КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
Свободный жанр
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Выстрел «Авроры»
Революционная мистерия-буфф в двух частях, с прологом и эпилогом
Фрагменты
Посвящается…
Часть II
Кто есть ху
Недолго думая, товарищи советовали укрыться на станции Разлив. И место не особо людное, и от Петрограда недалеко.
Ленин с однопартийцами согласился, но впал в мучительные раздумья – взять с собой Наденьку, прошедшую с ним медные трубы и готовую идти дальше – в огонь и воду, или Инессу, которая порой придерживала его на коротком поводке, не давая разгуляться распиравшим его естество необузданным страстям. Однако по недолгом размышлении остановился на легкомысленном Зиновьеве. Многих это повергло в изумление, но пришлось смириться с железной волей Ильича и на время отдать ему кудлатого, мягкотелого и бесхребетного Григория.
В скором времени Ленин и Зиновьев на грохочущем и пышущем дымом товарняке
в сопровождении старого рабочего-партийца Николая Емельянова без особых приключений добрались до Разлива. Там их встретила маленькая шустрая женщина с бритвою в руках. Григорий было всполошился, но Ильич шепнул ему на ухо: «Так надо», и тот успокоился. А жена Николая (это была она), бережно прижимая к груди драгоценный прибор, проводила гостей в дом и немедля взялась за дело – Зиновьева остригла налысо, а Ленина в одно мгновенье лишила знаменитой светло рыжей бородки. Теперь разобрать, кто есть ху, было трудно. Однако, несмотря на предпринятые меры предосторожности, оставаться в доме было все-таки небезопасно – он стоял на перекрестке трех дорог, по которым постоянно сновали из взбаламученной столицы дачники. Решили двинуться в темный дремучий лес, подальше от дач и их обитателей. Там, в самой его глубине, находилось небольшое озеро, на берегу которого беглецы и соорудили шалаш из самого что ни на есть обыкновенного, пряно пахнувшего, стога сена.
Каждое утро укрывшихся от праведного суда начиналось с физической зарядки. Крепко сбитый и энергичный Ильич командовал рыхлым, старавшимся из-за лени и полноты уклониться от упражнений, Григорием. Ленин заставлял его приседать, прыгать, ровно тянуть носки, бегать наперегонки. А после сытного обеда из разваренной ушицы, чтобы размять затекшие члены, играть в русские народные игры – лапту и городки.
Однажды Зиновьев не выдержал и взмолился: «Ильич, делайте что хотите, хоть на осине вешайте, но я так больше не могу!». Вождь, немедленно пристыдил товарища: «Что же вы батенька, так быстро сдали? Революции нужны сильные люди. Глядите…». С этими словами скинул с себя одежду и голышом бросился в холодную воду, приглашая сожителя последовать его примеру. Григорий колебался, но затем, взяв себя в руки, перешел к бегу на месте.
После зарядки приступали к завтраку. Пищу революционеры готовили себе на костре, в котелке кипятили чай и варили картошку. Вечерами жарили рыбу, которую вылавливали емельяновскими сетями. Баловались дичью, зайчатиной и превосходным шустовским коньяком, тайком прихваченным Ильичом от Наденьки. А потом переходили к настоящим гаванским сигарам, наслаждаясь жизнью вдали от городского шума и постоянных конспиративных забот.
Когда вконец обленившийся Зиновьев, удалялся спать, Ленин придвигался поближе к костру и на сучковатом пеньке, служившим ему письменным столом, неторопливо, обдумываю каждую фразу, писал послания товарищам.
Он писал о том, что после известных июльских событий в стране победила контрреволюция.
Что государственная власть в настоящий момент представляет из себя военную диктатуру.
Что двоевластие кончилось тогда, когда Советы поддержали Временное правительство.
Он упрекал товарищей в излишней болтовне и предлагал как можно скорее перейти к делу. Меньшевики – импотенты, они не могут взять государственную власть. Власть можем взять только мы, большевики, и только путем вооруженного восстания.
Дописав эту фразу, Ильич, довольный собой, одобрительно хмыкнул, почесал себя в укромном месте и уставил пронзительный взгляд на мирно сопящего Зиновьева. Тот, почувствовав неладное, очнулся, что-то недовольно пробормотал и вновь провалился в глубокий сон.
Вождь провел рукой по лысому подбородку, на мгновенье задумался и поспешил закончить пришедшую на ум мысль – у нас осталось не так много времени, с Временным правительством негодяя, фразера и позера Керенского должно быть покончено – он погрыз кончик дорогой немецкой ручки и дописал – навсегда.
Но закончить фразу не успел. Неподалеку раздался тихий всплеск, небольшая рыбачья лодка врезалась в прибрежный песок, заросший камышами, и Дзержинский, для маскировки одетый в костюм лесника, ступил на берег. Ленин недовольно хмыкнул и, не обращая внимания на прибывшего, опять склонился над блокнотом и размашисто вывел – в октябре. И только затем радушно бросился навстречу посланцу ЦК.
«Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Ф-Ф-Феликс Эдм-м-м-мундович! – приветствовал он курьера, – а мы вас тут с Григорием заждались». И не давая товарищу прийти в себя, забросал его торопливыми вопросами: «Что нового в Питере? Каково настроение рабочих? Что пишут газеты?».
«В Питере неспокойно, рабочие недовольны, – медленно растягивая слова, отвечал Дзержинский, – а газеты… газеты вот что пишут…». И с этими словами протянул Ильичу целый ворох свежих газет.
Будущий председатель Совнаркома хлопотливо развернул одну из них и под шапкой «Только у нас!» прочитал: «Вождь большевиков В. И. Ульянов (Ленин) перевел все деньги на счета в швейцарских банках и бежал из России на немецкой подлодке. Подробности в следующем номере».
Ленин в неописуемом восторге захлопал себя по бокам и неистово захохотал. Немного отдышавшись, взял гостя под – пока еще не обагренные кровью врагов революции – ручки и повел к слабо тлевшему костру.
«А не хотите ли коньячку, Феликс Эдмундович? – искушающим голосом сибарита, привыкшего жить в неге и довольстве, произнес Ильич. – От самого Шустова!»
Прикидывавшийся всю жизнь аскетом, Феликс Эдмундович хотел.
Они выпили, и курьер исчез так же незаметно, как и прибыл.
А Ленин и Зиновьев пробыли в Разливе еще две недели и затем благополучно вернулись в Петроград.
Октябрьская революция произошла в России в конце апреле 1917 года. Гражданам Российской империи надоело жить хорошо, они восстали и призвали из-за границы присяжного поверенного Ленина. Ленин влез на броневик, и только собрался обратиться с призывом к разгоряченной революционными страстями толпе идти на Зимний, как водитель броневика, не ожидавший такого маневра от Мессии, с испуга нажал на гашетку.
Орудие выстрелило и попало во дворец. Из дворца с первых этажей со звоном и дребезжанием посыпались стекла. Переодетые для маскировки в женский батальон юнкера бросились врассыпную, оставив дворец на разграбление озверевшей большевистской солдатне и невесть откуда подоспевшим пьяным матросам.
Потом все верные истине советские историографы напишут, что это был выстрел крейсера «Авроры», положивший начало успешному наступлению большевиков.
Николай и Керенский, правившие попеременно страной, переодетые в индейские платья, разукрашенные немыслимыми перьями на голове и тату на теле, под улюлюканье толпы бежали из дворца прямиком к крейсеру, ожидавшему их в устье Невы. И именно они произвели залп по дворцу.
Вождь в спину гневно читал своим убегающим, поверженным в прах, врагам, немало попившим кровушки у простого русского народа, «Апрельские тезисы».
Керенский, пригладив свой вечно стоящий ежик, безуспешно пытался завести «Аврору», чтобы по Финскому заливу отплыть в открытое море, подальше от этого сумасшедшего Ленина, вознамерившегося взять власть в вечно спящей России, напоенной медом, млеком и водкой, ублаженной проникновенными речами старца Распутина и половыми фуэте балерины Ксешинской.
Николай, желая помочь своему подельнику, отталкивал его от печи, от которой исходил невыносимый жар и кричал: «Скорей, братец! Скорей!» и даже сам пытался закинуть в топку пару лопат, отсыревшего от безалаберности матросов-истопников, угля.
Но у Керенского ничего не получалось.
Умеющий стрелять только по воронам, проморгавший войну с немцами и появление на политической сцене большевиков, в конце концов, отрекшийся от власти, он вместо пышущей жаром топки, только разбросал уголь по палубе, и, изнемогая, выдохнул: «Все, Александр Федорович, ихняя взяла. Не выбраться нам из этой переделки».
Низложенный премьер вновь пригладил свой ежик и, не обращая внимания на слова подельника, так же как и он проигравшего Россию, безуспешно пытался завести крейсер.
Низложенный император встал на ноги, и, заметно нервничая, суетился где-то рядом.
«Мужайтесь Николай! – вскричал Керенский, – русские не сдаются. Не из таких переделок нам приходилось выпутываться. Вспомните Гапона! А Ленский расстрел? А тут какая-то плевая «Аврора».
Как там у Пушкина:
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный –
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
А что писал Есенин:
И началось…
Метнулись взоры,
Войной гражданскою горя,
И дымом пламенной «Авроры»
Взошла железная заря.
Да, да, я верю, Николай, мы еще увидим небо в алмазах!».
Керенский вдруг перешел на «ты» и разухабистым крестьянско-солдатским говорком произнес: «В общем оттыди, барин, сам справлюсь. Лучше заряжай пушки – и сразу по дворцу вдарим».
С этими словами проигравший шайке большевиков премьер, вновь пригладил вечно торчащий ежик волос, закатав рукава своего знаменитого зелено-мышиного френча, стал работать как бешеный, забрасывая в топку, что попало. Крейсер завелся, затем развернулся своими орудиями прямиком к Зимнему, где уже заседали большевики, которых охранял матрос Железняк. Керенский по узкому проходу пролез в капитанскую будку, стал у штурвала и крикнул: «Огонь! Пли!»
Николай, зарядив пушки, дернул за что нужно, зажал уши и взглядом проследил, как несколько снарядов ударило по чему хотелось.
Но Зимний устоял, стоял, как стоял – даже ни одно окошко не треснуло.
Тогда бывший император еще раз зарядил пушки и уже сам, без приказа разошедшегося ни на шутку напарника, выстрелил по дворцу.
Но и здесь у него ничего не получилось.
Только к вечеру, когда «Аврора» вошла в финские шхеры, выяснилось, что хитрецы Зиновьев и Каменев, бывшие ренегаты, выдавшие все секреты большевиков буржуазным газетам, прошлой ночью, предвидя такой исход событий, подменили боевые снаряды на холостые.
К ящику с ними была пришпилена записка, на которой глумливым революционным почерком было выведено:
«Ну что гады, профукали Россию?»
После очередного выкидыша Ленин ушел от базедовой Крупской к черноволокой красавице Арманд – вождь очень хотел иметь наследников. Теперь ему окончательно стало ясно, что жена на это неспособна, сколь не вози ее по дорогим швейцарским и немецким клиникам. Больше растрачивать деньги из скудного государственного бюджета было невозможно. Единственная надежда была на распутницу Инессу.
Арманд встретила Ильича с распростертыми объятиями.
«Ты надолго, Володичка? – спросила она, придерживавшаяся теории свободной любви смолоду.
«Навсегда!», – бескомпромиссно отрезал Ильич и, не тратя больше времени на пустые разговоры, немедленно приступил к делу.
Но сразу у них ничего не получилось. Только по прошествии трех лет упрямой и упорной любви неутомимая Арманд принесла Ильичу желанного сына.
Мальчика назвали Федей, его баловали, холили и лелеяли, выполняя любое желание.
По поводу рождения наследника вождя созвали Политбюро. Политбюро маленький комочек, завернутый в красное одеяльце, чтобы с пеленок привыкал к цвету знамени, понравился. Бережно передавая из рук в руки желтоватое обмоченное одеяльце, члены качали головами и приговаривали: «Ну, вылитый Ильич!».
Хотя Ленин был неверующим и невоцерковленным человеком, на семейном совете решили Федю крестить.
Инесса предложила в крестники своего бывшего любовника, страстного озорника Орджоникидзе, вождь предложил бывшего проходимца и политическую проститутку, ставшего на путь исправления Троцкого.
После некоторого раздумья Инесса согласилась – Бронштейн-Троцкий был приемным отцом двух брошенных ею детей, воспитывавшихся в детском доме.
Надежда Константиновна, стойко перенесшая измену мужа, относилась к Феде как родному сыну, приносила игрушки и конфекты, прижимала ко впалой, обвисшей груди, часто вздыхала и сквозь слезы говорила: «Эх, если бы я могла!».
И несмотря ни на что, до конца жизни Ленина и Арманд, обоим оставалась верной соратницей и подругой.
Ленин умирал долго, мучительно, медленно и тяжело. Судьбе было угодно, чтобы мерзкое чудовище поселилось у него в голове. Тяжело ворочая своими щупальцами, оно превращало мозг в зеленую жижу, проникало все дальше и дальше вниз по телесной дороге, поражая нервную систему и сжигая все на своем пути. У него горело истощавшее в болезни тело – временами нестерпимый жар поднимался вверх и достигал груди, и тогда он, не в силах вымолвить ни единого слова, бледный и исхудавший, в изнеможении закрывал глаза и проваливался в черную бездну.
Сквозь нестерпимую боль, он не чувствовал как верная любимая Инесса с помощью секретарши-предательницы Фотиевой перетаскивала его из постели в кресло и осторожно выкатывала на лужайку в Горках, где укутанный по горло он должен был дышать свежим обжигающим легкие морозным воздухом.
Иногда его навещала постаревшая осунувшаяся Надежда. С болью в сердце и слезами в глазах она смотрела на некогда любимое лицо – ее муж все больше и больше превращался в безмолвного идиота.
При виде той, с кем он провел большую часть своей революционной жизни, он пытался еще что-то сказать, но из полуоткрытого, искаженного болью рта вырывалось лишь мычание.
Довольно часто приходил припадавший на левую ногу Сталин, свое удовлетворение от вида Учителя он скрывал под маской печали. Рассказывал Инессе обо всех необходимых предпринимаемых им мерах, про себя чертыхаясь и подумывая, а не отправить ли это бессловесное и утратившее разум существо в Шушенское, как никак родные места. А, впрочем, зачем, дни вождя сочтены, и он скоро, очень скоро займет его место. Конечно же, не в инвалидном кресле, а добротном – Председателя Совнаркома, а еще лучше – Генерального секретаря. Потому что избавиться от болезни невозможно, даже с помощью призванных из Германии лучших врачей, которым приходится платить огромные деньги. Все под богом ходим, думал неудавшийся семинарист.
…Любимец русского плебса в страшных мучениях умер весной 1928 года от сифилиса мозга.
Тело положили в гроб, гроб накрыли стеклянной крышкой и выставили в здании Дома Союзов. Он стоял там до тех пор, пока последний желающий не простился с усопшим.
А затем перед большевиками встал вопрос – вскрывать вождя или нет.
Окончательное слово принадлежало Надежде Константиновне.
Крупская, как истинный большевик, не боящийся ни бога, ни черта, ни минуты не колеблясь, сказала:
«Да!».
Но здесь, как говорят обнаруженные нами новые источники, в дело вмешалась Инесса Арманд, гражданская жена Ильича, перешедшая в новое качество – гражданской вдовы, проплакавшая над телом любимого три дня и три ночи, и непререкаемым революционным тоном сказала: «Нет!».
Тогда хитроумные интриганы Зиновьев, оказавшийся Радомысльским Евсей-Герш Ароновичем и Каменев, бывший Розенфельд (они верно предполагали, что следующим вождем будет Сталин, урожденный Джугашвили), предложили на Политбюро организовать Третейский суд и главным судьей назначить именно всегда судящегося по справедливости Кобу[2].
Остальные члены Политбюро, помня роль «чудного грузина» в революции, согласилось единогласно.
На дворе была оттепель, но Сталин мерз, кутаясь в широкополую шинель, в которой он спал и ел, ел и спал. Лежа на неудобной жесткой солдатской койке в кремлевском кабинете, он перебирал в своем иезуитском мозгу: «Вскрывать – не вскрывать», – обрывая лепестки с чудом сохранившейся прошлогодней засохшей ромашки.
«Не вскрывать, – неожиданно пронзило мозг. – Соорудить саркофаг, назвать Мавзалеем, и пусть ходят и паклоняются как святым мощам. Он Учытел – я верный ученик. А если его базедовая падруга будет возражать, то мы найдем ему новую вдаву».
Он собрал всех членов Политбюро и объявил свое решение.
Приглашенная в качестве почетной гостьи Крупская, все время протиравшая очки, промолчала.
Но решение все же было принято при одном воздержавшемся – хитроумном Карле Радеке.
Но хитроумие его не спасло – через несколько лет выдумщик и распространитель политических анекдотов, возбуждающе действовавших на простых советских граждан, бесследно исчез. А тело вождя бережно поместили в мавзолей. Скоро и мне там лежать, надо готовить второе ложе, раздумывал Сталин, неторопливо раскуривая трубку.
Но он ошибся.
Эпоха Ленина не умерла вместе с ним. Взяв бразды правления в свои маленькие сухие жесткие руки, колченогий, сухорукий, с побитым оспой лицом Сталин стал наводить порядок в доставшейся ему огромной стране.
После того, как Ильича запрятали в мавзолей на Красной площади, Сосо Джугашвили, он же «Бесошвили», он же «Чижиков», «Нижерадзе», «Василий», «Усатый» и так далее, участник эксов [4], наркомнац и генсек, отравил неизвестным ядом из подпольной кремлевской лаборатории, организованной по его же приказу профессором Х., своего вечного врага «иудушку» Троцкого; под выворачивающую душу «Сулико», которую исполнил сводный оркестр стариков-виноделов, привезенный расторопным распутником Берией из Гори, самолично в подвалах Лубянки расстрелял «любимца партии» Бухарчика, после чего повелел возвести напротив исторического здания, возведенного известными русскими архитекторами Бергштрессером, Гимпелем и Проскуриным, памятник «железному Феликсу», как символу эпохи; затем через некоторое время повесил на Соборной площади в Кремле закадычных дружков Ильича, двух пьяниц и болтунов Рыкова и Томского; и, угрожая, ласково уговорив оставшихся в живых старых большевиков, еще помнивших картавого Ильича, стал вместо него Вождем Октября, Верным Учеником, соратником и продолжателем его дела, а также Великим Вождем и Учителем всего советского народа и мирового пролетариата, организатором побед социализма, другом врачей и учителей, летчиков и железнодорожников, рабочих и колхозников, всех пионеров и физкультурников необъятной страны.
В 1934 году заметно поскучнев, «чудесный грузин» себе на забаву окончательно рассорив все национальности в России и стравив друг с другом существовавшие в стране оппозиции, вызвал кровопролитную гражданскую войну, в которой все воевали против всех.
«Ну что друг Семен, – говорил он уцелевшему Буденному, – чья взяла? А помнишь, – вперив немигающий желтый зрачок в побледневшего маршала, – продолжал Вождь, – ты в чем меня под Царициным убеждал?».
Бывший усатый ротмистр не помнил и на глазах менялся в цвете, пока не приобрел окраску своего знаменитого коня.
«Вот-то то и оно», – слегка похлопывая по плечу первого конника страны, смилостивился его старый друг по гражданской войне.
И отправился к своему ближайшему сподвижнику, «каменной заднице» Молотову, (чего уж там, покойный Ильич в выражениях не стеснялся, думал, блуждая по темным кремлевским коридорам, верный ученик) пить «Хванчкару, решив по пути вызвать нового московского секретаря Хрущева, чтобы тот вновь исполнил как давече на вечеринке у Горького зажигательный гопак в своей белой расшитой узорами расшиванке.
Прав был Гоголь – скучно жить на этом свете, господа, согласился с великим классиком Генсек, набивая трубку отборнейшим табаком «Герцеговина Флор».
… А через несколько лет семинаристское прошлое, которое выходец из заброшенного на край российской империи грузинского села Гори, как ни старался выкорчевать из глубин своей порочной души, напомнило о себе, и он, отказавшись от идеи залечь в мавзолее, решил бежать в Иерусалим, чтобы замолить обагренные кровью грехи. Приказал карлику Ежову достать монашеские одежды, тот достал, и с помощью недолгих ухищрений Коба преобразился в паломника и в таком виде добрался до Святой земли.
[1] Образ смерти (лат.).
[2] Так звали любимого героя Сталина, главного действующего лица повести А. Казбеги «Отцеубийца». Кобой называли вождя только близкие друзья.
[3] Так В.И. Ленин назвал однажды И.В. Сталина. Впоследствии оправдавшего эту «чудную» характеристику вождя.
[4] Вооруженные нападения на инкассаторов с целью захвата денег из царской казны на революционное дело.
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.