Рассказ старого москвича

Гулял по Староконюшенному. Там сломали старинный дом. Копошатся люди в оранжевых касках. Одни отшвырнул что-то далеко в сторону. Я поднял – это тетрадь в коленкоре. Листы почти все выдраны, осталось лишь несколько в конце. Писано старым русским письмом с «ятями», “i” и проч. Очевидно, чей-то дневник. Передаю на совр. русском, разумеется.

……..нятно и оч. быстро – не разобрать. В коридоре холодно и сидеть негде. На полу грязь, как на улице. Отстояла часа 4, дали бумажку с фиолетовым штампом, больше похожим на кляксу. Это регистрация для «чеки». Так сказал дворник  Пантелей…. Что такое «чеки» – так и не сказал.

………………………………………………

Ходила на улицу. Выменяла последнюю сер. ложку. Толстая баба в салопе дала четвертушку ржаного и четыре картофелины. Слила керосину из лампы, сварила картошку. Читать теперь не буду – темно даже  днём. Свечки давно кончились. Всё равно, не долго осталось. Папу часто вспоминаю и братика. За что врача расстреляли? Дурочка совсем, ничего-то я не понимаю…

………………………………………………

Гром и треск в прихожей – двери ломают. Громкий топот, грубые голоса. Я на диване, под шубейкою своею греюсь. В комнату врываются какие-то люди с ружьями и папиросками в зубах. Один – высокий, видный, в кожаной тужурке и с револьвером. Я такой у брата видела. «Вам, барышня, надлежит освободить помещение. Отныне здесь будет жилкомхозовская коммуна обретаться» «Извините, что здесь будет обретаться?» «А вы напрасно эта… иронизируете… мы, эта, тож учёные». Солдат с щербатым ртом подходит, срывает с меня шубку. «Чо с ней цацы разводить… а ну вали отсюда, мокрощёлка. Другой – коротышка в серой шинели: «в расход энту контру, на х…» Он грязно выругался. Я встала, зашнуровала ботиночки, запахнулась в мамин платок. «Я готова. Стреляйте».

………………………………………………..

Не расстреляли. И даже не выгнали. Хуже. Назавтра пришли рабочие, набили на пол доски вместо паркета, которым я без толку пыталась топить нашу громадную голландку, вставили стёкла, поставили «буржуйку» с трубой за окно. Потом пришли другие – натащили какую-то мебель, разномастную посуду, швырнули на пол груду одежды в засохшей крови и с дырками. Я молча смотрела. К ночи явился тот, «кожаный». Развернул на столе промасленную газету с селёдкой, выставил бутылку с мутной жидкостью и почему-то два  ярких мандарина. Дикий натюрморт. «Кожаный» молча выпил полбутылки, заел селедкой, закурил папиросу. Я сидела, сжавшись на диване. Он выплюнул папиросу, подошёл, резко ударил по уху, повалил и изнасиловал. Я не была девственницей – позапрошлым летом согрешила с юнкером на даче. Но было жутко. Смердящий зверь.

………………………………………………

«Кожаный» поселился в нашей квартире. Приходил поздно, пьяный, в пятнах чужой крови на одежде и даже лице. Молча ел, снова пил. Потом бил меня и насиловал. От разу к разу. Я потеряла счёт дням, но, кажется, этот кошмар длился неделю. За всё время «кожаный» произнёс лишь одну фразу сегодня: «ну, ты, сучка барская, стяни мне сапоги». Я скрестила руки на груди, стояла, не двигаясь. Он приподнялся, замахнулся кулаком и… повалился навзничь на семейную кровать. Захрапел перегаром.   Я села на стул, и взгляд мой упал на топор у печки. Что же, как Раскольников, что ли?.. Я подкралась к портупеям на спинке кровати. Тихонько вытянула из кобуры «наган», приставила к его оскаленной, зловонной пасти и нажала на курок.  Выстрела почти не услышала. Только колыхнулся огонёк в лампе. Родная моя мамочка, папа, которого уже нет, и брат Николаша. Где вы там?.. Я больше не могу. В нагане есть ещё патроны – меня юнкер Леша учил.  Не ругайте вашу бестолковую гимназисточку. Я иногда плохо себя вела.  Прощайте, ваша Соня.  Ноябрь 21-го числа, 1918 г.

Олег Харитонов