“Эрика”

Она досталась мне давно, вместе со вторым томом Монтеня. Уходя, я не взял больше с собой ничего. И никого.

Мы потом прожили с “Эрикой” годы.

Она терпела мат, но уважала грамматику, и строчила пулеметом, только ленту меняй.

Ее клавиши были прокурены, литеры ломались и залипали.

Вместо “о” она печатала “у”. И получалось, типа “увущи-фрукты” и “пиву-вуды”.

Девушкам доставались с утра записки вроде “Устанешься? Пиву в хулудильнике, кутлеты пожаришь”.

На нее проливали портвейн, и потом замачивали в ванной, и это было фантастическое зрелище, что-то из “Сталкера”. Просохнув на батарее, “Эрика” продолжала службу.

В моменты жизненной крутизны машинка совершала полет с девятого этажа хрущевской панели на клумбу, но добрые руки мастеров возвращали ей жизнь.

Желтая писчебумага, одолженная в редакции, терпела всё.

Еще до крушения буквы “о” Эрика печатала…

Тук-тук-тук… Часть первая, глава первая… Тук-тук, каретка – вжик-вжик… Сколько всякой бесполезной херни было простукано, сколько бумаги изведено!

Листы с первыми фразами валялись на полу и на диване.

Она сама будто бы говорила: говно, не продолжай, думай, не правь, переписывай, не жалей себя…

Спасибо “Эрике”. Она была права.

Она перепечатывала стихи опального Бродского.

Терпела наши пьянки, читки, истерики, гитарные переборы, измены, серые рассветы.

И в конце концов, она осталась механизмом эпохи, в которой уже ничего нельзя изменить. Из которой почти все ушли.

“Бродят между ражими Добрынями
Тунеядцы Несторы и Пимены.
Их имен с эстрад не рассиропили,
В супер их не тискают облаточный,
“Эрика” берет четыре копии,
Вот и все!
А этого достаточно!
Пусть пока всего четыре копии –
Этого достаточно!”

Анатолий Головков
FB