Смерть утки

В век скоростных технологий иногда случается, что та или иная информация доходит до тебя с большим опозданием. Тундра ли тому виной, а именно там обосновалась моя давнишняя подруга-соратница-землячка Оля Крупенье? А может, отсутствие Оли на фэйсбуковских просторах, где большей частью черпаются новости, мысли вслух и замечания по поводу и без?.. Но так или иначе, а донесли-таки неспешные северные олени очень приятную весть о том, что стала О.П.Крупенье победительницей российского литературного конкурса. Пусть не олени, а коллеги из далекого северного Нарьян-Мара https://www.info83.ru/news/culture/35224-pisatel2013 Разве то важно? Главное, что появилась замечательная возможность опубликовать пару рассказов автора, чьи первые шаги в литературе делались в то же время и в том же месте, что и мои собственные, и порекомендовать читателям «Континента» запомнить это имя. Ведь мы еще не раз встретимся, не правда ли?
И.Цесарский

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Смерть утки

Страна развалилась. Мама умерла. Муж ушел. Я осталась с двумя детьми. На дворе – начало девяностых. Мы живем в Ташкенте. То есть, все очень плохо.

Степень опустившейся на нас разрухи иллюстрируют обыкновенные спички.

Спички в Узбекистане не делали, их испокон веков возили к нам из российского Череповца. Когда Узбекистан из советской республики стал самостоятельной страной, спички возить перестали, и они превратились в наидефицитнейший товар. Зажигалки к тому времени еще не были копеечным предметом быта. Такая обычная сегодня зажигалка была символом дорогой, то есть, не нашей, жизни.

Зажечь газовую плиту стало проблемой. Простая коробка спичек в нашем доме считалась бесценной хозяйственной вещью. Были моменты, когда мы, рискуя отравиться газом, по несколько дней не гасили горелку на плите, потому что зажечь ее потом было бы нечем. Рядом с плитой на столе лежали самодельные бумажные жгутики. С их помощью мы зажигали одну горелку от другой.

Ольга Крупенье

Мы жили на земле. Это означало, что у нас был дом, а при доме – сад, огород, виноградник и какое-никакое оставшееся от мамы хозяйство. Это давало некоторую уверенность в сегодняшнем дне. Фрукты и овощи – любые и в большом количестве – росли во дворе, причем были вкусными и безопасными, без химии и без генетики. Не было только картошки, глинистая, каменеющая после дождей, узбекистанская земля ее не родила.

Я, кстати, много лет уже живя в России, не ем фрукты. Заморские виноград, персики, абрикосы, которые как целлулоидные игрушки лежат на прилавках, это, на самом деле, все, что угодно, но только не виноград, не персики и не абрикосы. Что-то кормовое, для крупного и мелкого рогатого скота, но никак не фрукты. Фрукты – это плод, истекающий на солнце теплом и ароматом, который ты сорвешь своими руками и, обливаясь липким соком, поднесешь ко рту.

От мамы остались куры, поэтому хорошей подмогой нам были в то время яйца. Кроме кур, были еще индоутки. Кто такие индоутки, я объяснять не возьмусь, в зоологии не сильна, в общем, считайте, что это просто такие большие черные утки с красной нахлобучкой на клюве, в любом случае, мясо. Но мясо – лишь теоретически. Чтобы превратить утку в мясо, ее надо было умертвить. А этого я делать категорически не могла.

Мама не могла тоже. Но у нее был целый выводок знакомых алкашей, кто-то даже из ее бывших одноклассников и друзей детства, которые за бутылку дешевого портвейна, или, как тогда говорили, бормотухи, помогали маме. Могли забор подправить, дорожку починить, покрасить крышу, перетащить дрова и уголь в сарай, поскольку хозяйство наше было – печное. Могли они и птицу обезглавить. Со смертью мамы все ее алкашики, как она их нежно называла, разом куда-то подевались.

День за днем я выходила из дома на крыльцо, смотрела на кукарекующее, кудахчущее и крякающее мясо и готова была плакать от безысходности, иногда даже, кажется, действительно, плакала. За моей спиной были, не скажу, чтобы совсем уж голодные дети, но и не самые сытые, по тем временам. Передо мной же по двору разгуливали тушеные утки с яблоками и жареной картошкой, котлеты по-киевски, жаркое, суп из утиных потрошков и куриный суп с клецками, а я не могла придумать никакого достойного способа свернуть утке или курице шею.

Наконец, положение стало критическим. Заболел сын, и врач посоветовал поить его укрепляющим бульоном. И тогда я решилась.

Рано утром, едва лишь начало светать, я пошли в сарай, нашла обрубок бревна с прилипшими к кровавым зарубкам перьями. Он исстари служил маме птичьим лобным местом. Достала топор. Все это отнесла в конец двора, подальше, к зарослям хрена и малины. Потом притащила глубокий таз. Им я решила накрыть обезглавленную бьющуюся птицу. Не раз и не два я видела, как, вырвавшись из рук алкаша, безголовые петух или курица начинали ужасный бег по нашему двору, орошая все вокруг тугой кровавой струей. К такому я точно была не готова.

Пошла в утиный загон. Выбрала и поймала здорового селезня. Спросонья он даже не особо-то и вырывался, что облегчило мне задачу.

Дальше все случилось очень быстро. Я понимала, что, если буду мешкать, моя решимость пропадет, и я не смогу сделать этого уже никогда.

Я прижала коленом селезня к земле, левой рукой положила на бревно и растянула его шею, а правой, сколько сил достало, жахнула по ней топором. Утиная шея показалась мне ужасно толстой, и я дико боялась, что не перерублю ее с первого раза. Но – слава Богу! – получилось. Отбросив моментом топор, я схватила таз, накинула на задергавшееся, рассыпающее перья и брызгающее кровью тело и упала сверху.

Под тазом колотилась и умирала птица. На тазу сидела я и пыталась преодолеть рвотные позывы. Колени и руки у меня ходили ходуном, как у верных маминых алкашей. Может, и у них они потому так тряслись? Нелегко им доставались их бутылки бормотухи?..

Когда проснулись дети, все уже было хорошо. В доме пахло вкусной едой. На плите доваривалась утиная лапша, в чугунке тушилась утка с картошкой. Пух и перья сушились на газете, им предстояло стать подушкой. Объевшаяся кошка лежала на перилах террасы и щурилась на слетевшихся ос. Двор был чисто вымыт водой из шланга, обрубок бревна далеко и надежно спрятан в сарай, а топор – в подпол. А я наглоталась валерьянки и даже улыбалась.

Это смертоубийство оказалось, к счастью, первым и последним в моей жизни. Вскоре мы продали дом и уехали в Россию. А до того я все-таки разыскала одного маминого алкаша, который по мере надобности рубил нашим курам и уткам головы. За бутылку бормотухи.

Последняя ночь

Мы спорили с любимым мужчиной о нетрадиционных отношениях, спорили неожиданно горячо, на повышенных тонах. Я – гетеросексуалка до мозга костей – высказывалась резко, агрессивно. Он был более чем толерантен.

Я не выдержала:

– Ты спал с мужиком?! Нет, скажи, ты спал?! – заорала я, в конце концов.

– С каждым может случиться, – чуть помедлив, проговорил любимый мужчина.

Я оторопела.

Потом мы поругались.

Утром, кое-как собрав вещи, я улетела домой, хотя отпуск мой еще не закончился. Дрожащая двусмысленная улыбочка так и стояла у меня перед глазами. А еще – широкое, плоское как блин, лицо мужика с финно-угорскими корнями, его закадычного друга.

Не первый год закадычный друг откровенно ревновал его ко мне, а я не первый год – как страус – прятала голову в песок и делала вид, что ничего не понимаю.

Мы не виделись около двух лет. Я не могла преодолеть себя. Чертово воображение рисовало мне картины, одну омерзительней другой, они так и пылали по ночам у меня перед глазами. Он не пытался восстановить отношения, не звонил, не давал о себе знать. Я тоже.

Но однажды я оказалась в командировке в соседнем с его заполярным городком регионе. И ночью в гостинице, лежа на казенной кровати и уставившись на стену, в блики от рекламы за окном, я вдруг вспомнила все: его руки, губы, глаза, а главное – запах. Потянулась к тумбочке за мобильным, дрожащими пальцами, на ощупь, набрала номер. И услышала неожиданно радостный голос:

– Ты?! Ты где? Почему не звонила? Я дико соскучился! Прилетай! Жду!

На другой день я вывернулась наизнанку, чтобы закончить работу и сэкономить время, купила билет на самолет и понеслась в тундру.

Прилетела последним рейсом. Меня никто не встречал. Устроилась в единственной гостинице, где меня хорошо знали, а потому нашли свободный одноместный номер. Позвонила. По голосу поняла, что любимый мужчина уже очень хорош.

– Через полчаса буду, приходи, – заплетающимся языком сказал он.

Через двадцать минут я сидела на скамейке возле деревянного двухэтажного дома, какими застроен весь Заполярный. Уазик возле подъезда отсутствовал. Это была почти народная примета – любимого мужчины нет дома.

Собственно, я знала, где он, и знала, что там его будут держать до последнего, поскольку все десять тысяч квадратных километров тундры были осведомлены, что я прилетела в Заполярный.

Ох уж мне эта тундра! Живут по ноль целых две сотых человека на квадратный километр, а новости расходятся – высокоскоростному интернету и не снилось.

Где-то во втором часу ночи последние прохожие и собаки разбрелись, нетрезвый народ окончательно угомонился, улицы опустели, и я осталась одна на ярко освещенной щедрым ночным солнцем скамейке. Даже комары под легким ветерком – и те разлетелись.

Жуткая вещь – полярный день на Крайнем Севере. Ночи, вроде, как в мертвом городе – без людей, в тишине, под солнцем. Что-то есть в этом от зловещих фантазий Стивена Кинга.

В какой-то момент в прозрачной тишине – сначала как жужжание комара, а потом все громче – возник звук мотора. Его машину я узнавала издалека и сразу, хотя весь Заполярный рассекают эти старенькие уазики.

За рулем, однако, сидел не он. А рядом с водителем – незнакомым дядькой – на переднем сиденье развалился закадычный друг. Я дернулась. В такие моменты думается о плохом.

Машина подрулила к подъезду, лихо развернулась и затормозила. Закадычный друг вывалился наружу и открыл заднюю дверь.

Мне показалось, что на сидении лежит тюк, но, подойдя ближе, я поняла, что это – не тюк, а человек в бессознательном состоянии, более того, мой любимый мужчина.

Закадычный друг поволок его наружу. Его спутник помогал, как мог. На их руках любимый мужчина болтался тряпичной куклой плохого качества, ботинки царапали землю, голова моталась, будто в шее не было позвонков.

Закадычный друг был неприятно удивлен моим явлением, очевидно, думал, что я давно в гостинице. Но я была тут, и делать было нечего.

Он кинул мне ключи:

– Иди вперед, открой.

– Напоил? Знал, что жду? – едко спросила я.

– Ладно тебе, иди давай! – пропыхтел закадычный друг. Ноша его была не из легких и не из приятных, к тому же тащить предстояло на второй этаж, лифтов в этом городишке не водилось.

Любимого мужчину втащили в квартиру и брякнули на тахту.

– Большое спасибо, – сказала я, – до свидания, дальше справлюсь сама.

Тон и вид у меня были, видимо, таковы, что закадычный друг и его спутник сочли за лучшее быстро и молча ретироваться.

Закрыв за ними дверь, я вернулась в комнату и села в кресло напротив тахты. Свидание началось. Долгожданное любовное свидание, ради которого я летела на другой конец географии.

До обратного самолета оставалось ровно шесть часов.

Я стащила с любимого мужчины башмаки, брюки, ветровку. Он мычал, пытался обнимать меня и называл разными женскими именами – в основном, из числа наших общих знакомых.

В горле и животе у него забулькало. Я подумала, что сейчас его стошнит, и пошла за тазом. Это оказалось вовремя, потому что его, действительно, стошнило. Пока я выносила таз, его стошнило еще раз, и я повела его мыться. По пути он опрокинул стул с одеждой, запутался, чуть не упал, а потом стал стягивать с себя трусы, говоря, что надо отлить, и я испугалась, что он отольет прямо в комнате.

Потом мы с ним все-таки благополучно добрались до ванной, отлили и умылись, дошли обратно до тахты, и он снова вырубился. А я открыла дверь на балкон, чтобы немного улучшить атмосферу, прополоскала покрывало, почистила коврик, помыла ванну и залезла под душ сама.

На полочке под зеркалом, рядом с зубной щеткой и бритвенными принадлежностями, я увидела нечто для себя новое – женские черные туфли на высоком каблуке. Я усмехнулась: хорошо хоть не мужские. Но все же думать, что он мастурбирует под душем, глядя на модные шпильки, было противно, не скрою.

Вернувшись в комнату, я увидела, что он уже не спит.

– Ты как? – спросила я.

– Пить хочу, – сказал он, – в холодильнике морс, налей.

Я напоила его холодным брусничным морсом и выпила сама.

– Иди ко мне, – сказал любимый мужчина, когда я снова опустилась в кресло, поставив крест на этой ночи.

Дело свое, несмотря ни на что, он выполнил справно. Потом уткнулся мне в плечо и влажно засопел. А мне было пора в аэропорт.

Я осторожно выпросталась из-под него, впрочем, он спал как убитый и ничего не почувствовал, вызвала такси, оделась. Положила на столик возле тахты подарки, надеясь, что он их увидит раньше, чем примчится закадычный друг и все отправит в мусорку, и прикрыла за собой входную дверь. Запиралась она изнутри, но в тундре можно двери и вовсе не запирать, поэтому за любимого мужчину я была спокойна, воры ему, по крайней мере, не грозили.

Уже из самолета я отправила ему смс: «До встречи, я тебя люблю», – мне, вопреки всякой логике, было его безумно жалко.

Самолет промчался по бетонной полосе, подпрыгивая на стыках, и взлетел. И я сразу же провалилась в сон.

Проснулась, когда уже объявили посадку, и стюардесса стала проверять застегнутые ремни.

Я посмотрела на молочные реки – кисельные берега облаков в иллюминаторе и неожиданно подумала: только смерть разорвет этот противоестественный треугольник, только смерть. И сама испугалась своих мыслей. Чья смерть? Его? Нет, избави Боже! Я люблю его, пусть живет сто лет!

И не моя, конечно, мне на тот свет еще рано…

Тогда – чья же, закадычного друга?..

Нет-нет, перебила я себя сама, я никому не желаю смерти!

Но память услужливо подсовывала лицо закадычного друга – толстого, полнокровного. Такого вполне может хватить удар.

Нет-нет, обрывала я себя. Я никому не желаю смерти!

Я-ни-ко-му-не-же-лаю-смер-ти – беспомощно трепыхалась я, споря сама с собой.

Но какое-то мое второе я возникало из глубины сознания и снова говорило – посмотри правде в глаза! Это безумие может оборвать только смерть!..

(Не долетая полутора километров до взлетно-посадочной полосы Архангельска, самолет, в котором летела она, в условиях плохой видимости, зацепился за верхушки сосен и рухнул. Погибли все.)

Ольга Крупенье

Подпишитесь на ежедневный дайджест от «Континента»

Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.