Постсоветская трансформация гендерных ценностей

Во времена моей юности все швейные фабрики шили по единому ГОСТУ. Согласно того же ГОСТа адаптированного для минобороны, мужчины делились на две категории: годные к строевой службе и условно-годные. «Строевики» предпочитали искусственные полушубки с большими круглыми пуговицами и меховым хлястиком, пришитым на сантиметр ниже лопаток. Шубы хорошо грели, поэтому их надевали сразу после исподнего — поверх тельняшки. Бурый свалявшийся мех делал «строевиков» похожими на крупных, плотно набитых опилками медвежат.

«Условно-годные» отдавали предпочтение длиннополым в рубчик пальто. Пальто выглядели элегантнее шуб, но предрасполагали их переносчиков к острым респираторным заболеваниям. По этой причине на исподнее или тельняшку приходилось надевать рубашку и галстук, иногда даже пиджак. Хозяева пальто ассоциировались у «строевых» с недобитым культурным классом.

Та же девственная  простота существовала и в общении между полами. Если мужчине требовалось подать даме намек на свадьбу, он, не задумываясь, подносил ей дрожжевое газированное вино, подбитый ватином передник и жестяную  чеканку с вдумчивым Хемингуэем. Если мужчина желал накормить женщину сладеньким, он предоставлял даме выбор между шариком мороженного, морщинистым как отработанная мошонка, и шоколадкой «Аленушка». Мужская цивилизация заходила в тупик. Но как часто бывает в жизни, «плохое» имело свои «хорошие» стороны: внешняя невыразительность и поведенческая убогость самцов благоприятно сказывались на духовном развитии самок. Мужское однообразие стимулировало воображение, обостряло интуицию и внутреннее чутье. Самки умели разглядеть след гомосапиенса как в нетрезвом плюшевом «строевике», так и в «условно-годном» чахоточном интеллигенте.

Потом наступило убийственное секонхендовое разнообразие. Разодетый в розовый пуховик и желтый свитер мужчина перестал ассоциироваться с попугаем. Вкусовые качества мороженого существенно снизились, зато его стали фасовать в красивую упаковку. В арсенале соблазнителей появились автомобили невероятных форм и цветов.  Женщина стала ориентироваться на внешнее, ее внутреннее зрение ослабло, равно как интуиция и чутье.  Все, кто прежде в нравственном плане относились к отстою: барыганы, бандиты, таможенники, гаишники и прочие захребетники-паразиты — выдвинулись в осеменительный авангард.

Впрочем, самки тоже изменились существенно: стремление казаться прекрасными вытеснило в них желание быть женственными. Добродетели разменялись на ботокс, силикон, пирсинг, депиляцию и татуаж.

Женщина распоясалась и раскрепостилась: она могла собирать, разбирать, перебирать  себя по своему усмотрению — вопрос упирался лишь в деньги. Женщина проявила необузданность в стремлении к вечному омоложению. Чисто техническая многоликость позволяла ей одновременно являться девочкой, бабушкой, шлюхой, женой и занимать относительно безответственные посты. Женщина перестала чувствовать себя зависимой от мужчины. Она зависит от его денег. Внешняя избыточность породила пустоту внутри женщины. Пустота некоторых граничила с абсолютной и ни один супермуж и даже групп супермужей не могли заполнить ее своей спермой доверху.

Проституция получила название эмансипации.

Если бы я был материалистом, то последнее высказывание звучало бы приговором. Но я — идеалист. И я знаю, что когда общество живет по неприемлемым для природы законам, природа рано или поздно вмешивается в жизнь общества и ставит все на свои места.

Край не перейден, пока имеются исключения — самки, способные не столько имитировать многочисленные оргазмы, сколько зачинать и рожать. Эти особи «залетают» от честных, талантливых, правильных, а потом, чтобы сохранить генофонд, живут с паразитами и упырями. Ради будущего.

Паразиты умрут — дети вырастут…

Виталий ЩИГЕЛЬСКИЙ

.
.
.