Человек на обочине войны, или Изломы и скрещения судеб

К 90-летию моих героев

Война и человек. Человек и война. Как ни сопрягай эти слова-понятия, они останутся далёкими, их сопряжение противоестественно.

По возрасту, по судьбе я – из поколения, которое теперь называют «дети войны». Хотя разве у войны могут быть дети?! Она плодит лишь смерть и разрушение. «Меж тем, как жернова чудовищные бойни спешат перемолоть тела людей в навоз» – это Рембо о мясорубке войны, а ведь он – человек из ХIХ века. На долю наших родителей выпали две мировые войны, ужасы которых Рембо и не снились.

О войнах ХХ века написаны монбланы романов, хроник, документальных свидетельств, воспоминаний очевидцев. Каждая история уникальна по-своему. Эпиграфом к любой впору ставить слова Окуджавы: « Ах, война, что ж ты, подлая, сделала?!» Мой опыт – бомбёжки, больницы, пожары, холод, голод, сообщения о мученической гибели близких, эвакуация в казахстанские пески…

Герои моего очерка не угодили под жернова войны, они оказались отброшены её центробежной силой на обочину, но и им в юности досталось немало испытаний. Оба родились на исходе 1924 года и предположить не могли, что их жизненные пути когда-нибудь пересекутся. Эрвин появился на свет в войнолюбивой, но поверженной, согнувшейся под бременем репараций Германии. Он рос в саарландской деревне в семье верующих католиков, учился в гимназии. С приходом к власти Гитлера материальное положение немецкой бедноты и семьи Эрвина улучшилось, стали выплачивать «детские» деньги. «Я ведь даже вступил в НДСАП», – смущённо признаётся он. А дело было так: когда ему исполнилось восемнадцать, собрали юношей в сельсовете, стали агитировать вступать в ряды нацистской партии. Поскольку в семье понимали, что её деятельность далека от христианских заповедей, он отказался. Ему мягко объяснили, что в таком случае двери гимназии будут для него закрыты, и настойчиво допытывались о причине отказа. Юноша не придумал ничего лучшего, как сослаться на безденежье: ему нечем платить взносы. Через неделю Эрвину радостно объявили, что Parteigenossen согласились платить взносы и за него. Деваться было некуда. «Но я не ходил на собрания, а партийный значок носил под лацканом пиджака, не на виду, а потом меня призвали в армию».

Второй мой герой появился на свет в заледенелой Москве, ещё не оправившейся от разрухи революции и гражданской войны. Накануне Рождества в молодой семье инженера-мостостроителя Николая и Валентины Данковых родились близнецы, названные в честь русских святых князей-великомучеников Борисом и Глебом. Зима стояла лютая, топить нечем, и младенцы заболели воспалением лёгких. Глебушка умер. Так Борис лишился брата.

Отец, в недавнем прошлом студент вначале Варшавского Технологического института, а после 1917-го – Московского университета, был специалистом и в деле строительства железных дорог, он был востребован при новом режиме, и семья то и дело переезжала, пока не обосновалась в Сумах Харьковской области. Здесь маленький Данков пошёл в школу.

Борис Николаевич помнит, что жил с родителями в трёхкомнатной квартире в прекрасном особняке с мраморными лестницами и большим фруктовым садом. К дому вела липовая аллея. Его мать, Валентина Степановна, родившаяся до революции в Нижнем Новгороде в семье чиновника средней руки, рано лишилась матери, говорившей как многие рижане только по-немецки, оказалась человеком старого закала, знала языки, много читала, часто музицировала и приобщила сына к игре на пианино. Отец вначале строил дорогу от Сум на Белгород, затем был надолго командирован на Дальний Восток. Письма и денежные переводы приходили из Хабаровска.

Школьная жизнь Бориса была успешной: у родителей сохранилась Похвальная грамота об окончании 7 а класса СШ №4 от 17 июня 1940 года, а вот и справка о том, что как отличник он премирован поездкой на сельскохозяйственную выставку в Москву после окончания 8-го класса. Выдана она 14 июня 1941 года. Через неделю разразилась война.

К осени вернулся отец, родители были в растерянности, не знали, куда податься. Наконец-то они сумели раздобыть подводу и, прихватив пару чемоданов и корзину продуктов, предприняли попытку эвакуироваться, но на ближайшем разъезде натолкнулись на вооружённого солдата в зелёной форме. Он поинтересовался: – Jude? Вопрос был понятен: в школе Борис учил немецкий язык.

Вернувшись, они застали квартиру занятой и отчасти разграбленной. Пришлось довольствоваться одной комнатой. Поначалу немцы приглашали население на работу в Германию, кое-кто из молодых прельстился такой возможностью, но по приезде их в основном отправляли в сельскую местность в крестьянские хозяйства, горожане к этой работе не были привычны. Их письма на родину не воодушевляли, и желающих добровольно ехать на чужбину не стало. Тогда начались облавы. В одну из них и попал в ноябре 1943-го юный Боря Данков, в ту пору ученик немецкой школы. Схваченный на улице, юноша был насильственно отправлен в Германию.

Вот так впервые пересеклись пути-дороги героев моего очерка. В то время, как призванный в армию Эрвин, участвуя в Drang nach Osten, оказался на Украине, Бориса Данкова товарный поезд увозил с родной Украины на Запад, в Неметчину.

Воинская часть Эрвина попала в окружение. Десять немецких дивизий оказались в Черкасском котле (знаменитая Корсунь-шевченковская операция). Выжили немногие. «Нам было приказано выбираться из окружения своими силами. Куда идти? Глубокий снег приглушал звуки, мы не слышали канонады, шли наугад. Увязли в глубоком овраге. Наступила ночь. В темноте натыкались то на трупы, то на брошенную технику». После двух бессонных ночей немецкий солдатик уснул, облокотившись на дышло телеги, где лежали раненые. Проснулся – вокруг никого. Неизвестно откуда появился молодой эсэсовец, он предложил драться до последнего патрона. У него выхода другого и не было. Эрвин объяснил, что всем эсэсовцам на внутренней стороне руки, ближе к подмышке, татуировкой обозначали группу крови, заботились об элитных войсках, не допуская, что они могут оказаться в плену. А может быть, и специально клеймили их таким образом, чтобы мысль о плене как способе спасения не возникала у «меченых» ребят.

Сражаться не пришлось, поскольку трое русских солдат уже стояли рядом с обычными требованиями: оружие – на землю и Hände hoch! Эрвин повиновался, совершенно забыв о «лимонке» в кармане. Русский гранату нашёл, но факт «сокрытия» последствий не имел. Офицер, к которому их привели, попросил закурить. Эрвин смолоду был некурящим, но это не вызвало ярости. Ярость начальства Эрвин, впрочем, вскоре смог увидеть. Их, человек десять пленных, заперли в коровнике, пить хотелось ужасно. Молоденький солдатик пожалел пленных, отлучился со своего поста и принёс им ведро воды. За отлучку офицер бил солдата по лицу до крови. Эрвин был поражён. Немецкий офицер мог пристрелить на месте, но чтобы бить – это было неслыханно.

Эрвину сегодня уже почти девяносто, но память его цепко удерживает многие детали. Он помнит, как их гнали по морозу к сахарному заводу в Умани. Он тащился из последних сил, боялся упасть. В детстве он читал книгу о походе Наполеона в Россию. Император приказал расстреливать раненых русских пленных как обузу. Неужели его ждёт такая участь? Но в снег упал не он, а шедший рядом парнишка: «Всё! Больше не могу». Подошли два русских солдата, но пристрелить упавшего не решились. Эрвин продолжал стоять возле него. На вопрос офицера, не брат ли он ему, ответил отрицательно, за что долго себя корил, но и отойти – не отошёл. Офицер велел поднять парня, и тот дошёл-таки до завода. Эрвин его потом встретил уже в Германии после войны.

Через несколько дней, когда они прибыли в Золотоношу, у Эрвина отнялись ноги. В госпитале было решено: ампутировать. Но вечером произошло нечто необъяснимое. Появились две бабушки в «хусточках» (Эрвин нет-нет да и вставит в речь украинское слово) и украли недвижимого Эрвина. Они казались ему старушками, на самом деле это были молодые женщины, измученные войной. Они подхватили его под руки и волоком на каком-то рядне потащили из палаты. Он выглядел моложе своих девятнадцати, личико нежное, красивое, чистый ангелок, только без крылышек и пухлых щёчек, весил не более сорока килограммов. Притащив немца в хату, они стали обкладывать его ноги распаренными конскими кизяками. Лечили его так дней десять и выходили.

После этого его отправили на шахты в Донецк, но там признали нетрудоспособным и переправили в Умань, в госпиталь. Первый этаж занимали в нём советские раненые, а второй – немцы. Эрвин утверждает, что кормили их из одного котла и рацион был один и тот же. Он его запомнил: 600 граммов хлеба, утром пшённая каша и ложка сахара, в обед – суп и кусок американской тушёнки. Он считает, что у него нет права обижаться на советский народ, на советскую армию.

Добрым словом поминает Эрвин капитана медицинской службы, еврея, начальника госпиталя, который заставлял немецких раненых работать во дворе. «Он был прав: в мае было тепло, и на воздухе дышалось куда легче, чем на нарах в перенаселённых палатах, где лежали гнойные больные. А работу мы себе придумали сами. Во дворе лежали кучи красного и жёлтого кирпича, мы его разбивали и делали мозаику, соорудили солнечные часы, украсили их узорами».

Успел поработать пленный Эрвин и на лесоповале в Черкасской области. Норму выполняли ежедневно, иногда даже до окончания рабочего дня. Видимо, нормы были не очень высокими. Конвоиры попадались сердобольные, иногда разрешали накопать и испечь картошки, местные женщины давали немного хлеба. Однажды они встретили бригаду немцев возгласами: «Гитлер капут!» Это было в день неудачного покушения на Гитлера в июле 1944 года (операция «Валькирия», в центре которой – фон Штауфенберг).

Своим спасителем Эрвин считает врача-еврея, настолько низкорослого, что они его прозвали гномом. «Благодаря нему меня признали нетрудоспособным, комиссовали, я попал во второй транспорт в августе 1945-го и был отправлен на родину». Границу между советской и американской оккупационными зонами Эрвин перешёл 8 сентября, в день своего рождения. Ему в этот день исполнился 21 год. Мэр Гёттингена, старинного университетского города (там набирался знаний пушкинский Ленский – «с душою прямо гёттингенской»), принял группу вернувшихся военнопленных, и Эрвин по сей день помнит вкус пирожного, которым их угостили. А мы ведь знаем, как встречали наших солдат, возвращавшихся из немецкого плена, какое «угощение» их ожидало на родине!

А какая участь постигла схваченного немцами Бориса Данкова? «Вначале нас везли на телегах, а потом погрузили в товарный вагон. Привезли в Ганновер, в лагерь для украинцев. Поскольку немецкий я сносно знал, меня определили писарем: я выписывал документы».

С нагрудным знаком „Ost“, что означало Ostarbeiter, он был отправлен из Ганновера в небольшой городок Куксхафен на завод, где производили вентили, краны. Там работали поляки, французские военнопленные. «Я умел чертить и дома интересовался отцовскими проектами, умел читать чертежи, и меня определили не в цех, а в бюро. Жили мы в лагерных бараках, в комнатах на 4-6 человек. Кормили больше брюквой.

«По натуре я был тихим, спокойным, настоящий «маменькин сынок», но у меня был дружок из украинцев, он был лидером. И когда наступило лето 45-го, он сказал, что нужно двигать в Ганновер, но ни в коем случае не в лагерь для украинцев.

Добирались мы туда то пешком, то « зайцами» на редких поездах. В Ганновере мне удалось сделать Abitur (Борис Николаевич говорит по-русски чисто, без акцента, но вставляет в речь немецкие термины). – Я подрабатывал, где мог: на выставках, на погрузке-разгрузке вагонов. В 1947 году я поступил в Технион, учился очень хорошо, закончил его за 9 семестров и получил диплом с отличием. Первый немецкий паспорт был мне вручён в 1950-м перед окончанием института в Ганновере». Я видела этот паспорт. В нём значится, что его владелец находится под мандатом международной организации беженцев при ООН.

Узнав о судьбе Б.Н.Данкова, я обратилась к недавним исследованиям Георгия Вербицкого и моего доброго знакомца историка Павла Поляна, посвящённых истории граждан СССР, насильственно вывезенных на работу в Германию во время второй мировой войны. «Не по своей воле», «Человек на обочине войны», «Жертвы двух диктатур» – так называются эти книги. Оказалось, угнанных в Германию было свыше 5 миллионов. Согласно ялтинским соглашениям от 11 февраля 1945 года, все советские граждане по окончании войны должны были быть депортированы в Советский Союз. Охота за ними продолжалась чуть ли не до середины 50-х гг. Что их ожидало на родине? Как складывались их судьбы? Аресты, лагеря, клеймо «немецких наймитов», предателей. Свежее свидетельство – «Плач по красной суке» – книга Инги Петкевич, жены писателя Андрея Битова. Борис Николаевич Данков попал в число невозвращенцев.

По окончании технического вуза он был принят на завод, производивший тракторы и сельскохозяйственную технику, в отдел, который конструировал и испытывал новые моторы. В эту пору безработица была высока, экономического чуда ещё только ждали, но ему судьба улыбнулась: зав. отделом вспомнил его как своего студента.

Переломным моментом в своей трудовой биографии Данков считает 1956 год, когда его приняли инженером на фирму SteAEG в Эссене, где его первой работой был проект котла для самой большой в Германии электростанции. Котлами он будет заниматься и в дальнейшем, объездит не только всю Германию, но и Голландию, Бельгию, Австрию. В Эссене ему пришлось снять комнату в доме г-на Штайна, работника администрации самого Круппа. Через три года он женился на дочери хозяина дома Ильзе, к этому времени он получил немецкое гражданство.

А как складывалась судьба вернувшегося из плена Эрвина? Дома юношу считали пропавшим без вести. Более того, вернувшийся ранее однополчанин сказал отцу, что его сын погиб. Когда он шёл по улице, односельчане шарахались или столбенели: никак привидение!

Ещё будучи в плену, Эрвин дал обет: если уцелеет, станет священником. А потому, окончив гимназию в 1947 году, он поступает в теологическую академию под Кобленцем. Шесть лет продолжалась его учёба здесь, а затем ещё шесть лет он провёл в Риме при Ватикане. Он занимался в Русикуме, где располагался Восточный институт (в годы войны здесь прятали евреев).

Россия его «не отпускала». Он написал и защитил диссертацию на тему «Сельский приход в начале века по отзывам православных епископов». В начале ХХ века обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев (все помнят знаменитые строки Блока: «Победоносцев над Россией простёр совиные крыла») потребовал от всех епископов отчёты по деятельности всех епархий. Был собран огромный материал. Неведомо почему и как, но архив оказался в Русикуме. Отец Эрвин выбрал для исследования сельский приход. По материалам диссертации вышла книга, которая читается как увлекательный исторический роман. Она написана по-немецки, но автор штудировал груды отчётов по-русски, и я свидетельствую: его русский язык просто великолепен.

Будучи рукоположен в священнический сан, он получил по традиции латинское имя – Pater Immikus. Он и сам тогда не подозревал, что в скором времени Pater Immikus превратится в отца Эрвина. В 1958 году восточная конгрегация Ватикана заинтересовалась положением русских католиков в Германии. Во время четырёхмесячных римских каникул Эрвин объехал все пять епархий на Руре в поисках русских людей. За четыре месяца он нашёл немало русских, проживающих в Рурском бассейне, но католиков среди них было немного, большая часть оказалась православными. В Ватикане его спросили, хочет ли он работать с этими людьми, и он без долгих раздумий согласился.

Вот тут-то и скрестились пути и судьбы военнопленного немца и русского невозвращенца, а ныне – священника и инженера крупной фирмы. Обходя кварталы изрядно разрушенного Эссена в поисках русских людей, Эрвин однажды позвонил в дверь Бориса Данкова. Этот звонок для обоих оказался вехой в жизни. Их дружбе более пятидесяти лет. О том, насколько она чиста и крепка, можно судить по тому, что православной церкви, которую отец Эрвин создал неподалеку от Дортмунда, он дал имя Бориса и Глеба. «Епископ Дюссельдорфа Лонгин признаёт мою работу, он служил обедню в моей церкви, наградил меня золотым крестом. Православный епископ наградил меня, католика!» – не без гордости говорит отец Эрвин.

Слухи об отце Эрвине доходили до меня давно. Удивительный немец, вроде бы католик, а ведёт службу в православной церкви. Говорит по-русски. Спешит навстречу всем, кто нуждается в помощи. Весь в трудах и заботах. Аскет и бессребреник. Человек совершенно уникальный!

Встретившись в отцом Эрвином в уютном и гостеприимном доме Данковых, где он – свой человек, я была ошарашена внешней негероичностью этого почти легендарного человека. Тощий, нескладный, в видавшем виды пиджачке, неухоженный, прячет лицо в седую бородёнку. Какой же это немец?! Типичный житель российской глубинки, причём явно из нуждающихся, но при этом – деликатный, как-то даже тушующийся. Немцем скорее выглядит Данков: гладковыбритый, отутюженный, с модным фуляром вокруг шеи.

Отец Эрвин не только служит в церкви Бориса и Глеба, но уже много лет, начиная с 1966 года, ездит в Россию. «После плена у меня началась непонятная и необъяснимая тоска по этой стране, – говорит он, опустив глаза и чуть запинаясь. – Понимаете, у меня сложилось совсем другое представление о русских, чем нам внушала наша пропаганда. Я говорю «о русских», имея в виду и жителей Украины, Белоруссии, куда я теперь тоже езжу. В Ватикане мои поездки не осуждают, мне разрешают три месяца проводить на Востоке. Они считаются служебными поездками, но не оплачиваются. У вас это называлось отпуском без сохранения содержания».

«Туда душа моя стремится, за мыс туманный Меганом», – мандельштамовские строки невольно вырываются у меня в ответ на признание отца Эрвина, и он оживлённо откликается, повторяя: «Туда душа моя стремится…»

Мне известно, что отец Эрвин ездит в Россию, на Украину и в Белоруссию не как турист, не только ради общения с друзьями, знакомыми и родственниками своих прихожан (а прихожан у него много, едут к нему со всей Германии), но каждый раз везёт гуманитарную помощь: вещи, медикаменты, деньги.

Его автофургон хорошо знают на всех польско-белорусских, польско-украинских таможнях, ему дают зелёную улицу. Да, бывало, нападали на польских дорогах. Отец Эрвин – не робкого десятка, однажды пошёл на таран, свалил в кювет машину нападавших, а сам ушёл от погони. Но однажды на автозаправке и его обчистили, как липку: украли сумку со всеми документами и деньгами. Хорошо, хоть разрешили позвонить в Германию воззвать о помощи. Всякое бывало…

Он приобщил к благотворительной деятельности и своего брата, тоже католического тюремного священника. Тот теперь каждый год летает в Тверь и помогает тамошним заключённым. «И ещё двух священников я взял однажды с собой, и они тоже полюбили Россию, помогают мне теперь собирать помощь».

Я говорю о том, что моя знакомая, Катинка Дитрих ван Веринг, доктор киноведения, основавшая первый Гёте-институт в Москве и руководившая им вместе с мужем несколько лет, издала книгу писем, которые она из Москвы писала в Германию своей старенькой матери, и назвала она этот томик – «Из России – с любовью». А миссию людей, подобных отцу Эрвину, можно назвать – «В Россию – с любовью». И как это важно, что в истории столь непростых немецко-русских отношений есть и такая страница.

Во время своих регулярных поездок на Украину с гуманитарной помощью отец Эрвин отыскал в Сумах родителей Бориса Николаевича. Старики Данковы ютились в коммуналке, затравленные органами и соседом-пьяницей как родители изменника родины, невозвращенца. Они были счастливы узнать, что сын жив и благополучен, но мать в письме, переданном через отца Эрвина, умоляла его не приезжать: страх давно завладел её существом и не отпускал.

А сын не только не пропал на чужбине, но сделал успешную карьеру. Он стал специалистом в своём деле: был назначен координатором главных отделов фирмы – машинного, котельного, электро- и электронного, строил заводы, электростанции, запатентовал более 70 изобретений, неоднократно выступал с докладами на международных конференциях и симпозиумах, куда приезжали и специалисты из России, а под конец возглавил отдел патентов крупнейшей фирмы. Возвращаться на родину Данков побаивался, но в 1983 году всё же поехал в Сумы и после 40 лет разлуки встретился с родителями. Сейчас, по прошествии тридцати лет, когда старики упокоились на кладбищах, он не может говорить об этой встрече без слёз.

Данков по сей день живёт в доме, куда пришёл как квартирант в 1956 году, а жена Ильзе погибла в автокатастрофе в 1990-м. Они ехали в оперу, когда, нарушив все правила, в машину врезался начинающий автолюбитель. Ильзе скончалась на месте, а его долго «собирали» хирурги. Отец Эрвин и тут был рядом. Это он ввёл в дом Данкова инженера Валентину Петриченко, тёзку его матери. С её появлением жизнь постепенно стала возвращаться к Борису Николаевичу, и в 1995 году, преодолев множество бюрократических препон, они поженились.

Валентина помогла Борису Николаевичу на склоне лет приблизиться к родным краям, открыть для себя родину. Почти ежегодно они отправляются на восток. Сумы – Киев – Харьков – это привычный маршрут. В 2004 году побывали в Санкт-Петербурге, а двумя годами ранее – в Новосибирске, где проживает многочисленная родня.

Когда-то, шестнадцатилетним, он предвкушал увидеть Москву, ведь его за отличную учёбу наградили поездкой, но… грянула война. Он увидел столицу лишь в 2009-м. Валентина сделала ему такой подарок к юбилею. Недавно он вместе с отцом Эрвином отмечали 85-летие, они ведь – ровесники. Я с интересом рассматривала стенгазету и монтажи с фотографиями, зафиксировавшими этапы долгой и непростой жизни. На многих снимках они рядом – Борис Данков и отец Эрвин. Тесно сплелись судьбы и пути русского человека и немца, их уже не разделить. Оказывается, у войны и такие повороты случались.

Грета Ионкис
профессор, доктор хабилитат филологии,
член Международного ПЕН-клуба