Филькина комиссия

Отец ушел из жизни весной прошлого года в тяжелейших муках и страданиях.

И при его жизни во время нахождения в последнем его лечебном учреждении и после его кончины я неоднократно обращался в мэрию Москвы и в Департамент здравоохранения города Москвы сначала по поводу его лечения, а потом для того, чтобы разобраться в причинах его смерти.

Казалось бы, при такой ситуации, а, к тому же, учитывая статус пациента – участник Великой Отечественной войны, инвалид 1-й группы, и то, что до празднования очередной годовщины Победы в войне 41-45 годов оставалось не так много времени – и Департамент здравоохранения, и сама больница имени Боткина, в филиале 3 которой не стало отца, сами заинтересованы в том, чтобы проанализировать трагическое стечение обстоятельств. Ну, или хотя бы прислать мне соболезнования, извинения после происшедшего.

Не тут-то было, что называется.

Ни того, ни другого не получил до сих пор.

Правда, в результате моих постоянных обращений по указанному поводу пришла странноватая бумага из Управления при заместителе мэра Москвы.

В ней перечислили больше десятка фамилий врачей, которые получили административные наказания. (Как мне потом в самой же больнице в кабинете заместителя главного врача по лечебной части прямо объяснили, что медиков наказали не за то, что плохо лечили отца, а за то, что они неправильно оформили медицинские документы, связанные с ходом проведения медицинских мероприятий в связи с болезнью моего близкого человека.)

Главным перлом того выдающегося в некотором смысле документа было сосуществование двух фактов, которые на мой непросвещенный взгляд однозначно исключали друг друга.

Через запятую указывалось, что несколько часов отец находился в коридоре отделения, но при этом, по мнению главного пульмонолога Москвы, не обнаруживалась причинно-следственная связь между тем, как отца пользовали врачи и летальным исходом.

Повторю, что у меня нет медицинского образования, тем более – профильного.

Но моего житейского опыта достаточно для того, чтобы быть уверенным в том, что, если престарелого человека склонного к простудным заболеваниям, привезенного холодным мартовским утром бригадой скорой помощи с диагнозом обструктивный бронхит, оставить на некоторое время (несколько часов – это почти половина суток в общей сложности) на сквозняке, то очевидно, что это не приведет к улучшению его здоровья. А, скорее, наоборот, что и произошло на самом деле.

Через короткое время после госпитализации у отца выявили осложнение опять же простудного характера. Еще через несколько дней его перевели в реанимацию, почему-то кардиологическую, с воспалением легких, от которого в самой крайней форме тяжести он и умер чуть больше чем через неделю.

Поскольку я продолжал активно настаивать на разборе ситуации, меня пригласили на прием к заместителю руководителя Департамента здравоохранения (теперь чиновник повышен в должности и стал уже Первым заместителем в министерстве здравоохранения столицы.)

Мне было официально обещано, что в месячный срок будет создана комиссия профильных специалистов, которая и предоставит ответы на все мои вопросы, чтобы окончательно закрыть тему.

Но до сих пор та комиссия не создана, результаты ее деятельности мне неизвестны.

А на все мои запросы по данному поводу мне отвечают в том духе, что новых сведений по моим обращениям нет, а на старые мне ответили во время все той же летней прошлогодней встрече в названном выше кабинете.

Поскольку по моей просьбе за разъяснениями в мэрию Москвы обратились уже и общественные организации, Прокуратура Москвы, депутат Московской городской Думы по нашему району, то уже другой заместитель руководителя Департамента здравоохранения города Москвы предложил мне снова написать на его имя письмо, чтобы у него был повод (!) заново вернуться к описанной ситуации с болезнью и смертью моего отца. Неоднократно мне было через его секретаря подтверждено, что я получу и заключение комиссии, и ответы по существу на все мои обращения.

Так говорилось до (!) празднования юбилея Победы. После того, как торжественные марши, салюты и парад благополучно прошли, мне ответили все то же: все, что можно было сказать по интересующей меня теме, мне сообщили. Лейтмотив оказался все тем же – умер отец правильно, лечили его хорошо.

Тот же чиновник приглашал меня активно на очередную встречу в Департамент здравоохранения, но до сих пор так и пришли мне разъяснения, каков формат ее им запланирован.

Нецелесообразно ведь идти к чиновнику такого ранга, не имея представления, о чем идет речь.

Да еще после того, как он сам же не выполнил своих обещаний и постоянно отписывается на мои и иные запросы по поводу отца в том роде, что тема закрыта и возвращаться к ней не стоит.

Но, вероятно, накопилась все-таки некая критическая масса.

И в конце мая мне направили совершенно неожиданное по содержанию письмо за подписью все того же чиновника.

Там черным по белому сказано, что комиссия, о которой речь шла почти год назад, будет создана.

Но, как известно, подвохи (мягко говоря) в деталях.

Во-первых, комиссия создана будет все при той же больнице имени Боткина, в филиале которой не совсем хорошо, скажем так, лечили моего отца. И заниматься ею станет бывший до недавнего времени главврач все того же самого филиала.

Во-вторых, главным участником данной комиссии окажется все тот же пульмонолог, скорее всего, который вряд ли изменит мнение, записанное в прошлом году. Ему в помощь направят терапевта и инфекциониста, хотя отец умер в реанимации; и потому требуется, на мой взгляд, участие в такой комиссии реаниматолога, невролога и представителя Службы скорой и неотложной помощи.

Однако, главное, конечно, не в том.

Деятельность комиссии по персоналиям и выводам станет засекреченной. То есть, нужна просто бумажка на тот случай, если опять возникнут запросы по поводу отца. На них тут же предоставят листочек с подписями, и делу конец.

И все же больше всего меня поразило не только это.

Выяснилось, что я смогу познакомиться с мнением участников комиссии только в том случае, если смогу доказать, что имею право на получение информации, связанной со здоровьем близкого человека.

Действительно, существует такой порядок, что пациент своей подписью заверяет список тех, кто может получать сведения о ходе его лечения в конкретном медучреждении.

Но так – при жизни пациента. Распространение этого правила и на момент после его смерти – это, как говорится, что-то новенькое.

Врачи встречались со мною, звонили мне, когда отец был жив, мне пришлось оформлять все документы после кончины отца в больнице и в морге при ней, организовывать похороны, потом в течение почти полутора лет вести переписку с различными медицинскими и властными институциями в связи с прецедентом отцовской смерти. Но при этом, как мне объяснили в телефонном комментарии на полученное на днях письмо, со мною говорили и мне писали не как сыну своего отца, а как обычному гражданину России.

А вот теперь я должен доказать, что имею право узнать, как умер мой отец и доказать это право официально.

Как говорится, железобетонная логика или крайняя степень цинизма? Или то, и другое вместе взятое.

А, может быть, все гораздо проще? Комиссию создадут только на бумаге. И на этом поставят точку. Красивую, жирную точку, чтобы на всю дальнейшую перспективу снять новые мои письма и жалобы и уже точно закрыть тему.

Ведь если ее открывать по-настоящему, то тогда придется признать, что нахождение пациентов в коридоре в то время, когда лечили моего отца, было обыденной практикой; что у врача, который руководил кардиореанимацией в тот период, могло быть, по моим данным, недостаточно опыта и практики, что больница имени Боткина в народе пользуется крайне дурной, мягко говоря, славой; что вся риторика о том, что ветеранам и участникам войны всегда оказывается особое внимание, в том числе, и при необходимости их лечения – красивые фразы, которые не подтверждаются частными случаями из жизни. Например, тем, что пришлось пережить моему отцу в последние дни его жизни. Ему, оставшемуся без отца и матери и шестнадцатилетним юношей добровольцем ушедшим на фронт. Человеку, который в конце жизни нуждался в правильном лечении и надлежащем отношении.

Придется тогда признать, что столичная медицина, судя по тому как замалчивается все связанное с отцом, далека от нормы, не будучи образцом для иных российских городов и весей.

Но кому нужна такая правда? Никому.

Потому и тянется тягомотина с перепиской, потому хамят секретарши медицинских начальников, потому шлют одни отписки за другими, поскольку так проще и легче.

А отец был достаточно пожилым человеком, который мужественно справлялся до последних своих дней с нездоровьем. И что теперь – из-за его кончины стоит кого-то всерьез наказывать? Получается, что нет, не нужно.

А все остальное – демагогия, банальности и имитация полезной деятельности. И ничего больше, по моему глубокому убеждению.

P.S. Естественно, что мне известны фамилии всех врачей и чиновников, которые так или иначе причастны к истории с моим отцом.

Но та же дама, исполнитель письма из Департамента здравоохранения города Москвы, объяснила мне как бы на пальцах, что, если я назову известные мне персоналии, то нарушу закон о праве на тайну частной информации. И на меня обиженные врачи и чиновники могут подать в суд, который, как известно, у нас самый справедливый в мире.

От себя добавлю, что при нарастании здесь количества запретов на свободомыслие, такая информация не кажется мне безосновательной.

Да, к тому же те, о ком я написал тут, прекрасно знают, о ком идет речь. Так что, важнее суть описанного, а его персоналии легко узнают себя сами поименно и без моей помощи.

Вот так-то, дорогие друзья.

Илья Абель