, т.к. «…земля и воздух отравлялись трупами погребенных…». Но мнение врача никого не интересовало – люди настолько привыкли к дурному запаху, что просто не чувствовали его.

По сложившейся христианской традиции усопших старались хоронить на прилегающей к церкви земле. В начале Средневековья католическая церковь всячески поощряла захоронения возле церквей, получая немалые прибыли за отпевание умерших и за места на кладбище. Поэтому христианские кладбища располагались в центре населённых пунктов не только в Париже, но и по всей Европе.

Например, на 7000 квадратных метрах кладбища Невинных, функционировавшего с XI века, хоронили прихожан из 19 церквей, а также неопознанные трупы.

В 1418 году «Чёрная смерть» – эпидемия бубонной чумы добавила ещё около 50 тысяч трупов. В 1572 году кладбище вместило тысячи жертв Варфоломеевской ночи. И поскольку к середине XVIII века кладбище стало местом погребения более двух миллионов тел, слой захоронения уходил в глубину иногда на 10 метров, а уровень земли поднимался более чем на два метра. В одной могиле на разных уровнях могло находиться до 1500 останков разного периода. Кладбище стало рассадником инфекции, оно испускало такое зловоние, из-за которого, как говорили, даже скисало молоко и вино. Однако священники выступали против закрытия городских кладбищ, но, несмотря на сопротивление представителей церквей, в 1763 году парламентом Парижа был издан указ о запрете захоронений внутри крепостных стен города.

В 1780-м году стена, отделявшая кладбище Невинных от домов на соседней улице Рю де ля Лянжри, обрушилась. Подвалы близлежащих домов наполнились останками умерших и огромным количеством грязи и нечистот. Кладбище закрыли окончательно, хоронить в Париже запретили, и 15 месяцев, каждую ночь, «конвои в чёрном» вывозили кости, чтобы затем их продезинфицировать, обработать и уложить в заброшенные катакомбы Томб-Исуар на глубине 17.5 метра.

Позже было решено очистить ещё 17 кладбищ и 300 культовых мест города и почти все захоронения бывших городских кладбищ были перенесены в специально устроенные для этого катакомбы, в оссуарий возле площади Данфер-Рошро.

Барон Жорж Османн, с присущим ему размахом, хотел построить далеко за городом грандиозный некрополь, равный по площади самому Парижу, но эту мечту ему реализовать не удалось. Но ему и инженеру-гидрологу Мари Франсуа Эжену Бельграну удалось построить знаменитую Парижскую канализацию.

До этого в течение столетий канализация Парижа представляла собой только канавы, в которые стекали жидкие отходы. В 1131 году старший сын короля Людовика VI (Филипп Молодой) умер от инфекции, которую он подхватил, упав в открытый сток. Открытые стоки являлись свалками мусора, в немногочисленные новые закрытые стоки тоже выбрасывали мусор, и они быстро засорялись. К тому же, когда уровень воды в Сене поднимался, из канализации извергались потоки вонючей грязи и отбросов.

На рубеже XII-XIII веков Филипп Август приказывает вымостить улицы Парижа булыжниками, в середине каждой мостовой предусматривается сточная канава. Особых изменений это не принесло, и в 1370 году префект Обрио строит первую канализационную систему: сводчатый тоннель под улицей Монмартр, выходящий к Менильмонтану.

В 1636 году канализация Парижа обслуживала уже 415 000 жителей, но её длина была всего лишь 23 километра, и за последующие полтора века канализацию продлили всего на 3 километра.

Канализационная система, созданная Бельграном, стала не только триумфом инженерной мысли, но победой моральных и эстетических ценностей развитого общества над варварством – канализация стала символом и вместилищем прогресса.

Париж до тех пор получал лишь 90000 куб. метров воды в день, доставляемой отчасти из Сены, отчасти из Урка, зараженной гниющими органическими отбросами и насыщенной сернокислой известью, причем незначительная высота резервуаров делала доставку воды в более высокие кварталы крайне затруднительной. Бельгран провёл воду из реи Дюи, притока Марны, и реки Ванн, притока Йонны. Один водопровод длиною в 131 км проводил воду от первого из этих источников в резервуар, расположенный на высотах Менильмонтен и заключающий до 100 тыс. куб. м воды; второй, длиною в 173 км – от реки Ванн, в резервуар на Монсури (275 тыс. куб. м); в общем оба доставляли в Париж более 370 тыс. куб. метров чистой и свежей воды, и притом с такой высоты, которая была вполне достаточна её для подъема на самые высокие этажи домов. Двойная система каналов служила для проведения воды в частные помещения.

По туннелям канализации, а 1878 году их общая протяжённость Парижа составила 600 км, в 1911 году – 1214 километров, а 1985 году – 2100 километров, сначала проложили трубы, затем телеграфные и телефонные провода, пневматическую почту, а потом и электропроводку, регулирующую работу светофоров.

А каналы парижской канализации стали зеркальным отражением города – на каждом канале было указано название улицы и номер дома, под которыми он протекал.

Впрочем, отходы не смогли исчезнуть навсегда, борьба с ними переместилась в пригороды. «…Ещё в 1870-х годах содержимое разросшейся канализационной системы по-прежнему сбрасывалось в Сену, постоянный источник заражения. Хуже всего было в Клиши и Сен-Дени, мимо которых ежедневно проплывало 450 тонн неочищенной, бурлящей от газов массы. Она загрязняла берега, мешала судоходству, а зимой не позволяла реке покрыться льдом. Однажды отходы попытались использовать для укрепления набережной в Аньере, но новые берега стали гнить и смердеть. Прелестная река, знакомая нам по полотнам импрессионистов, на деле была отвратительным месивом – вплоть до Мелана и Медона (соответственно 75 и 100 километров от Парижа вниз по течению).

К середине 1880-х годов, когда Сера писал свою картину «Купание в Аньере», проблема была уже почти решена, но никто, даже Рейд, не обратил внимания на то, что большинство импрессионистских пейзажей созданы в Аржантее, Шату, Понтуазе и Буживале, потому что эти места отделяла от вонючего Аньера крутая излучина Сены…», – отмечал Юджин Вебер.

«Свет в конце туннеля» появился лишь к лету 1880 года, когда люди, измученные отвратительными испарениями реки, подняли шум в прессе и потребовали прекратить сброс неочищенных отходов в Сену. Клоаку в Клиши закрыли в 1899 году, а последняя эпидемия холеры в 1892 году заставила принять закон (в 1894 году), обязывавший всех домовладельцев подсоединиться к городской канализации. Однако даже в 1904 году большинство зданий в Париже еще не имело отводных труб, и лишь к 1910 году 60 процентов хозяев установили всё необходимое, а в пригородах начнут использовать новое изобретение: «септические ёмкости».

Только накануне Первой мировой войны водоснабжение Парижа пришло в соответствие с потребностями города, и хотя единая канализационная система города появится намного позже, те мрачные и зловонные времена, когда Сена представляла собой «открытую канализационную трубу», остались в прошлом.

А.А. Каздым

Список использованной литературы

  1. Золя Э. Чрево Парижа, М. ЭКСМО, 2007
  2. Зюскинд П. Парфюмер. История одного убийцы // Журнал «Иностранная литература», 1991.
  3. Каздым А.А. Экология малых городов античности и Средневековья: исторический аспект // Современные малые города: проблемы и перспективы развития. III-я Международная научно-практическая конференция. Ярославль-Ивантеевка, 2012.
  4. Каздым А.А. Экологические проблемы городов // Жизнь без опасностей. Здоровье. Профилактика. Долголетие. Том VII. № 1, 2012.
  5. Каздым А.А. Санитарно-гигиенические проблемы городов – от Средневековья до наших дней. М.: Изд. «ИП Скороходов В.А.», 2012. 84 с.
  6. Каздым А.А. Париж… Начало… // Интернет-газета «KONTINENT», https://kontinentusa.com/parizh-nachalo/, 30.05.2015
  7. Каздым А.А. Катакомбы и оссуарий Парижа // Интернет-газета «KONTINENT», https://kontinentusa.com/katakomby-i-ossuarij-parizha/, 15.04.2015
  8. Каздым А.А. Забавные и необычные названия в Париже // Tourismtc, https://tourismetc.com/zabavnie-i-neobichnie-nazvaniya-v-paris/ , 18.10.2015
  9. Мильчина В. Париж в 1914 – 1848 годах. Повседневная жизнь. М.: Новое литературное обозрение, 2013. 944 с.
  10. Мильчина В.А., Плавинская Н.Ю. Парижские ароматы эпохи Просвещения и Романтизма // Отечественные записки. Журнал для медленного чтения; М.: 2007.
  11. Робб Г. Парижане. История приключений в Париже. М.: ЗАО «Издательство Центрополиграф», 2012, 511 с.
  12. Хасси Э. Париж. Анатомия Великого города. М.: Изд. МИДГАРД, 2010. 640 с.
  13. Weber E. From Ordure to Order // The New Republic, 1991.
Подпишитесь на ежедневный дайджест от «Континента»

Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.